му Гойе. Он еще смотрел на Флер-виноградаршу, встревоженный новостью,
которую сообщила ему Уиннфрид, когда голос его жены сказал:
- Мистер Майкл Монт, Сомс. Ты его приглашал посмотреть картины.
Тот бойкий молодой человек с выставки на Корк-стрит!
- Как видите, сэр, я к вам с налетом! Я живу всего в четырех милях от
Пэнгбориа. Прекрасная погода, не правда ли?
Оказавшись лицом к лицу с результатами своей экспансивности, Сомс со-
щурил глаза на гостя. Губы у молодого человека были большие, изогнутые -
точно с них не сходила усмешка. И почему он не отрастит подлиннее остат-
ки своих идиотских усиков, которые придают ему вид шута из мюзик-холла?
Зачем современная молодежь унижает свой класс этими щеточками на верхней
губе или фатоватыми крошечными бакенбардами? Уф! Претенциозные кретины!
Но в прочих отношениях Сомс нашел гостя вполне приемлемым, фланелевый
костюм его был безукоризненно чист.
- Рад вас видеть, - сказал он.
Молодой человек поглядел по сторонам, потом остановился, пораженный:
- Вот это картина!
Сомс вряд ли мог бы разобраться в тех смешанных чувствах, которые
вспыхнули в нем, когда он увидел, что замечание относилось к копии Гойи.
- Да, - сухо сказал он, - это не Гойя. Это только копия. Я заказал
ее, потому что девушка с фрески напоминает мне мою дочь.
- Верно! Мне и то показалось, что я узнаю это лицо, сэр. Она здесь?
Откровенность молодого человека почти обезоружила Сомса.
- Она приедет после чая. Не хотите ли осмотреть картины?
И Сомс начал обход, никогда не надоедавший ему. Он не ждал большого
понимания от человека, принявшего копию за подлинник, но, переходя от
отдела к отделу, от периода к периоду, поражался откровенным и метким
замечаниям Монта. Сам от природы проницательный и даже чувствительный
под маской сдержанности. Сомс недаром тридцать восемь лет уделил своей
коллекционерской страсти, и его понимание картин не ограничивалось зна-
нием их рыночной цены. Он являлся своего рода промежуточным звеном между
художником и покупающей публикой. Искусство для искусства и всякая такая
материя, конечно, пустая болтовня. Но эстетизм и хороший вкус необходи-
мы. Если известное количество любителей, обладающих хорошим вкусом,
признают вещь, то она приобретает твердую рыночную ценность, или, иными
словами, становится "произведением искусства". Разрыва, в сущности, нет.
И он так привык к овечьему стаду робких и незрячих посетителей, что не
мог не заинтересоваться гостем, который, не колеблясь, говорил Мауве:
"Эх, хороши стога" или о Якобе Марисе: "Да, не пожалел красок. Вот Мат-
тейс Марис, тот настоящий мастер, правда, сэр? Его поверхность хоть ко-
пай лопатой". Но только когда молодой человек свистнул перед Уистлером
со словами: "Как вы думаете, сэр, он когда-нибудь видел в натуре голую
женщину?" - Сомс заметил!
- Кто вы сами, мистер Монт, если разрешите спросить?
- Я, сэр? Раньше я думал сделаться художником, во этому помешала вой-
на. Там, в окопах, знаете ли, я тешился мечтой о бирже, чтобы было тепло
и уютно и не слишком шумно. Но этому помешало заключение мира; на акциях
сейчас далеко не уедешь, правда ведь? Я только год как демобилизован.
Что вы мне посоветуете, сэр?
- Есть у вас средства?
- Как сказать, - ответил молодой человек. - У меня есть отец. Я защи-
щал его жизнь во время войны, так что теперь он обязан поддерживать мою
жизнь. Хотя, конечно, возникает вопрос, оставят ли ему его собствен-
ность. Что вы на этот счет думаете, сэр?
Сомс улыбнулся бледной оборонительной улыбкой.
- Старика чуть ли не удар хватает, когда я говорю, что ему, может
быть, придется работать. Он, понимаете ли, землевладелец; роковая бо-
лезнь.
- Вот мой подлинный Гойя, - сухо сказал Сомс.
- Черт побери! Вот был гений! Я видел раз в Мюнхене одну вещь Гойи,
от которой прямо обалдел: зловреднейшая старуха в роскошнейших кружевах.
