- Ну, - сказала она, - на всякий случай тебе разрешается меня поцело-
вать, Джон.
Она подставила щеку. В упоении он запечатлел поцелуй на горячей и
нежной щеке.
- Так помни: мы заблудились; и по мере возможности предоставь объяс-
нения мне; я буду смотреть на тебя со злостью для большей верности; и ты
постарайся и гляди на меня зверем!
Джон покачал головой:
- Не могу!
- Ну, ради меня; хотя бы до дневного чая.
- Догадаются, - угрюмо проговорил Джон.
- Как-нибудь постарайся. Смотри! Вот мы и дома! Помахай шляпой. Ах, у
тебя ее нет! Ладно, я крикну. Отойди от меня подальше и притворись недо-
вольным.
Пять минут спустя, поднимаясь на крыльцо и прилагая все усилия, чтобы
казаться недовольным, Джон услышал в столовой звонкий голос Флер:
- Ох, я до смерти голодна. Вот мальчишка! Собирается стать фермером,
а сам заблудился. Идиот!
IX
ГОЙЯ
Завтрак кончился, и Сомс поднялся в картинную галсрею в своем доме
близ Мейплдерхема. Он, как выражалась Аннет, "предался унынию". Флер еще
не вернулась домой. Ее ждали в среду, но она известила телеграммой, что
приезд переносится на пятницу, а в пятницу новая телеграмма известила об
отсрочке до воскресенья; между тем, приехала ее тетка, ее кузены Карди-
ганы и этот Профон, и ничего не ладилось, и было скучно, потому что не
было Флер. Сомс стоял перед Гогэном - самым больным местом своей коллек-
ции. Это безобразное большое полотно он купил вместе с двумя ранними Ма-
тиссами перед самой войной, потому что вокруг пост-импрессионистов под-
няли такую шумиху. Он раздумывал, не избавит ли его от них Профон -
бельгиец, кажется, не знает, куда девать деньги, - когда услышал за спи-
ною голос сестры: "По-моему, Сомс, эта вещь отвратительна", и, оглянув-
шись, увидел подошедшую к нему Уинифрид.
- Да? - сказал он сухо. - Я отдал за нее пятьсот фунтов.
- Неужели! Женщины не бывают так сложены, даже чернокожие.
Сомс невесело усмехнулся:
- Ты пришла не за тем, чтобы мне это сообщить.
- Да. Тебе известно, что у Вэла и его жены гостит сейчас сын Джолио-
на?
Сомс круто повернулся.
- Что?
- Да-а, - протянула Уинифрид, - он будет жить у них все время, пока
изучает сельское хозяйство.
Сомс отвернулся, но голос сестры неотступно преследовал его, пока он
шагал взад и вперед по галерее.
- Я предупредила Вэла, чтобы он ни ему, ни ей не проговорился о ста-
рых делах.
- Почему ты мне раньше не сказала?
Уинифрид повела своими полными плечами.
- Флер делает, что захочет. Ты ее всегда баловал. А потом, дорогой
мой, что здесь страшного?
- Что страшного? - процедил сквозь зубы Сомс. - Она... она...
Он осекся. Юнона, носовой платок, глаза Флер, ее вопросы и теперь эти
отсрочки с приездом - симптомы казались ему настолько зловещими, что он,
верный своей природе, не мог поделиться опасениями.
- Мне кажется, ты слишком осторожен, - начала Уинифрид. - Я бы на
твоем месте рассказала ей всю историю. Нелепо думать, что девушки в наши
дни те же, какими были раньше. Откуда они набираются знаний, не могу
сказать, но, по-видимому, они знают все.
По замкнутому лицу Сомса прошла судорога, и Уинифрид поспешила доба-
вить:
- Если тебе тяжело говорить, я возьму на себя.
Сомс покачал головой. Пока еще в этом не было абсолютной необходимос-
ти, а мысль, что его обожаемая дочь узнает о том старом позоре, слишком
уязвляла его гордость.
- Нет, - сказал он, - только не теперь. И если будет можно - никогда.
Уинифрид смолчала. Она все более и более склонялась к миру и покою,
которых Монтегью Дарти лишал ее в молодости. И так как вид картин всегда
угнетал ее, она вскоре за тем сошла вниз, в гостиную.
