ние, что дочь его лишена этой бережливости. Это явствовало даже из того,
как она сидит в кресле - сидит, отдавшись мечтам, - сам он никогда не
отдавался мечтам: из этого ничего не извлечешь, - и откуда это у Флер?
Во всяком случае, не от Аннет. А ведь в молодости, когда он за ней уха-
живал, Аннет была похожа на цветок. Теперь-то не похожа.
Флер встала с кресла - быстро, порывисто - и бросилась к письменному
столу. Схватив перо и бумагу, она начала писать с таким рвением, словно
не имела времени перевести дыхание, пока не допишет письмо. И вдруг она
увидела отца. Выражение отчаянной сосредоточенности исчезло, она улыбну-
лась, послала воздушный поцелуй и состроила милую гримаску легкого сму-
щения и легкой скуки.
Ах! И хитрая она - действительно fine!
III
В РОБИН-ХИЛЛЕ
Девятнадцатую годовщину рождения сына Джолион Форсайт провел в Ро-
бин-Хилле, спокойно предаваясь своим занятиям. Он теперь все делал спо-
койно, так как сердце его было в печальном состоянии, а он, как и все
Форсайты, не дружил с мыслью о смерти. Он и сам не понимал, до какой
степени мысль о ней была ему противна, пока в один прекрасный день, два
года назад, не обратился к своему врачу по поводу некоторых тревожных
симптомов, и тот ему объявил:
"В любую минуту, от любого напряжения".
Он принял это с улыбкой - естественная реакция Форсайта на неприятную
истину. Но с усилением симптомов в поезде на обратном пути он постиг во
всей полноте смысл висевшего над ним приговора. Оставить Ирэн, своего
мальчика, свой дом, свою работу, как ни мало он теперь работает! Оста-
вить их для неведомого мрака, для состояния невообразимого, для такого
небытия, что он даже не будет ощущать ни ветра, колышущего листву над
его могилой, ни запахов земли и травы. Такого небытия, что он никогда,
сколько бы ни старался, не мог его постичь - все оставалась надежда на
новое свидание с теми, кого он любил! Представить себе это - значило пе-
режить сильнейшее душевное волнение. В тот день, еще не добравшись до
дому, он решил ничего не сообщать Ирэн. Придется ему стать осторожнейшим
в мире человеком, ибо любая мелочь может выдать его и сделать ее почти
столь же несчастной, как и он сам. По остальным статьям врач нашел его
здоровом; семьдесят лет - это ведь не старость: он долго еще проживет,
если сумеет!
Подобное решение, выполняемое в течение почти двух лет, способствует
полному развитию всех тончайших свойств характера. Мягкий по природе,
способный на резкость только когда разнервничается, Джолион превратился
в воплощенное самообладание. Грустное терпение стариков, вынужденных ща-
дить свои силы, прикрывалось улыбкой, которую он сохранял даже наедине с
собою. Он постоянно изобретал всяческие покровы для этой вынужденной бе-
режности к самому себе.
Сам над собою смеясь, он играл в опрощение: отказался от вина и си-
гар, пил особый кофе, не содержащий ни признака кофе. Словом, под маской
мягкой иронии обезопасил себя настолько, насколько это возможно для Фор-
сайта в его положении. Уверенный, что его не накроют, так как жена и сын
уехали в город, он провел тот чудесный майский день, спокойно разбирая
свои бумаги, чтобы можно было хоть завтра умереть, никому не причинив
хлопот, - подвел последний баланс своим материальным делам. Разметив бу-
маги и заперев их в старый китайский ларец своего отца, Джолион заклеил
ключ в конверт, на конверте написал: "Ключ от китайского ларца, где най-
дете отчет о всех моих материальных делах. Дж. Ф. ", - и положил его в
карман на груди, чтобы он, на всякий случай, был всегда при нем. Потом,
позвонив, чтобы подали чай, пошел и сел за стол под старым дубом.
Смертный приговор висит над каждым; Джолион, для которого только срок
был несколько более точным и близким, так сжился с мыслью о приговоре,
что обычно он, как и другие, думал о других вещах. Сейчас он думал о сы-
не.
