Прошлый год случилось проезжать чрез Гадяч. Нарочно еще, не доезжая
города, завязал узелок, чтобы не забыть попросить об этом Степана Ивано-
вича. Этого мало: взял обещание с самого себя - как только чихну в горо-
де, то чтобы при этом вспомнить о нем. Все напрасно. Проехал чрез город,
и чихнул, и высморкался в платок, а все позабыл; да уже вспомнил, как
верст за шесть отъехал от заставы. Нечего делать, пришлось печатать без
конца. Впрочем, если кто желает непременно знать, о чем говорится далее
в этой повести, то ему сто'ит только нарочно приехать в Гадяч и попро-
сить Степана Ивановича. Он с большим удовольствием расскажет ее, хоть,
пожалуй, снова от начала до конца. Живет он недалеко возле каменной
церкви. Тут есть сейчас маленький переулок: как только поворотишь в пе-
реулок, то будут вторые или третьи ворота. Да вот лучше: когда увидите
на дворе большой шест с перепелом и выйдет навстречу вам толстая баба в
зеленой юбке (он, не мешает сказать, ведет жизнь холостую), то это его
двор. Впрочем, вы можете его встретить на базаре, где бывает он каждое
утро до девяти часов, выбирает рыбу и зелень для своего стола и разгова-
ривает с отцом Антипом или с жидом-откупщиком. Вы его тотчас узнаете,
потому что ни у кого нет, кроме него, панталон из цветной выбойки и ки-
тайчатого желтого сюртука. Вот еще вам примета: когда ходит он, то всег-
да размахивает руками. Еще покойный тамошний заседатель, Денис Петрович,
всегда, бывало, увидевши его издали, говорил: "Глядите, глядите, вон
идет ветряная мельница!"
I
Иван Федорович Шпонька
Уже четыре года, как Иван Федорович Шпонька в отставке и живет в ху-
торе своем Вытребеньках. Когда был он еще Ванюшею, то обучался в гадячс-
ком поветовом училище, и надобно сказать, что был преблагонравный и
престарательный мальчик. Учитель российской грамматики, Никифор Тимофее-
вич Деепричастие, говаривал, что если бы все у него были так стара-
тельны, как Шпонька, то он не носил бы с собою в класс кленовой линейки,
которою, как сам он признавался, уставал бить по рукам ленивцев и шалу-
нов. Тетрадка у него всегда была чистенькая, кругом облинеенная, нигде
ни пятнышка. Сидел он всегда смирно, сложив руки и уставив глаза на учи-
теля, и никогда не привешивал сидевшему впереди его товарищу на спину
бумажек, не резал скамьи и не играл до прихода учителя в тесной бабы.
Когда кому нужда была в ножике очинить перо, то он немедленно обращался
к Ивану Федоровичу, зная, что у него всегда водился ножик; и Иван Федо-
рович, тогда еще просто Ванюша, вынимал его из небольшого кожаного че-
хольчика, привязанного к петле своего серенького сюртука, и просил
только не скоблить пера острием ножика, уверяя, что для этого есть тупая
сторона. Такое благонравие скоро привлекло на него внимание даже самого
учителя латинского языка, которого один кашель в сенях, прежде нежели
высовывалась в дверь его фризовая шинель и лицо, изукрашенное оспою, на-
водил страх на весь класс. Этот страшный учитель, у которого на кафедре
всегда лежало два пучка розг и половина слушателей стояла на коленях,
сделал Ивана Федоровича аудитором, несмотря на то что в классе было мно-
го с гораздо лучшими способностями.
Тут не можно пропустить одного случая, сделавшего влияние на всю его
жизнь. Один из вверенных ему учеников, чтобы склонить своего аудитора
написать ему в списке scit3, тогда как он своего урока в зуб не знал,
принес в класс завернутый в бумагу, облитый маслом блин. Иван Федорович,
хотя и держался справедливости, но на эту пору был голоден и не мог про-
тивиться обольщению: взял блин, поставил перед собою книгу и начал есть.
