улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплен своим бунтарским
презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть
на вещи, - это ясно. Но нельзя безнаказанно зачеркивать ту или иную чер-
ту в едином образе Англичанина, - кто изменит в одном, того и в другом
сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это
нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная ис-
тория. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса.
"Конечно, - думал Майкл, - у него найдутся защитники: всякие там
маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет
ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не по-
нимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для
Динни, еще более далекой от них, чем Уилфрид? Все это..."
Предаваясь этим невеселым размышлениям, Майкл пересек Бондстрит и че-
рез Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвра-
щения домой, ему не уснуть.
На Маунт-стрит его родители принимали из рук Блора белый глинтвейн
особого изготовления - средство, гарантирующее сон.
- Кэтрин? - спросила леди Монт. - Корь?
- Нет, мама, мне нужно поговорить с отцом.
- Насчет это'о молодо'о человека... который переменил рели'ию? Мне
все'да было при нем не по себе: он не боялся грозы, и вообще.
Майкл вытаращил глаза от удивления:
- Да, об Уилфриде.
- Эм, абсолютная тайна! - предупредил сэр Лоренс. - Ну, Майкл?
- Все правда. Он не хочет и не станет отрицать. Динни об этой истории
знает.
- Что за история? - спросила леди Монт.
- Арабы-фанатики под страхом смерти принудили его стать ренегатом.
- Какая нелепость!
"Боже мой, почему бы всем не встать на такую же точку зрения?" -
мелькнуло в голове у Майкла.
- Итак, по-твоему, я должен предупредить Юла, что опровержения не
последует? - мрачно произнес сэр Лоренс.
Майкл кивнул,
- Но ведь дело на этом не остановится, мой мальчик.
- Знаю. Он ничего не хочет слушать.
- Гроза, - неожиданно объявила леди Монт.
- Совершенно верно, мама. Он написал об этом поэму, и превосходную.
Завтра он посылает издателю новый сборник, в который включил и ее.
Папа, заставьте Юла i - Джека Масхема по крайней мере молчать. Им-то, в
конце концов, какое дело?
Сэр Лоренс пожал худыми плечами, которые, несмотря на груз семидесяти
двух лет, только-только начинали выдавать возраст баронета.
- Все сводится к двум совершенно различным вопросам, Майкл. Первый -
как обуздать клубные сплетни. Второй касается Динни и ее родных. Ты го-
воришь, что Динни знает; но ее родные, за исключением нас, не знают. Она
не сказала нам; значит, им тоже не скажет. Это не очень красиво. Это да-
же не умно, - уточнил сэр Лоренс, не ожидая возражений, - так как все
равно рано или поздно обнаружится и они никогда не простят Дезерту, что
он женился, не сказав им правду. Я и сам бы не простил, - дело слишком
серьезное.
- О'орчительное! - изрекла леди Монт. - Посоветуйтесь с Эдриеном.
- Лучше с Хилери, - возразил сэр Лоренс.
- Папа, во втором вопросе решающее слово, по-моему, за Динни, - вме-
шался Майкл. - Ей надо сообщить, что кое-какие слухи уже просочились.
Тогда она или Уилфрид сами расскажут ее родным.
- Если бы только Динни позволила ему оставить ее! Не может же Дезерт
настаивать на браке, когда в воздухе носятся такие слухи!
- Не думаю, что Динни оставит е'о, - заметила леди Монт. - Она слиш-
ком дол'о выбирала. Мечта всей юности!
- Уилфрид сказал, что считает себя обязанным оставить ее. Ах, черт
побери!
- Вернемся к первому вопросу, Майкл. Я, конечно, могу попытаться, но
сомневаюсь, что из этого будет толк, особенно если выйдет его поэма. Что
она собой представляет? Оправдание?
- Скорей объяснение.
- Горькое и бунтарское, как его прежние стихи? Майкл утвердительно
кивнул.
- Из сострадания они, пожалуй, еще промолчали бы, но с такой позицией
ни за что не примирятся. Я знаю Джека Масхема. Бравада современного
скепсиса для него ненавистней чумы.
