Но ярче всего запомнилось Холли, как однажды она незаметно для мачехи
наблюдала за ней, когда та читала письмо от Джона. Это было, решила Хол-
ли, прекраснейшее, что она видела в жизни. Ирэн, увлеченная письмом сво-
его мальчика, стояла у окна, где свет ложился косо на ее лицо и на тон-
кие седые волосы; губы ее чуть шевелились, темные глаза смеялись, ликуя;
одна рука держала письмо, другая прижата была к груди. Холли тихо удали-
лась, как от видения совершенной любви, уверенная, что Джон, несомненно,
очень мил.
Увидев, как он выходит из станционного здания, неся в обеих руках по
чемодану, она утвердилась в своем предрасположении. Он был немного похож
на Джолли - давно утраченного кумира ее детства, но только в нем
чувствовалось больше горячности и меньше выдержки, глаза посажены были
глубже, а волосы были ярче и светлее - он ходил без шляпы; в общем очень
привлекательный "маленький братец".
Его застенчивая вежливость подкупала женщину, привыкшую к самоуверен-
ным манерам современной молодежи; он был смущен, что она везет его до-
мой, а не он ее. Нельзя ли ему сесть за руль? В Робин-Хилле автомобиля
не держали, то есть, конечно, со времени войны. Он правил только раз и
тут же врезался в насыпь - Холли должна позволить ему поучиться. В его
смехе, мягком и заразительном, была большая прелесть, хоть это слово и
признано теперь устарелым. Когда они приехали домой, Джон вытащил смятое
письмо. Холли его прочла, пока он умывался, совсем коротенькое письмо,
которое, однако, должно было стоить ее отцу многих мучений:
"Дорогая моя,
Ты и Вэл не забудете, надеюсь, что Джон ничего не знает о нашей се-
мейной истории. Его мать и я, мы полагаем, что он еще слишком для этого
молод. Мальчик очень хороший, он зеница ее ока. Verbum sapientibus [13].
Любящий тебя отец Дж. Ф."
Вот и все; но, прочитав письмо, Холли невольно пожалела, что пригла-
сила Флер.
После чая она исполнила данное себе обещание и повела Джона в горы.
Брат и сестра долго беседовали, сидя над старой меловой ямой, поросшей
крыжовником и ежевикой. Горицвет и ветреницы звездились по зеленому ко-
согору, заливались жаворонки и дрозды в кустах, порою чайка, залетев с
морского берега, кружила, белая, в бледнеющем небе, по которому уже под-
нимался расплывчатым диском месяц. Сладостный запах был разлит в возду-
хе, точно незримые маленькие создания бегали вокруг и давили стебли ду-
шистых трав.
Джон, приумолкший было, сказал неожиданно:
- Чудно! Ничего не прибавишь. Чайка парит, колокольчик овцы...
- "Чайка парит, колокольчик овцы! Ты, дорогой мой, поэт.
Джон вздохнул.
- Ох! Трудная это дорожка.
- Пробуй. Я тоже пробовала в твоем возрасте.
- Правда? И мама тоже говорит: "Пробуй"; но я такой никудышный. Почи-
таешь мне свои стихи?
- Дорогой мой, - мягко сказала Холли, - я девятнадцать лет замужем, а
стихи я писала, когда только еще хотела выйти замуж.
Джон опять вздохнул и отвернул лицо: та щека, что была видна Холли,
покрылась прелестным румянцем. Неужели Джон "сбился с ноги", как сказал
бы Вэл. Уже? Но если так, тем лучше: он не обратит внимания на Флер.
Впрочем, с понедельника он приступит к работе на ферме. Холли улыбну-
лась. Кто это - Берне, кажется, пахал землю? Или только Петр-Пахарь?
[14] В наши дни чуть ли не все молодые люди и очень многие молодые жен-
щины пишут стихи, судя по множеству книг, которые она читала там, в Юж-
ной Африке, выписывая их через Хетчеса и Бэмпхарда; и, право, очень неп-
лохие стихи - много лучше тех, которые писала когда-то она сама. Она ра-
но начала - поэзия по-настоящему вошла в обиход несколько позже, вместе
с автомобилями. Еще один долгий разговор после обеда в низкой комнате у
камина, в котором потрескивали дрова, - и для нее ничего почти не оста-
валось скрытого в Джоне, кроме разве чего-нибудь подлинно важного. Холли
распрощалась с ним у дверей его спальни, дважды проверив сначала, все ли
у него в порядке, и вынесла убеждение, что полюбит брата и что Вэлу он
понравится. Он был горяч, но не порывиста превосходно умел слушать и ма-
ло говорил о себе. Он, по-видимому, любил отца и боготворил свою мать.
