Парк-Лейн, и отсюда он вывел заключение, что Джемс и его младший брат в
один прекрасный день пошли вдвоем и купили по библиотечке. С большим ин-
тересом подошел он к третьей стене. Она, очевидно, отображала вкусы са-
мого Тимоти. Так и оказалось. Вместо книг - полки с фальшивыми корешка-
ми. Четвертая стена была сплошь занята окном с тяжелыми гардинами. Про-
тив него, обращенное к свету, стояло глубокое кресло с прилаженным к не-
му пюпитром красного дерева, на котором, словно в ожидании хозяина, ле-
жал пожелтевший сложенный номер "Таймса" от шестого июля 1914 года -
день, когда Тимоти впервые не сошел вниз, как бы в предчувствии войны. В
углу стоял большой глобус - изображение тех стран земных, которых Тимоти
никогда не посещал, глубоко убежденный в нереальности всего, кроме Анг-
лии, и навсегда сохранивший ужас перед морем с того злополучного воскре-
сенья 1836 года, когда он с Джули, Эстер, Суизином и Хетти Чесмен поехал
в Брайтоне кататься на лодке и испытал сильную тошноту; а все из-за Суи-
зина, который вечно что-нибудь затевал и которого, слава богу, тоже из-
рядно тошнило. Случай этот был Сомсу детально известен. Он слышал о нем
раз пятьдесят не меньше, от всех участников поочередно. Он подошел к
глобусу и легонько толкнул его; раздался тонкий скрип, шар повернулся на
дюйм, и Сомс узрел долгоногого паука, издохшего под сорок четвертой па-
раллелью.
"Мавзолей, - подумал он. - Джордж был прав". И он вышел и поднялся по
лестнице. На первой площадке он остановился перед стеклянным шкафчиком с
чучелами колибри, которые восхищали его в детстве. Они, казалось, не по-
старели ни на день, вися на своих проволоках над травой пампасов. Если
открыть шкаф, птицы не защебечут, нет, но все сооружение, пожалуй, рас-
сыплется в прах. Не стоит выносить его на аукцион. И внезапно возникло
воспоминание, как тетя Энн, милая старая тетя Энн, подвела его за руку к
шкафу и сказала: "Смотри, Соми, какие они яркие и красивые, эти крош-
ки-колибри. Милые пташки-щебетуньи". Припомнился Сомсу и его ответ: "Они
не щебечут, тетя". Ему было, верно, лет шесть, и был на нем черный бар-
хатный костюмчик с голубым воротничком - он отлично помнил этот костюм-
чик. Тетя Энн - букли, добрые, тонкие, точно из паутины, руки, важная
старческая улыбка, орлиный нос - красивая старая леди. Сомс поднялся вы-
ше и остановился у входа в гостиную. По обе стороны двери висели миниа-
тюры. Вот их он непременно купит. Портреты его четырех теток, дядя Суи-
зин в юности, дядя Николае ребенком. Все они были исполнены одной моло-
дой дамой, другом их семьи, в 1830 году, когда миниатюры считались "хо-
рошим тоном", и были прочны, так как написаны были на слоновой кости.
Сомс неоднократно слышал рассказ об этой молодой даме: "Очень талантли-
вая, дорогой мой; она была неравнодушна к Суизину, заболела вскоре ча-
хоткой и умерла; совсем как Ките - мы всегда это говорили".