- Не стоит гадать, что будет, но, по-моему, мы все обязаны оттягивать
развязку как можно дольше.
- Уповайте на отшельника, - изрекла леди Монт. - Спокойной ночи, мой
мальчик. Я иду к себе. Присмотрите за собакой, - ее еще не выводили.
- Ладно. Сделаю, что могу, - обещал сэр Лоренс.
Майкл получил материнский поцелуй, пожал руку отцу и удалился.
Он шел домой, а на сердце у него было тяжело и тревожно: на карте
стояла судьба двух горячо любимых им людей, и он не видел выхода, кото-
рый не был бы сопряжен со страданиями для обоих. К тому же у него не вы-
ходила из головы навязчивая мысль: "Как бы я вел себя в положении Уилф-
рида?" И чем дальше он шел, тем больше крепло в нем убеждение, что ни
один человек не может сказать, как он поступил бы на месте другого. Так,
ветреной и не лишенной красоты ночью Майкл добрался до Саутсквер и вошел
в дом.
XI
Уилфрид сидел у себя в кабинете. Перед ним лежали два письма: одно он
только что написал Динни, другое только что получил от нее. Он смотрел
на моментальные снимки и пытался рассуждать трезво, а так как после вче-
рашнего визита Майкла он только и делал, что пытался рассуждать трезво,
это ему никак не удавалось. Почему он выбрал именно эти критические дни
для того, чтобы по-настоящему влюбиться, почему именно теперь осознал,
что нашел того единственного человека, с которым мыслима постоянная сов-
местная жизнь? Он никогда не думал о браке, никогда не предполагал, что
может испытывать к женщине иное чувство, кроме мимолетного желания, уга-
савшего, как только оно бывало удовлетворено. Даже в кульминационный мо-
мент своего увлечения Флер он не верил, что оно будет долгим. К женщинам
он вообще относился с тем же глубоким скептицизмом, что и к религии,
патриотизму и прочим общепризнанно английским добродетелям. Он считал,
что прикрыт скептицизмом, как кольчугой, но в ней оказалось слабое зве-
но, и он получил роковой удар. С горькой усмешкой он обнаружил, что
чувство беспредельного одиночества, испытанное им во время того дарфурс-
кого случая, породило в нем непроизвольную тягу к духовному общению, ко-
торой так же непроизвольно воспользовалась Динни. То, что должно было их
разобщить, на самом деле сблизило их.
После ухода Майкла он не спал до рассвета, снова и снова обдумывая
положение и неизменно приходя к первоначальному выводу: когда точки над
"и" будут поставлены, его непременно объявят трусом. Но даже это не име-
ло бы для него значения, если бы не Динни. Что ему общество и его мне-
ние? Что ему Англия и англичане? Предположим, они пользуются престижем.
Но с большим ли основанием, чем любой другой народ? Война показала, что
все страны, равно как их обитатели, более или менее похожи друг на друга
и одинаково способны на героизм и низость, выдержку и глупости. Война
показала, что в любой стране толпа узколоба, не умеет мыслить здраво и
чаще всего заслуживает только презрения. По природе своей он был бродя-
гой, и если бы даже Англия и Ближний Восток оказались для него закрыты,
мир все равно был широк, солнце светило во многих краях, звезды продол-
жали двигаться по орбитам, книги сохраняли свой интерес, женщины - кра-
соту, цветы - благоухание, табак - крепость, музыка - власть над душой,
кофе - аромат, лошади, собаки и птицы оставались теми же милыми сердцу
созданиями, а мысль и чувство повсеместно нуждались в том, чтобы их об-
лекали в ритмическую форму. Если бы не Динни, он мог бы свернуть свою
палатку, уехать, и пусть досужие языки болтают ему вдогонку! А теперь он
не может! Или все-таки может? Разве долг чести не обязывает его к этому?