И так был занят этим, что даже не заметил, как в классе сделалась вдруг
мертвая тишина. Тогда только с ужасом очнулся он, когда страшная рука,
протянувшись из фризовой шинели, ухватила его за ухо и вытащила на сре-
дину класса. "Подай сюда блин! Подай, говорят тебе, негодяй!" - сказал
грозный учитель, схватил пальцами масляный блин и выбросил его за окно,
строго запретив бегавшим по двору школьникам поднимать его. После этого
тут же высек он пребольно Ивана Федоровича по рукам. И дело: руки вино-
ваты, зачем брали, а не другая часть тела. Как бы то ни было, только с
этих пор робость, и без того неразлучная с ним, увеличилась еще более.
Может быть, это самое происшествие было причиною того, что он не имел
никогда желания вступить в штатскую службу, видя на опыте, что не всегда
удается хоронить концы.
3 знает (лат.)
Было уже ему без малого пятнадцать лет, когда перешел он во второй
класс, где вместо сокращенного катехизиса и четырех правил арифметики
принялся он за пространный, за книгу о должностях человека и за дроби.
Но, увидевши, что чем дальше в лес, тем больше дров, и получивши извес-
тие, что батюшка приказал долго жить, пробыл еще два года и, с согласия
матушки, вступил потом в П*** пехотный полк.
П*** пехотный полк был совсем не такого сорта, к какому принадлежат
многие пехотные полки; и, несмотря на то, что он большею частию стоял по
деревням, однако ж был на такой ноге, что не уступал иным и кавалерийс-
ким. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пей-
сики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и пол-
ковник П*** полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговари-
вая с кем-нибудь в обществе. "У меня-с, - говорил он обыкновенно, трепля
себя по брюху после каждого слова, - многие пляшут-с мазурку; весьма
многие-с; очень многие-с". Чтоб еще более показать читателям образован-
ность П*** пехотного полка, мы прибавим, что двое из офицеров были
страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и
даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать.
Обхождение с такими товарищами, однако же, ничуть не уменьшило робос-
ти Ивана Федоровича. И так как он не пил выморозок, предпочитая им рюмку
водки пред обедом и ужином, не танцевал мазурки и не играл в банк, то,
натурально, должен был всегда оставаться один. Таким образом, когда дру-
гие разъезжали на обывательских по мелким помещикам, он, сидя на своей
квартире, упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то
чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по уг-
лам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постеле. Зато
не было никого исправнее Ивана Федоровича в полку. И взводом своим он
так командовал, что ротный командир всегда ставил его в образец. Зато в
скором времени, спустя одиннадцать лет после получения прапорщичьего чи-
на, произведен он был в подпоручики.
В продолжение этого времени он получил известие, что матушка сконча-
лась; а тетушка, родная сестра матушки, которую он знал только потому,
что она привозила ему в детстве и посылала даже в Гадяч сушеные груши и
деланные ею самою превкусные пряники (с матушкой она была в ссоре, и по-
тому Иван Федорович после не видал ее), - эта тетушка, по своему добро-
душию, взялась управлять небольшим его имением, о чем известила его в
свое время письмом. Иван Федорович, будучи совершенно уверен в благора-
зумии тетушки, начал по-прежнему исполнять свою службу. Иной на его мес-
те, получивши такой чин, возгордился бы; но гордость совершенно была ему
неизвестна, и, сделавшись подпоручиком, он был тот же самый Иван Федоро-
вич, каким был некогда и в прапорщичьем чине. Пробыв четыре года после
этого замечательного для него события, он готовился выступить вместе с
полком из Могилевской губернии в Великороссию, как получил письмо такого
содержания:
"Любезный племянник,
Иван Федорович!
Посылаю тебе белье: пять пар нитяных карпеток и четыре рубашки тонко-
го холста; да еще хочу поговорить с тобою о деле: так как ты уже имеешь
чин немаловажный, что, думаю, тебе известно, и пришел в такие лета, что
пора и хозяйством позаняться, то в воинской службе тебе незачем более
служить. Я уже стара и не могу всего присмотреть в твоем хозяйстве; да и
действительно, многое притом имею тебе открыть лично. Приезжай, Ванюша;
в ожидании подлинного удовольствия тебя видеть, остаюсь многолюбящая
твоя тетка.