Вот они все! Энн, Джули, Эстер, Сьюзен совсем еще маленькой девочкой,
Суизин с небесно-голубыми глазами, розовыми щечками, желтыми локонами, в
белом жилете - как живой, и Николае, купидон, закативший к небу глаза. И
если подумать, дядя Ник был всегда такой - удивительный был человек до
конца своих дней. Да, несомненно талантливая художница. И в миниатюрах
всегда есть своя особая прелесть - cachet; это тихая заводь, которую не
затрагивают бурные течения изменчивой эстетической моды. Сомс отворил
дверь в гостиную. В комнате было прибрано, мебель стояла без чехлов,
гардины были раздвинуты, точно его тетки еще проживали здесь в терпели-
вом ожидании. И у него явилась мысль: когда Тимоти умрет, можно было бы
- и не только можно, а почти что должно - сохранить этот дом, как сохра-
няется дом Карлейля, вывесить дощечку и показывать желающим. "Типичное
жилище средневикторианского периода - один шиллинг за вход, каталог
бесплатно". В конце концов, этот дом - самая совершенная и едва ли не
самая мертвая вещь в Лондоне наших дней. В своем роде это законченный
памятник культуры. Стиль выдержан безупречно, нужно только - и он это
сделает - убрать отсюда и перенести в его личную коллекцию эти четыре
картины барбизонской школы, которые он сам подарил когда-то своим тет-
кам. Еще не выцветшие небесно-голубые стены; зеленые портьеры, затканные
красными цветами и папоротниками; вышитый гарусом экран перед камином;
наполненный безделушками шкафчик красного дерева со стеклянными дверца-
ми; расшитые бисером скамеечки для ног; на книжных полках - Ките, Шелли,
Саути, Каупер, Колридж, байроновский "Корсар" (только "Корсар", а больше
ничего) и викторианские поэты; горка маркетри с семейными реликвиями,
обитая изнутри блеклым красным плюшем; первый веер тети Эстер; пряжки от
башмаков их деда с материнской стороны; три заспиртованных в бутылочке
скорпиона; очень желтый слоновый клык, который прислал домой из Индии
двоюродный дядя Эдгар Форсайт, торговавший джутом; пришпиленный к стенке
желтый клочок бумаги, покрытый паутинными письменами, увековечившими бог
весть какие события. И картины, теснящиеся на стенах, - все акварели, за
исключением тех четырех барбизонцев, которые кажутся в этой обстановке
иностранцами (они и есть иностранцы), - яркие, чисто жанровые картины:
"На пчельнике", "Эй, паромщик!" и две в манере Фрита: игра в кости, кри-
нолины - подарок Суизина. Да! Много, много картин, на которые Сомс зас-
матривался тысячу раз, высокомерный и зачарованный; чудесная коллекция
блестящих, гладких золоченых рам.
И рояль, великолепно протертый и, как всегда, герметически закрытый;
и на рояле альбом засушенных водорослей - утеха тети Джули. И кресла на
золоченых ножках, которые в действительности крепче, чем на вид. И сбоку
у камина пунцовая шелковая кушетка, на которой тетя Энн, а после нее те-
тя Джули сидели, бывало, не сгибая спины, лицом к окну. А по другую сто-
рону камина, спинкой к окну, единственное действительно удобное кресло
для тети Эстер. Сомс протер глаза - ему чудилось, точно они и сейчас еще
здесь сидят. Ах, и запах, сохранившийся поныне, - запах чрезмерного оби-
лия материй, стираных кружевных занавесей, пачули в пакетиках" засохших
пчелиных крылышек. "Да, - думал он, - теперь ничего подобного не найти.
Это следует сохранить". Пусть смеются сколько угодно, но перед этой при-
личной жизнью с ее твердыми устоями - для разборчивого глаза, и носа, и
вкуса - каким жалким кажется наше время с подземкой и автомобилями, с
непрерывным курением, закидыванием ноги на ногу, с голоплечими девицами,
которых видно от пят до колен, а при желании от головы до пояса (что мо-
жет быть, приятно для сатира, сидящего в каждом Форсайте, но плохо отве-
чает его представлениям о настоящей леди), девицами, которые, когда
едят, цепляются носками туфель за ножки своих стульев, и громко хохочут,
и щеголяют такими выражениями, как "старикан" и "пока", - ужас охватывал
Сомса при мысли, что Флер общается с подобными девицами; и не меньший
ужас внушали ему женщины постарше, очень самостоятельные, энергичные и
бойкие. Нет! У старых его теток, если они и не открывали никогда ни ши-
роких горизонтов, ни собственных глаз, ни даже окон, были хотя бы хоро-
шие манеры, устои и уважение к прошлому и будущему.
С чувством искреннего волнения Сомс затворил дверь и на цыпочках стал
подыматься выше. По пути он заглянул в одно местечко: гм! полнейший по-
рядок, тот же, что и в восьмидесятых годах, стены обиты желтой клеенкой.
На верхней площадке он остановился в нерешительности перед четырьмя
дверьми. Которая из них ведет в комнату Тимоти? Прислушался. Странный
звук дошел до его ушей: как будто ребенок медленно возит по полу игру-
шечную лошадку. Наверно, Тимоти! Сомс постучал, и ему открыла дверь Сми-
зер, очень красная и взволнованная.
Мистер Тимоти совершает свою прогулку, и ей не удалось привлечь его
внимание. Если мистер Сомс будет так добр и пройдет в заднюю комнату, он
оттуда увидит его.