Да, этот не шел навстречу вкусам публики. В свое время был, наверно,
вроде бомбы; условностям от него досталось. Перед ним и Веласкес бледне-
ет - вы не находите?
- Веласкеса у меня нет, - сказал Сомс.
Молодой человек посмотрел на него внимательно.
- Да, - сказал он, - такую роскошь могут позволить себе только госу-
дарства да спекулянты. Почему бы всем обанкротившимся государствам не
продать спекулянтам насильственным порядком своих Веласкесов, Тицианов и
прочие шедевры, а потом издать закон, что всякий, кто владеет картиной
старых мастеров (смотри прилагаемый список), обязан вывесить ее в ка-
кой-либо национальной галерее? Пожалуй, стоило бы.
- Не сойти ли нам вниз, к чаю? - предложил Сомс.
Уши молодого человека словно опали, прижавшись плотнее к черепу. "Он
не лишен такта", - подумал Сомс, выходя следом за ним из галереи.
Гойя с его сатирической необычайной любовью к деталям, его своеобраз-
ной линией и смелостью светотени мог бы в точности воспроизвести группу,
собравшуюся внизу на веранде за чайным столом Аннет. Быть может, он один
из всех художников мог бы отдать должное солнечным лучам, струившимся
сквозь увитый плющом трельяж; матовой бронзе, старинному хрусталю, тон-
ким ломтикам лимона в бледном янтаре чая; отдать должное самой Аннет,
одетой в черные кружева, - в ее красоте было что-то от белокурой испан-
ки, хоть ей и не хватало одухотворенности женщин этого редкого типа; от-
дать должное седоволосой, затянутой в корсет степенности Уинифрид; седой
и худощавой корректности Сомса; живому Майклу Монту, востроухому и вост-
роглазому; смуглой, лениво улыбающейся, начинающей полнеть Имоджин;
Просперу Профону, чья улыбка словно говорила: "Право, мистер Гойя, стоит
ли изображать эту маленькую компанийку? ", и, наконец, Джеку Кардигану,
чьи невозмутимо сияющие глаза и полнокровный загар выдавали его руково-
дящий принцип: "Я - англичанин и живу, чтобы быть здоровым".
- Странно, кстати сказать, что Имоджин, которая девушкой торжественно
обещала однажды у Тимоти не выходить замуж за хорошего человека, потому
что все они так скучны, - что эта Имоджин вышла замуж за Джека Кардига-
на, в котором здоровье настолько стерло все следы первородного греха,
что она могла бы удалиться на покой с десятью тысячами других англичан и
не найти различия между ними и тем, кого она избрала разделять с нею ло-
же. "О, Джек здоров до ужаса! - говорила она про него к великой радости
матери. - За всю свою жизнь он не проболел ни единого дня. Он проделал
всю войну, не получив ни царапинки. Вы не представляете себе, до чего он
здоров и жизнеспособен". И правда, он был настолько приспособлен к жиз-
ни, что не замечал, когда его жена флиртовала с другими мужчинами, что
отчасти было весьма удобно. Однако она его любила, насколько можно лю-
бить спортивную машину, и любила двух Кардиганчиков, сделанных по его
образцу. Ее глаза лукаво сравнивали его сейчас с Проспером Профоном; ка-
жется, не было такой "маленькой" игры или спорта, которых мсье Профон не
испробовал бы - от кеглей до охоты на акул - и которые не надоели бы
ему. Имоджин мечтала иногда, чтобы они надоели также и Джеку, который
продолжал играть и говорить об игре с увлечением школьницы, только что
научившейся хоккею; она не сомневалась, чти в возрасте дядюшки Тимоти
Джек будет играть в детский гольф на ковре в ее спальне и "утирать ко-
му-нибудь нос".
Сейчас он рассказывал, как сегодня утром обставил у последней лунки
профессионала-гольфера - прелестный человек, и очень неплохо играл; и
как он после второго завтрака прошел на веслах до самого Кэвершема;
рассказывая, он пробовал соблазнить Проспера Профона на партию в теннис
после чая: спорт - полезная штука, делает человека жизнеспособным.
- Но зачем вам жизнеспособность? - сказал мсье Профон.
- Да, сэр, - проговорил Майкл Монт, - к чему вы хотите быть приспо-
собленным в жизни?
- Джек, - радостно подхватила Имоджин, - к чему ты приспособлен?