Сомс прошел в тот угол, где висели рядом его подлинный Гойя и копия с
фрески "La Vendimia". Появление у него картины Гойи служило превосходной
иллюстрацией к тому, как человеческая жизнь, яркокрылая бабочка, может
запутаться в паутине денежных интересов и страстей. Прадед высокородного
владельца подлинного Гойи приобрел картину во время очередной испанской
войны - в порядке откровенного грабежа. Высокородный владелец пребывал в
неведении относительно ценности картины, пока в девяностых годах прошло-
го века некий предприимчивый критик не открыл миру, что испанский худож-
ник по имени Гойя был гением. Картина представляла собой не более как
рядовую работу Гойи, но в Англии она была чуть ли не единственной, и вы-
сокородный владелец стал известным человеком. Обладая разнообразными ви-
дами собственности и той аристократической культурой, которая не жаждет
только чувственного наслаждения, но зиждется на более здоровом правиле,
что человек должен знать все и отчаянно любить жизнь, - он держался
твердого намерения, покуда жив, сохранять у себя предмет, доставляющий
блеск его имени, а после смерти завещать его государству. К счастью для
Сомса, палата лордов в 1909 году подверглась жестоким нападкам, и высо-
кородный владелец встревожился и обозлился. "Если они воображают, - ре-
шил он, - что могут грабить меня с обоих концов, они сильно ошибаются.
Пока меня не трогают и дают спокойно наслаждаться жизнью, государство
может рассчитывать, что я оставлю ему в наследство некоторые мои карти-
ны. Но если государство намерено травить меня и грабить, будь я трижды
проклят, если не распродам к черту всю свою коллекцию. Одно из двух: или
мою собственность, или патриотизм, а того и другого сразу они от меня не
получат". Несколько месяцев он вынашивал эту мысль, потом в одно прек-
расное утро, прочитав речь некоего государственного мужа, дал телеграмму
своему агенту, чтобы тот приехал и привез с собою Бодкина. Осмотрев кол-
лекцию, Бодкин, чье мнение о рыночных ценах пользовалось среди знатоков
наибольшим весом, заявил, что при полной свободе действий, продавая кар-
тины в Америку, Германию и другие страны, где сохранился интерес к ис-
кусству, можно выручить значительно больше, чем если продавать их в Анг-
лии. Патриотизм высокородного владельца, сказал он, всем хорошо извес-
тен, но в его коллекции что ни картина, то уникум. Высокородный владелец
набил этим мнением свою трубку и раскуривал его одиннадцать месяцев. На
двенадцатом месяце он прочитал еще одну речь того же государственного
мужа и дал агенту телеграмму: "Предоставить Бодкину свободу действий".
Вот тогда у Бодкина и зародилась идея, спасшая Гойю и еще два уникума
для отечества высокородного владельца. Одной рукой Бодкин выдвигал кар-
тины на иностранные рынки, а другой составлял список частных английских
коллекционеров. Добившись в заморских странах предложения наивысшей це-
ны, какой, по его мнению, можно было ожидать, он предлагал картину и ус-
тановленную цену вниманию отечественных коллекционеров, приглашая их из
чувства патриотизма заплатить больше. В трех случаях (включая случай с
Гойей) из двадцати одного эта тактика увенчалась успехом. Спросят, поче-
му? Один из коллекционеров был пуговичным фабрикантом и, заработав
большие деньги, желал, чтобы его супруга именовалась леди Баттонс [15].
Посему он купил за высокую цену один из уникумов и преподнес его в пода-
рок государству. Это, как поговаривали его друзья, было "одной из ставок
в его большой игре". Другой коллекционер ненавидел Америку и купил кар-
тину-уникум, "чтобы насолить распроклятым янки". Третьим коллекционером
был Сомс, который, будучи, пожалуй, трезвее прочих, купил картину после
поездки в Мадрид, так как пришел к убеждению, что Гойя пока что идет в
гору. Сейчас, правда, он был не слишком в моде, но слава его еще впере-
ди; и, глядя на этот портрет, напоминавший своей прямотой и резкостью
Гогарта и Манэ, но отличавшийся особенной - острой и странной - красотой
рисунка. Сомс все больше утверждался в уверенности, что не сделал ошиб-
ки, хоть и уплатил большую цену - самую большую, какую доводилось ему
платить. А рядом с портретом висела копия с фрески "La Vendimia". Вот
она - маленькая проказница - глядит на него с полотна сонномечтательным
взглядом, тем взглядом, который Сомс любил у нее больше всякого другого,
потому что он сообщал ему чувство сравнительного спокойствия.