Сомс прошел, куда ему указали, и стал наблюдать.
Последний из старых Форсайтов был на ногах. Очень медленно и степен-
но, с видом полной сосредоточенности он прохаживался взад и вперед от
изголовья кровати до окна - расстояние футов в двенадцать. Нижняя часть
его квадратного лица, уже не бритая, как бывало, покрыта была белоснеж-
ной бородкой, подстриженной так коротко, как только можно, и подбородок
его казался таким же широким, как лоб, над которым волосы тоже побелели,
между тем как нос, и щеки, и лоб были совершенно желтые. Одна рука дер-
жала толстую палку, а другая придерживала полу егеровского халата,
из-под которого выглядывали ноги в спальных носках и в комнатных еге-
ровских туфлях. Выражением лица он напоминал обиженного ребенка, который
тянется к чему-то, чего ему не дают. Каждый раз на повороте он опирался
на палку, а потом волочил ее за собою, как бы показывая, что может обой-
тись и без опоры.
- Он с виду еще крепок, - проговорил вполголоса Сомс.
- О да, сэр. А посмотрели бы вы, как он принимает ванну; он так любит
купаться.
Эти громко сказанные слова навели Сомса на открытие;
Тимоти впал в детство.
- А вообще он проявляет к чему-нибудь интерес? - спросил он тоже
громко.
- О да, сэр: к еде и к своему завещанию. Просто удовольствие смот-
реть, как он его разворачивает и переворачивает, не читая, конечно; и он
то и дело спрашивает, какой сейчас курс на консоли, и я ему пишу на гри-
фельной доске цифру, очень крупно. Я, конечно, пишу всегда одно и то же,
как они стояли, когда он справился в последний раз в четырнадцатом году.
Когда началась война, мы надоумили доктора запретить ему читать газеты.
Ох, как он сперва огорчался! Но вскоре образумился, поняв, что чтение
его утомляет; он удивительно умеет беречь энергию, как он это называл,
когда еще были живы мои дорогие хозяйки, - царствие им небесное. Уж как
он, бывало, на них за это напускался; они всегда были такие деятельные,
если вы помните, мистер Сомс.
- А что будет, если я войду? - спросил Сомс. - Он узнает меня? Я, как
вы помните, составил его завещание в тысяча девятьсот седьмом году, пос-
ле смерти мисс Эстер.
- Да, сэр, - замялась Смиэер. - Не берусь сказать.
Может быть, узнает; он для своего возраста удивительный человек.
Сомс переступил порог и, выждав, когда Тимоти обернулся, громко ска-
зал:
- Дядя Тимоти!
Тимоти сделал три шага и остановился.
- Эге? - сказал он.
- Сомс! - крикнул Сомс во весь голос, протягивая руку. - Сомс Фор-
сайт!
- Нет! - произнес Тимоти и, громко постукивая палкой, продолжал свою
прогулку.
- Кажется, не выходит, - сказал Сомс.
- Да, сэр, - отозвалась Смизер, несколько приуныв, - видите ли, он не
кончил еще своей прогулки. Он никогда не мог делать два дела сразу. Днем
он, верно, спросит меня, не приходили ли вы насчет газа, и вот будет мне
тогда задача объяснять ему!
- Не думаете ли вы, что при нем нужен был бы мужчина?
Смизер всплеснула руками.
- Мужчина! Ох нет! Мы с кухаркой отлично управляемся вдвоем. Попади
он в чужие руки, он бы тотчас свихнулся. И моим хозяйкам совсем не пон-
равилось бы, чтобы в доме жил посторонний мужчина. К тому же ведь он -
наша гордость!
- Врач, конечно, его навещает?
- Каждое утро. Он прописывает, что ему давать и поскольку, и мистер
Тимоти так привык, что совсем не обращает внимания - только высовывает
язык.
- Да, - сказал Сомс отворачиваясь. - Грустное всетаки зрелище.
- О, что вы, сэр! - с жаром возразила Смизер. - Не говорите! Теперь,
когда он больше ни о чем не тревожится, он наслаждается жизнью, право.
Как я часто говорю кухарке, мистеру Тимоти теперь лучше, чем когда бы то
ни было. Понимаете, он если не гуляет, так принимает ванну или ест, а
если не ест, так спит; так оно и идет. Он не знает ни забот, ни печалей.