Джек Кардиган глядел во все глаза и дышал здоровьем. Вопросы жужжали,
как комары, и он поднял руку, как бы отмахиваясь от них. Во время войны
он был, конечно, приспособлен к тому, чтобы убивать немцев; а теперь он
или не знал, к чему, или же из скромности уклонялся от объяснения своих
руководящих принципов.
- Но он прав, - сказал неожиданно мсье Профон, - нам ничего не оста-
лось, как только приспособляться.
Это изречение, слишком глубокомысленное для воскресного чая, прошло
бы без ответа, не будь здесь неугомонного Майкла Монта.
- Правильно! - воскликнул он. - Вот великое открытие, которым мы обя-
заны войне. Мы воображали, что прогрессируем, а теперь мы знаем, что
только меняемся.
- К худшему, - с улыбкой сказал мсье Профон.
- Какой вы веселый, Проспер, - прошептала Аннет.
- Идемте на теннис! - сказал Джек Кардиган. - Вам нужно разогнать
хандру. А вы играете, мистер Монт?
- С грехом пополам - гоняю мячи.
Сомс встал, побуждаемый подсознательной тревогой о будущем, опреде-
лявшей всю его жизнь.
- Когда приедет Флер... - услышал он слова Джека Кардигана.
Да! Почему она не едет? Через гостиную, через холл и веранду он вышел
на аллею и стоял, прислушиваясь, не зашуршит ли по гравию автомобиль.
Было по-воскресному тихо; сирень щедро напоила воздух своим ароматом.
Белые облака, как лебяжьи перья, золотились на солнце. Остро вспомнился
день, когда родилась Флер и он мучительно ждал, а ее жизнь и жизнь ее
матери колебались в его руках. Он спас ее тогда, чтобы она стала цветком
его жизни. А теперь!.. Неужели она непременно должна доставлять ему тре-
вогу?.. Мучение и тревогу? Не нравится ему, как сложились дела! Вечерней
песней вторгся в его раздумье дрозд - большая, тяжелая птица на той ака-
ции. Последние годы Сомс живо интересовался птицами в своем саду; неред-
ко вдвоем с Флер ходил он по дорожкам и наблюдал за ними - глаза у нее
острые, как иголки, она знает каждое гнездо. Он увидел ее собаку, пойн-
тера, улегшуюся на солнышке посреди аллеи, позвал: "Что, приятель, ты
тоже ждешь ее?" Собака медленно подошла, недовольно виляя хвостом, и
Сомс машинально потрепал ее по шее. Собака, птица, сирень - все было для
него частицей Флер, не больше и не меньше. "Я слишком ее люблю, - думал
он, - слишком люблю!" Он был похож на судовладельца, пустившего в море
незастрахованные корабли. Был снова незастрахован, как в те давние дни,
когда, немой и ревнивый, блуждал в пустыне Лондона, томясь по той женщи-
не - по своей первой жене, матери этого проклятого мальчишки. Ага, вот и
автомобиль! Но везет только вещи, а где же Флер?
- Мисс Флер идет пешком, сэр, по дороге вдоль реки.
Пешком всю дорогу, несколько миль? Сомс воззрился на шофера. По лицу
слуги начала расплываться улыбка. Чего он ухмыляется? Сомс тотчас отвер-
нулся со словами: "Отлично, Симз!" - и вошел в дом. Снова поднялся он в
галерею к своим картинам. Отсюда открывался вид на реку, и Сомс не отво-
дил глаз от дорожки, забывая, что Флер может появиться на ней не ранее
как через час. Пошла пешком! И шофер ухмыляется почему-то! Тот мальчиш-
ка... Он резко отвернулся от окна. Не может он за ней шпионить! Если она
желает скрывать от него свои тайны, пусть скрывает; шпионить он не ста-
нет. В сердце его была пустота, и горечь подступила к самому рту. Отры-
вистые выкрики Джека Кардигана, гоняющего мячи, да смех молодого Монта
вторгались в тишину. Сомс лелеял надежду, что они там загоняют Профона.
А девушка на "La Vendimia" стояла подбоченясь, и мечтательно-сонные ее
глаза смотрели мимо него. "Я делал для тебя все, что мог, - думал он, -
с тех дней, когда ты была ростом не выше моего колена. Ты... ты не захо-
чешь причинить мне боль!"
Но девушка Гойи не отвечала, сверкая красками, едва начинавшими блек-
нуть. "В этом нет настоящей жизни, - подумал Сомс. - Почему она не
идет?"
