разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в та-
ратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно утк-
нув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой - в пышный
галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным боа корчила из
себя светскую даму. Ее кавалер помахивал палкой с обрывком веревки на
конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута Суизина, и,
пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на Суизина с
его первобытно-неподвижным взглядом.
Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу
пришел к убеждению, что его передразнивают. Он стегнул лошадей. Однако
оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом. Желтое одутловатое
лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника,
и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка:
навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись, за-
дели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся.
Суизин даже не оглянулся. Ни за что на свете не станет он останавли-
вать лошадей и помогать этому негодяю. Сломал шею? - и поделом.
Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь. Лошади
понесли. Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали ис-
пуганные лица вслед мчавшимся лошадям. Толстые руки Суизина, вытянутые
во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи. Щеки его надулись, губы бы-
ли сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева.
Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала их ру-
кой. Суизин расслышал ее голос:
- Мы разобьемся, дядя Суизин?
Он ответил, еле переводя дух:
- Пустяки, горячатся немного!
- Я первый раз такое испытываю.
- Не шевелитесь! - Он покосился на нее. Она улыбалась и была абсолют-
но спокойна. - Сидите смирно! - повторил он. - Не бойтесь, я доставлю
вас домой.
Ив этот момент, когда Суизин напрягал все усилия, чтобы остановить
лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на ее
обычный голос:
- Мне все равно, попаду я дом или нет!
Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле.
Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и, наконец, остановились
сами.
- Когда я их остановил, - рассказывал Суизин у Тимоти, - она сидела
такая же спокойная, как я сам. Черт возьми! Точно ей было совершенно
безразлично, сломает она себе шею или не сломает! Как это она сказала?
"Мне все равно, попаду я домой или нет!" - Наклонясь над своей тростью,
он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: - И ничего удивительного
- с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс!
Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись один после
их отъезда, - пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин срав-
нил его; бродить в роще, где все еще бушевала весна, все еще слышался
издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам платок Ирэн, вдыхая его
аромат вместе с запахом мяты и тмина. Бродил ли с болью в сердце, такой
острой, такой невыносимой, что вот еще немного и роща услышит его рыда-
ния. В самом деле, что он делал там один? Откровенно говоря, по дороге к
Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини.
IV
ДЖЕМС РЕШИЛ УБЕДИТЬСЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ
Люди, не имеющие представления о Форсайтской Бирже, наверное, не
смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди Форсайтов по-
ездка Ирэн в РобинХилл.
После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об этом памятном
дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без лег-
кого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун.
- Ты только подумай; милочка, какой ужас! - закончила тетя Джули. -
Заявить, что ей не хочется ехать домой! Что это значит?
Рассказ тетки показался Джун диким. Она выслушала его, мучительно
краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла.
- Она прямо-таки груба! - сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода
внучки.
То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее истол-
кование. Она взволновалась. Значит, там происходит что-то неладное.
Странно! Ведь они с Ирэн были такими друзьями!
Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые цирку-
лировали последнее время. Вспоминался рассказ Юфимии о театре... Мистер
Босини постоянно бывает у Сомса? Вот как? Впрочем, конечно, что ж тут
удивительного - ведь он строит дом! Обо всем говорилось обиняками. Необ-
ходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в край-
них, совершенно исключительных случаях. Аппарат этот был слишком хорошо
налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия
было достаточно, чтобы душа семьи - такая отзывчивая - заволновалась.
Никто из Форсайтов не хотел, чтобы это волнение причинило комунибудь
неприятность - совсем нет; они действовали с самыми лучшими намерениями
в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами с душой
семьи.
И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в визи-
тах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обыча-
ям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться
мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам. В сущности
говоря, только потребность "провентилировать вопрос", потребность, на
которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис Сеп-
тимус, миссис Септимус к детям Николаев, детей Николаса к кому-то еще и
так далее, и так далее. Великий класс, принявший Форсайтов в свое лоно
как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и еще большей
сдержанности. Такое сочетание обеспечивало им право на участие в жизни
этого великого класса.
Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве случаев
восставала против контроля над собой, часто заявляя об атом совершенно
открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных пересудов
обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге всей
подноготной. Оставалось только махнуть рукой и подчиниться.
Один из них (молодой Роджер) сделал героическую попытку высвободить
молодое поколение из-под ига и наззал Тимоти "старым хрычом". Отдача
после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в
самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным го-
лосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к молодому
Роджеру.
И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто пос-
тупал дурно: например, на долю Джорджа, проигравшего такие деньги на
бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился на де-
вушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или опять же на
долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили этого вслух,
ступила на опасный путь.
Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу.
Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род - ча-
сов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его оби-
тателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был всего-навсего одним из
сотен домов, где живут нейтральные представители обеспеченного класса,
те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в инте-
ресе к битвам других людей.
Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить его
сладости семейных сплетен. Слухи и толки, пересуды, предположения напол-
няли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета кото-
рых не хватало брату и сестрам на их жизненном пути. Разговоры ближе
всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к которым страстно
тянулись их добрые сердца.
Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно
известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило его
из равновесия.
Напрасно молодой Роджер говорит: "Старый хрыч! ", напрасно Юфимия
всплескивает руками: "Ох, уж эта троица! ", заливается беззвучным смехом
и взвизгивает. Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны.
Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на
взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать "немыслимым", однако, учи-
тывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем не
было.
Кое-что Форсайты упускали из виду.
И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они за-
бывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение, рожденное
сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного
семени, брошенного возле дороги свободным ветром. Свободное растение,
которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в са-
ду, зовем плевелом, если оно распускается на воле; но цветок это или
плевел - в запахе его и красках всегда свобода!
Кроме того - факты и цифры, из которых складывалась жизнь Форсайтов,
мешали им осознать эту истину, - они не всегда понимали, что стоит
только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки, ле-
тят на бледный язычок его пламени.
История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они снова были
готовы считать, что люди их круга не выходят за ограду, чтобы сорвать
этот цветок; что любовь - это нечто вроде кори, настигающей человека в
положенное время, с тем чтобы он отделался от нее раз и навсегда и, из-
лечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, об-
рел спокойствие в брачном союзе.
Странные слухи, ходившие о Боснии и миссис Сомс, никого так не волно-
вали, как Джемса. Джемс забыл то время, когда, худой, с рыжеватыми ба-
кенбардами, обрамлявшими его бледное лицо, он неотступно следовал за
Эмили в дни своего сватовства. Забыл и маленький домик около Мейфера
[7], где он провел первые дни после женитьбы, точнее, забыл первые дни,
но не домик - Форсайт никогда не забудет дома; впоследствии Джемс продал
его с прибылью в четыреста фунтов чистых.
Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений отно-
сительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а
сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное, непреодо-
лимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не оставалось
ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке с прекрасными
волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавши-
ми над плотно облегающим ее грудь корсажем, прекрасной фигуркой, запря-
танной в клетку криколина Необъятной ширины.
В свое время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь
поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он принял от жизни
самый печальный дар ее - забыл, что такое любовь.
Забыл! Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто.
И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они пронес-
лись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые,
они казались призраками и, подобно призракам, вселяли необъяснимый
страх, Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он
мог бы применить к себе одну из тех житейских драм, которые ежедневно
Попадаются в вечерних газетах. Он просто был не в состоянии понять, в
чем тут дело. Все это пустяки Все это глупые выдумки. У нее не такие
гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она милая, славная
женщина - милая, славная!
Подобно значительному большинству людей. Джемс любил посмаковать
скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув гу-
бы, деловито отпускав такое замечание: "Да-да, она с молодым Дайсоном;
говорят, их видели в Монте-Карло!"
Но над подлинным значением таких историй - над тем, как они начинают-
ся, как протекают и что ждет их в будущем - он никогда не задумывался;