Василиса Цупчевська.
Чудная в огороде у нас выросла репа: больше похожа на картофель, чем
на репу".
Через неделю после получения этого письма Иван Федорович написал та-
кой ответ:
"Милостивая государыня, тетушка
Василиса Кашпоровна!
Много благодарю вас за присылку белья. Особенно карпетки у меня очень
старые, что даже денщик штопал их четыре раза и очень оттого стали уз-
кие. Насчет вашего мнения о моей службе я совершенно согласен с вами и
третьего дня подал в отставку. А как только получу увольнение, то найму
извозчика. Прежней вашей комиссии, насчет семян пшеницы, сибирской арна-
утки, не мог исполнить: во всей Могилевской губернии нет такой. Свиней
же здесь кормят большею частию брагой, подмешивая немного выигравшегося
пива.
С совершенным почтением, милостивая государыня тетушка, пребываю пле-
мянником
Иваном Шпонькою".
Наконец Иван Федорович получил отставку с чином поручика, нанял за
сорок рублей жида от Могилева до Гадяча и сел в кибитку в то самое вре-
мя, когда деревья оделись молодыми, еще редкими листьями, вся земля ярко
зазеленела свежею зеленью и по всему полю пахло весною.
I
Дорога
В дороге ничего не случилось слишком замечательного. Ехали с не-
большим две недели. Может быть, еще и этого скорее приехал бы Иван Федо-
рович, но набожный жид шабашовал по субботам и, накрывшись своею попо-
ной, молился весь день. Впрочем, Иван Федорович, как уже имел я случай
заметить прежде, был такой человек, который не допускал к себе скуки. В
то время развязывал он чемодан, вынимал белье, рассматривал его хоро-
шенько: так ли вымыто, так ли сложено, снимал осторожно пушок с нового
мундира, сшитого уже без погончиков, и снова все это укладывал наилучшим
образом. Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал
иногда в гадательную книгу, так это потому, что любил встречать там зна-
комое, читанное уже несколько раз. Так городской житель отправляется
каждый день в клуб, не для того, чтобы услышать там что-нибудь новое, но
чтобы встретить тех приятелей, с которыми он уже с незапамятных времен
привык болтать в клубе. Так чиновник с большим наслаждением читает ад-
рес-календарь по нескольку раз в день, не для каких-нибудь дипломатичес-
ких затей, но его тешит до крайности печатная роспись имен. "А! Иван
Гаврилович такой-то! - повторяет он глухо про себя. - А! вот и я! гм!.."
И на следующий раз снова перечитывает его с теми же восклицаниями.
После двухнедельной езды Иван Федорович достигнул деревушки, находив-
шейся в ста верстах от Гадяча. Это было в пятницу. Солнце давно уже заш-
ло, когда он въехал с кибиткою и с жидом на постоялый двор.
Этот постоялый двор ничем не отличался от других, выстроенных по не-
большим деревушкам. В них обыкновенно с большим усердием потчуют путе-
шественника сеном и овсом, как будто бы он был почтовая лошадь. Но если
бы он захотел позавтракать, как обыкновенно завтракают порядочные люди,
то сохранил бы в ненарушимости свой аппетит до другого случая. Иван Фе-
дорович, зная все это, заблаговременно запасся двумя вязками бубликов и
колбасою и, спросивши рюмку водки, в которой не бывает недостатка ни в
одном постоялом дворе, начал свой ужин, усевшись на лавке перед дубовым
столом, неподвижно вкопанным в глиняный пол.
В продолжение этого времени послышался стук брички. Ворота заскрыпе-
ли; но бричка долго не въезжала на двор. Громкий голос бранился со ста-
рухою, содержавшею трактир. "Я взъеду, - услышал Иван Федорович, - но
если хоть один клоп укусит меня в твоей хате, то прибью, ей-богу,
прибью, старая колдунья! и за сено ничего не дам!"