Вправе ли он обременить ее супругом, на которого будут показывать
пальцем? Если бы она возбуждала в нем только вожделение, все было бы го-
раздо проще, - они утолили бы страсть и расстались, не причинив друг
другу горя. Но он испытывал к ней совершенно иное чувство. Она была для
него живительным источником, отысканным в песках, благовонным цветком,
встреченным среди иссохших кустарников пустыни. Она вселяла в него то
благоговейное томление, которое вызывают в нас некоторые мелодии или
картины, дарила ему ту же щемящую радость, которую приносит нам запах
свежескошенного сена. Она проливала прохладу в его темную, иссушенную
ветром и зноем душу. Неужели он должен отказаться от нее из-за этой
проклятой истории?
Когда Уилфрид проснулся, борьба противоречивых чувств возобновилась.
Все утро он писал Динни и уже почти закончил письмо, когда прибыло ее
первое любовное послание. И теперь он сидел, поглядывая на обе лежавшие
перед ним пачки листков.
"Такого посылать нельзя, - внезапно решил он. - Все время об одном и
том же, а слова пустые. Мерзость!" Он разорвал то, что было написано им,
и в третий раз перечитал ее письмо. Затем подумал: "Ехать туда немысли-
мо. Бог, король и прочее - вот чем дышат эти люди. Немыслимо! ",
Он схватил листок бумаги и написал:
"Корк-стрит. Суббота.
Бесконечно благодарен за письмо. Приезжай в понедельник к завтраку.
Нужно поговорить.
Уилфрид".
Отослав Стэка с запиской на почту, он почувствовал себя спокойнее.
Динни получила его в понедельник утром и ощутила еще большее облегче-
ние. Последние два дня она старательно избегала каких бы то ни было раз-
говоров об Уилфриде и проводила время, выслушивая рассказы Хьюберта и
Джин об их жизни в Судане, гуляя и осматривая деревья вместе с отцом,
переписывая налоговую декларацию и посещая с родителями церковь. Никто
ни словом не упомянул о ее помолвке, что было очень характерно для
семьи, члены которой, связанные глубокой взаимной преданностью, привыкли
бережно относиться к переживаниям близкого человека. Это обстоятельство
делало всеобщее молчание еще более многозначительным.
Прочтя записку Уилфрида, Динни беспощадно сказала себе: "Любовные
письма пишутся по-другому", - и объяснила матери:
- Уилфрид стесняется приехать, мама. Я должна съездить к нему и пого-
ворить. Если смогу, привезу его. Если нет, устрою так, чтобы ты увиде-
лась с ним на Маунт-стрит. Он долго жил один. Встречи с людьми стоят ему
слишком большого напряжения.
Леди Черрел только вздохнула в ответ, но для Динни этот вздох был вы-
разительнее всяких слов. Она взяла руку матери и попросила:
- Мамочка, милая, ну будь повеселее. Я же счастлива. Разве это так
мало значит для тебя?
- Это могло бы значить бесконечно много, Динни.
Динни не ответила, - она хорошо поняла, что подразумевалось под сло-
вами "могло бы".
Девушка пошла на станцию, к полудню приехала в Лондон и через Хайд-
парк направилась на Корк-стрит. День был погожий, весна, неся с собою
сирень, тюльпаны, нежно-зеленую листву платанов, пение птиц и свежесть
травы, окончательно вступала в свои права. Облик Динни гармонировал с
окружающим ее всеобщим расцветом, но девушку терзали мрачные пред-
чувствия. Она не сумела бы объяснить, почему у нее так тяжело на душе, в
то время как она идет к своему возлюбленному, чтобы позавтракать с ним
наедине. В этот час в огромном городе нашлось бы немного людей, которым
открывалась бы столь радужная перспектива, но Динни не обманывала себя.
Она знала: все идет плохо. Она приехала раньше времени и зашла на Ма-
унт-стрит, чтобы привести себя в порядок. Блор сообщил, что сэра Лоренса
нет, но леди Монт дома. Динни велела передать, что, возможно, будет к
чаю.
На углу Бэрлингтон-стрит, где на нее, как всегда, пахнуло чем-то
вкусным, Динни ощутила то особое чувство, которое появляется по временам
у каждого человека и многим внушает веру в переселение душ: ей показа-
лось, что она уже существовала прежде.
"Это означает одно, - я что-то позабыла. Так и есть! Здесь же надо