Играм он предпочитал верховую езду, греблю и фехтование, он спасал бабо-
чек от огня и не терпел пауков, хотя не убивал их, а выбрасывал за дверь
в клочке бумаги. Словом, он был мил. Она пошла спать, думая о том, как
страшно он будет страдать, если кто-нибудь ранит его. Но кто его ранит?
Джон между тем не спал и сидел у окна с карандашом и листом бумаги.
Он писал свое первое "настоящее" стихотворение - при свече, так как лун-
ного света было недостаточно: его хватало только на то, чтобы ночь за
окном казалась трепетной и как бы выгравированной на серебре. В такую
ночь Флер могла бы идти, оглядываться и вести за собой в горную даль.
Роясь в глубине своего изобретательного мозга, Джон заносил слова на бу-
магу и вычеркивал их, и снова вписывал, и делал все необходимое, чтобы
завершить произведение искусства, и переживал такое чувство, какое дол-
жен испытывать весенний ветер, пробуя свои первые песня среди наступаю-
щего цветения. Джон принадлежал к числу тех редких мальчиков, которым
удалось пронести через школьные годы привитую дома любовь к красоте.
Ему, конечно, приходилось таить ее про себя, не выдавая даже учителю ри-
сования; но она жила в нем, целомудренная и взыскательная. Стихотворение
показалось ему настолько же хромым и ходульным, насколько ночь казалась
крылатой. Но все-таки Джон его сохранил. "Дрянь, - решил он, - но когда
нужно выразить невыразимое, все же лучше, чем ничего". И не без огорче-
ния он подумал: "Этого я не смогу показать маме". Спал он удивительно
крепко, когда заснул наконец, захлестнутый волной новых впечатлений.
VII
ФЛЕР
Во избежание неловких расспросов Джону было сказано только:
- Вал привезет с собой на воскресенье одну знакомую.
По той же причине Флер было сказано только:
- У нас гостит один молодой человек.
Оба жеребенка, как мысленно называл их Вал, встретились, таким обра-
зом, совершенно неподготовленными. Холли так представила их друг другу:
- Это Джон, мой маленький брат; Флер - наша родственница, Джон.
Джон, вошедший через террасу прямо с яркого солнечного света, был так
потрясен этим счастливым чудом, что не мог произнести ни слова, и Флер
успела спокойно сказать "здравствуйте" таким тоном, как будто они никог-
да не виделись раньше; невообразимо быстрый кивок головы дал мальчику
понять, что это - их первая встреча. Джон в упоении склонился к ее руке
и сделался тише могилы. Он сообразил, что лучше молчать. Однажды, в ран-
нюю пору своей жизни, когда его застали врасплох за чтением при свете
ночника, он сказал растерянно: "Я только переворачивал страницы, мама".
И мать ответила ему: "Джон" с твоим лицом лучше не выдумывать басен -
никто не поверит".
Эти слова раз и навсегда подорвали уверенность, необходимую для ус-
пешной лжи. И теперь он слушал быстрые и восторженные замечания Флер о
том, как все вокруг прелестно, угощал ее оладьями с вареньем и ушел, как
только представилась возможность. Говорят, что в белой горячке больной
видит навязчивый предмет, по преимуществу темный, который внезапно меня-
ет свою форму и положение. Джон видел такой навязчивый предмет; у пред-
мета были темные глаза, довольно темные волосы, и он менял положение, но
отнюдь не форму. Сознание, что между ним и его "навязчивым предметом"
установилось взаимное тайное понимание (хоть он и не разгадал, в чем бы-
ло дело), наполняло мальчика таким трепетом, что он был как в лихорадке
и начал переписывать начисто свое стихотворение, которое он, конечно,
никогда не осмелится ей показать. Его заставил очнуться топот копыт, и,
высунувшись в окно, он увидел Флер верхом в сопровождении Вала. Понятно,
она не теряет времени даром, но зрелище это наполнило Джона досадой:
он-то теряет время. Если бы он не сбежал в робком восторге, его тоже
пригласили бы на прогулку. И он сидел у окна и следил, как всадники
скрылись, появились вновь на подъеме дороги, опять исчезли и еще раз вы-
нырнули на минуту, четко вырисовываясь на гребне холма. "Болван я! - ду-
мал он. - Всегда упускаю случай".