Джону в этот день исполнилось девятнадцать лет, и Джон недавно пришел
к решению. Пройдя курс не в Итоне, как его отец, и не в Хэрроу, как его
покойный брат, но в одном из тех заведений, которые ставят себе целью
устранить недостатки и сохранить преимущества системы старых закрытых
школ, а на деле в большей или меньшей мере сохраняют ее недостатки и
устраняют преимущества, Джон в - апреле месяце кончил школу, абсолютно
не ведая, кем он хочет быть. Война, обещавшая длиться вечно, кончилась
как раз к тому времени, когда он собрался (за шесть месяцев до срока)
вступить в армию. До сих пор война мешала ему освоиться с мыслью, что он
может свободно выбирать себе дорогу. Несколько раз он заводил с отцом
разговор, в котором выказывал веселую готовность ко всему, кроме, конеч-
но, церкви, армии, юриспруденции, сцены, биржи, медицины, торговли и
техники. Джолион сделал отсюда вполне логичный вывод, что Джон не питает
склонности ни к чему. В этом возрасте он и сам переживал в точности то
же. Но для него эта приятная неопределенность вскоре окончилась из-за
ранней женитьбы и ее несчастных последствий. Он был вынужден сделаться
агентом страхового общества, но снова стал богатым человеком, прежде чем
его талант художника достиг расцвета. Однако, обучив своего мальчика ри-
совать свинок, собак и прочих животных, Джолион понял, что Джон никогда
не будет живописцем, и склонился к выводу, что за его отвращением ко
всему скрывается намерение стать писателем. Однако, придерживаясь взгля-
да, что и для этой профессии необходим опыт, Джолион пока ничего не мог
придумать для сына, кроме университета, путешествий да, пожалуй, подго-
товки к карьере адвоката. А там... там видно будет, а вернее, ничего не
будет видно. Однако и перед этими предложенными ему соблазнами Джон ос-
тавался в нерешительности.
Совещания с сыном укрепили сомнения Джолиона в том, действительно ли
мир изменился. Люди говорят, будто наступило новое время. С прозорли-
востью человека, которому недолго осталось жить, Джолион видел, что эпо-
ха только внешне слегка изменилась, по существу же осталась в точности
такой, как была. Род человеческий по-прежнему делится на два вида:
склонное к "созерцанию" меньшинство и чуждая ему масса, да посредине не-
кая прослойка из гибридов, таких, как он сам. Джон, по-видимому, принад-
лежал к породе созерцателей, и отец считал это печальным фактом.
А потому с чем-то более глубоким, чем его обычная ирония, выслушал он
две недели назад слова своего мальчика:
- Я хотел бы заняться сельским хозяйством, папа, если это только не
обойдется тебе слишком дорого. Это, кажется, единственный образ жизни,
при котором можно никого не обижать; еще, пожалуй, искусство, но эта
возможность для меня, конечно, исключена.
Джолион воздержался от улыбки и ответил:
- Отлично. Ты вернешься к тому, с чего мы начали при Джолионе Первом
в тысяча семьсот шестидесятом году. Это послужит подтверждением теории
циклов, и ты, несомненно, имеешь шансы выращивать лучшую репу, чем твой
прапрадед.
Слегка смущенный, Джон спросил:
- Но разве тебе не нравится мой план, папа?
- Можно попробовать, дорогой. Если ты в самом деле пристрастишься к
этому делу, ты принесешь больше пользы в жизни, чем приносит большинство
людей, хоть это еще не значит, что много.
Однако про себя он подумал: "Джон никогда не пристрастится к сельско-
му хозяйству. Дам ему четыре года сроку. Занятие здоровое и безобидное".
Обдумав вопрос и посоветовавшись с Ирэн, он написал своей дочери,
миссис Вэл Дарти, спрашивая, не знает ли она по соседству, на Меловых
холмах, какого-нибудь фермера, который взял бы к себе Джона в обучение.
Холли ответила восторженным письмом. Есть очень подходящий человек, и
совсем близко; они с Вэлом будут счастливы взять Джона к себе.
Мальчик должен был уехать на следующий день.