Он все еще глядел на картину, когда запах сигары защекотал ему ноздри
и за спиной послышался голос:
- Итак, мистер Форсайт, что вы думаете делать с этой маленькой кол-
лекцией?
Противный бельгиец, мать которого - точно не довольно и фламандской
крови - была армянкой! Преодолев невольное раздражение, Сомс спросил:
- Вы знаете толк в картинах?
- Да, у меня у самого собрано кое-что.
- Есть у вас пост-импрессионисты?
- Да-а! Я их люблю.
- Каково ваше мнение об этой вещи? - сказал Сомс, указывая на Гогэна.
Мсье Профон выставил вперед нижнюю губу и заостренную бородку.
- Очень недурно, - сказал он. - Вы хотите это продать?
Сомс подавил инстинктивно навернувшееся: "Нет, собственно", - ему не
хотелось прибегать с иноземцем к обычным уловкам.
- Да, - сказал он.
- Сколько вы за нее хотите?
- То, что отдал сам.
- Отлично, - сказал мсье Профон. - Я с удовольствием возьму у вас эту
маленькую картинку. Пост-импрессионисты очень нежизненны, но они забав-
ны. Я не слишком интересуюсь картинами, хотя у меня есть кое-что, совсем
маленькое собрание.
- А чем вы интересуетесь?
Мсье Профон пожал плечами.
- Жизнь очень напоминает драку мартышек из-за пустого ореха.
- Вы молоды, - сказал Сомс.
Профону, видно, хочется обобщений, но, право же, он мог бы и не напо-
минать, что собственность утратила свою былую прочность.
- Я ни о чем не тревожусь, - отвечал с улыбкой мсье Профон. - Мы рож-
даемся на свет и умираем. Половина человечества голодает. Я кормлю ма-
ленькую ораву ребятишек на родине моей матери; но что в том пользы? Я
мог бы с тем же успехом бросать деньги в реку.
Сомс смерил его взглядом и вернулся к своему Гойе. Непонятно было,
чего хочет бельгиец.
- На какую сумму выписать мне чек? - продолжал мсье Профон.
- Пятьсот, - коротко сказал Сомс, - но я не хотел бы навязывать вам
картину, если она так мало вас интересует.
- О, не беспокойтесь, - ответил мсье Профон. - Я буду счастлив приоб-
рести эту вещицу.
И он выписал чек вечным пером с тяжелой золотой отделкой. Сомс тре-
вожно наблюдал за процедурой. Каким образом узнал этот господин, что он
хочет продать Гогэна? Мсье Профон протянул ему чек.
- Англичане очень странно относятся к картинам. И французы тоже, да и
мои соотечественники. Очень странно.
- Я вас не понимаю, - деревянным голосом сказал Сомс.
- Словно это шляпы, - загадочно произнес мсье Профон. - Большие и ма-
ленькие, кверху поля или книзу - все по моде. Очень странно.
Он улыбнулся и поплыл прочь из галереи, синий и крепкий, как дым его
превосходной сигары.
Сомс принял чек с таким чувством, словно Профон поставил под вопрос
истинную ценность собственничества. "Космополит", - думал он, наблюдая,
как Профон и Аннет сходят с веранды и направляются к реке. Что нашла его
жена в этом бельгийце? Сомс не понимал - разве что ей приятно поговорить
на родном языке; и тотчас промелькнуло в его мыслях то, что Профон наз-
вал бы "маленьким сомнением": не слишком ли красива Аннет, чтобы безо-
пасно расхаживать с подобным "космополитом"? Даже на таком расстоянии
Сомс видел синий дымок сигары мсье Профона, клубившийся в ровном свете
солнца; я его серые замшевые ботинки и серую фетровую шляпу: мсье -
изысканный щеголь. И видел он также, как быстро его жена повернула голо-
ву, так прямо сидевшую над соблазнительной шеей и плечами. Этот поворот
шеи всегда казался Сомсу немного показным и каким-то опереточным - не
вполне приличным для леди. Гуляющие шли по узкой дорожке в нижнем конце
сада. К ним присоединился молодой человек во фланелевом костюме - верно,
какой-нибудь воскресный гость, приехавший по реке. Сомс вернулся к свое-