Почему он не умеет держаться уверенно? И, подперев подбородок обеими
руками, он рисовал себе поездку, которую мог бы совершить вместе с ней.
Она приехала всего лишь на два дня, а он упустил из них три часа. Ну кто
среди всех его знакомых, кроме него самого, свалял бы такого дурака?
Никто.
К обеду он оделся пораньше и спустился в столовую первым. Он Дал себе
слово больше не зевать - и все-таки прозевал Флер, которая пришла пос-
ледней. За обедом он сидел напротив нее, и это было пыткой: невозможно
было ничего сказать из страха, что скажешь лишнее, невозможно смотреть
на нее так, как хотелось бы; и вообще возможно ли держаться естественно
с девушкой, с которой ты в своем воображении уже побывал далеко за хол-
мами, и притом все время сознавать, что и ей и всем остальным ты ка-
жешься форменным остолопом? Да, это была пытка. А Флер говорила так хо-
рошо, перепархивая на быстрые крыльях с одной темы на другую! Удиви-
тельно, как она усвоила это искусство, которое ему казалось неодолимо
трудным. Право, она должна считать его безнадежным тупицей.
Взгляд сестры, устремленный на него с некоторым удивлением, принудил
его наконец взглянуть на Флер. Но тотчас ее глаза, широкие и живые, как
будто взмолились: "О! Ради бога, не надо!" - и вынудили его перевести
взгляд на Вэла; но усмешка в его глазах заставила Джона уставиться на
свою котлету, у которой, к счастью, не было ни глаз, ни улыбки, и он
поспешил ее съесть.
- Джон собирается стать фермером, - услышал он голос Холли, - ферме-
ром и поэтом.
Он с упреком посмотрел на сестру, увидел ее забавно поднятую бровь,
совсем как у их отца, засмеялся и почувствовал себя значительно лучше.
Вэл рассказал о своей встрече с Проспером Профоном как нельзя более
кстати, потому что во время рассказа он глядел на Холли, а Холли на не-
го, тогда как Флер, слегка нахмурившись, казалось, рассматривала ка-
кую-то свою затаенную мысль, и Джон получил наконец возможность погля-
деть на нее. На ней было белое платье, очень простое и отлично сшитое;
руки были обнажены, в волосах белая роза. В этот быстрый миг, когда он
впервые посмотрел на нее свободно после такого напряженного ожидания,
Джон увидел ее словно реющей в воздухе, как мы видим в темноте стройную
белую яблоню; он "ловил" ее, как строчку стихотворения, вспыхнувшую в
мозгу, как мелодию, которая выплывет вдалеке и замрет.
Он смущенно гадал, сколько ей лет, - она так хорошо владела собой и
казалась настолько опытней его самого. Почему надо скрывать, что они уже
встречались? Джону вспомнилось лицо его матери, растерянное и оскорблен-
ное, когда она ответила: "Да, они нам родственники, но мы с ними незна-
комы". Мать его так любит красоту. Неужели же, узнав Флер, она не будет
восхищаться ею? Невозможно!
Оставшись после обеда вдвоем с Вэлом, Джон почтительно потягивал
портвейн и отвечал на расспросы своего новоявленного зятя. Что касается
верховой езды (у Вэла она всегда стояла на первом плане), то Джону пре-
доставлялся молодой караковый жеребец, только мальчик должен сам седлать
его к расседлывать и вообще ухаживать за ним после поездки. Джон сказал,
что ко всему этому он привык и дома, и убедился, что сразу поднялся в
мнении своего хозяина.
- Флер, - заметил Вал, - еще не умеет ездить как следует, во она лов-
кая. Конечно, ее отец не отличает лошади от колеса. А твой папа ездит
верхом?
- Раньше ездил; но теперь он, вы понимаете, он.
Мальчик запнулся на слове "стар". Отец его был стар, я все-таки не
стар, нет, конечно нет.
- Понимаю, - сказал Вал. - Я знавал в Оксфорде твоего брата, дав-