Попивая слабый чай с лимоном, Джолион глядел сквозь ветви старого ду-
ба на вид, который он в течение тридцати двух лег находил неизменно
прекрасным. Дерево не постарело, казалось, ни на день. Так молоды были
маленькие буро-золотые листики, так стара белесая прозелень его толстого
корявого ствола. Дерево воспоминаний, которое будет жить еще сотни лет,
если не срубит его варварская рука, которое увидит конец старой Англии -
при теперешних-то темпах. Джолион вспомнил вечер три года назад, когда,
обняв Ирэн, он стоял у окна и следил за немецким аэропланом, кружившим,
казалось, прямо над старым дубом. На другой день посреди поля при ферме
Гэйджа они нашли вырытую бомбой воронку. Это случилось до того, как Джо-
лион узнал свой смертный приговор. Теперь он почти жалел, что бомба тог-
да его не прикончила. Это избавило бы его от множества тревог, от долгих
часов холодного страха, сосущего под ложечкой. Он раньше рассчитывал
прожить нормальный форсайтский век - восемьдесят пять или больше. Ирэн к
тому времени было бы семьдесят. А теперь ей будет тяжело его лишиться.
Впрочем, у нее останется Джон, занимающий в ее жизни больше места, чем
он сам; Джон, который боготворит свою мать.
Под этим деревом, где старый Джолион, ожидая, когда покажется на лу-
жайке идущая к нему Ирэн, испустил последнее дыхание, Джолион младший с
усмешкой подумывал, не лучше ли теперь, когда у него все приведено в та-
кой безупречный порядок, закрыть глаза и отойти. Недостойным казалось
цепляться паразитом за бездеятельный остаток жизни, в которой он жалел
только о двух вещах: о том, что в молодые годы долго был в разлуке с от-
цом, и о том, что поздно наступил его союз с Ирэн.
С того места, где он сидел, ему была видна купа яблонь в цвету. Ничто
в природе так не волновало его, как плодовые деревья в цвету; и сердце
его вдруг болезненно сжалось при мысли, что, может быть, он больше ни-
когда не увидит их цветения. Весна! Нет, решительно не должен человек
умирать, когда его сердце еще достаточно молодо, чтобы любить красоту!
Дрозды безудержно заливались в кустах, летали высоко ласточки, листья
над головой сверкали; и поля всеми вообразимыми оттенками ранних всхо-
дов, залитых косым светом, уходили вдаль, туда, где синей дымкой курился
на горизонте далекий лес. Цветы Ирэн на грядках приобрели в этот вечер
почти пугающую индивидуальность: каждый цветок по-своему утверждал ра-
дость жизни. Только китайские и японские художники да, пожалуй, Леонардо
умели передавать это удивительное маленькое ego в каждом написанном ими
цветке, и птице, и зверьке - индивидуальность и вместе с ней ощущение
рода, ощущение единства жизни. Вот были мастера!
"Я не сотворил ничего, что будет жить! - думал Джолион. - Я был диле-
тантом, я только любил, но не создавал. Все же, когда я уйду, останется
Джон. Какое счастье, что Джона не захватила война. Он легко мог бы по-
гибнуть, как бедный Джолли в Трансваале, двадцать лет назад. Джон ког-
да-нибудь что-нибудь будет делать, если век не испортит его: мальчик
одарен воображением! Его новая прихоть заняться сельским хозяйством идет
от чувства и вряд ли окажется долговечной". И в эту самую минуту он уви-
дел их в поле: Ирэн с сыном рука об руку шли со станции. Джолион медлен-
но встал и через новый розарий направился дм навстречу...
В тот вечер Ирэн зашла к нему в комнату и села у окна. Она сидела
молча, пока он первый не заговорил:
- Что с тобою, любовь моя?
- Сегодня у нас была встреча.
- С кем?
- С Сомсом.
Сомс! Последние два года Джолион гнал это имя из своих мыслей, созна-
вая, что оно ему вредно. И теперь его сердце сделало опасный маневр: оно
как будто скатилось набок в груди.
Ирэн спокойно продолжала:
- Он был с дочерью в галерее, а потом в той же кондитерской, где мы
пили чай.
Джолион подошел и положил руку ей на плечо.
- Каков он с виду?
- Поседел, но в остальном такой же.
- А дочка?
- Хорошенькая. Так, во всяком случае, думает Джон.
