бы ты слышал, что он говорил...
- Что же он говорил, моя золотая Катерина?
- Говорил: "Ты посмотри на меня, Катерина, я хорош! Люди напрасно го-
ворят, что я дурен. Я буду тебе славным мужем. Посмотри, как я погляды-
ваю очами!" Тут навел он на меня огненные очи, я вскрикнула и пробуди-
лась.
- Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты, что за горою
не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать снова. Мне Горобець
прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно только он заботится; я и без
того не сплю. Хлопцы мои в эту ночь срубили двенадцать засеков. Поспо-
литство будем угощать свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от ба-
тогов.
- А отец знает об этом?
- Сидит у меня на шее твой отец! я до сих пор разгадать его не могу.
Много, верно, он грехов наделал в чужой земле. Что ж, в самом деле, за
причина: живет около месяца и хоть бы раз развеселился, как добрый ко-
зак! Не захотел выпить меду! слышишь, Катерина, не захотел меду выпить,
который я вытрусил у крестовских жидов. Эй, хлопец!- крикнул пан Данило.
- Беги, малый, в погреб да принеси жидовского меду! Горелки даже не
пьет! экая пропасть! Мне кажется, пани Катерина, что он и в господа
Христа не верует. А? как тебе кажется?
- Бог знает что говоришь ты, пан Данило!
- Чудно, пани! - продолжал Данило, принимая глиняную кружку от коза-
ка, - поганые католики даже падки до водки; одни только турки не пьют.
Что, Стецько, много хлебнул меду в подвале?
- Попробовал только, пан!
- Лжешь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по глазам вижу,
что хватил с полведра. Эх, козаки! что за лихой народ! все готов товари-
щу, а хмельное высушит сам. Я, пани Катерина, что-то давно уже был пьян.
А?
- Вот давно! а в прошедший...
- Не бойся, не бойся, больше кружки не выпью! А вот и турецкий игумен
влазит в дверь! - проговорил он сквозь зубы, увидя нагнувшегося, чтоб
войти в дверь, тестя.
- А что ж это, моя дочь! - сказал отец, снимая с головы шапку и поп-
равив пояс, на котором висела сабля с чудными каменьями, - солнце уже
высоко, а у тебя обед не готов.
- Готов обед, пан отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с галушками!
- сказала пани Катерина старой прислужнице, обтиравшей деревянную посу-
ду. - Постой, лучше я сама выну, - продолжала Катерина, - а ты позови
хлопцев.
Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левую руку пан
Данило, по правую руку пани Катерина и десять наивернейших молодцов в
синих и желтых жупанах.
- Не люблю я этих галушек! - сказал пан отец, немного поевши и поло-
живши ложку, - никакого вкуса нет!
"Знаю, что тебе лучше жидовская лапша", - подумал про себя Данило.
- Отчего же, тесть, - продолжал он вслух, - ты говоришь, что вкуса
нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя Катерина так делает галушки,
что и гетьману редко достается есть такие. А брезгать ими нечего. Это
христианское кушанье! Все святые люди и угодники божии едали галушки.
Ни слова отец; замолчал и пан Данило.
Подали жареного кабана с капустою и сливами.
- Я не люблю свинины! - сказал Катеринин отец, выгребая ложкою капус-
ту.
- Для чего же не любить свинины? - сказал Данило. - Одни турки и жиды
не едят свинины.
Еще суровее нахмурился отец.
Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянул вместо водки
из фляжки, бывшей у него в пазухе, какую-то черную воду.
Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и проснулся только около
вечера. Сел и стал писать листы в козацкое войско; а пани Катерина нача-
ла качать ногою люльку, сидя на лежанке. Сидит пан Данило, глядит левым
глазом на писание, а правым в окошко. А из окошка далеко блестят горы и
Днепр. За Днепром синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное не-
бо. Но не далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило: глядит он
на выдавшийся мыс, на котором чернел старый замок. Ему почудилось, будто
блеснуло в замке огнем узенькое окошко. Но все тихо. Это, верно, показа-
лось ему. Слышно только, как глухо шумит внизу Днепр и с трех сторон,
один за другим, отдаются удары мгновенно пробудившихся волн. Он не бун-
тует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему все не мило; все переменилось
около него; тихо враждует он с прибережными горами, лесами, лугами и не-
сет на них жалобу в Черное море.
Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в замке снова как будто
блеснуло что-то. Потихоньку свистнул Данило, и выбежал на свист верный
хлопец.
- Бери, Стецько, с собою скорее острую саблю да винтовку да ступай за
мною!
- Ты идешь? - спросила пани Катерина.
- Иду, жена. Нужно обсмотреть все места, все ли в порядке.
- Мне, однако ж, страшно оставаться одной. Меня сон так и клонит.
Что, если мне приснится то же самое? я даже не уверена, точно ли то сон
был, - так это происходило живо.
- С тобою старуха остается; а в сенях и на дворе спят козаки!
- Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан Данило,
замкни меня в комнате, а ключ возьми с собою. Мне тогда не так будет
страшно; а козаки пусть лягут перед дверями.
- Пусть будет так! - сказал Данило, стирая пыль с винтовки и сыпля на
полку порох.
Верный Стецько уже стоял одетый во всей козацкой сбруе. Данило надел
смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами дверь, замкнул и вышел
потихоньку из двора, промеж спавшими своими козаками, в горы.
Небо почти все прочистилось. Свежий ветер чуть-чуть навевал с Днепра.
Если бы не слышно было издали стенания чайки, то все бы казалось онемев-
шим. Но вот почудился шорох... Бурульбаш с верным слугою тихо спрятался
за терновник, прикрывавший срубленный засек. Кто-то в красном жупане, с
двумя пистолетами, с саблею при боку, спускался с горы.
- Это тесть! - проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. -
Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько! не зевай, смотри в оба глаза,
куда возьмет дорогу пан отец. - Человек в красном жупане сошел на самый
берег и поворотил к выдавшемуся мысу. - А! вот куда! - сказал пан Дани-
ло. - Что, Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
- Да, верно, не в другое место, пан Данило! иначе мы бы видели его на
другой стороне. Но он пропал около замка.
- Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут что-нибудь да
кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что отец твой недобрый человек;
не так он и делал все, как православный.
Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемся берегу.
Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший замок, спрятал их.
Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы
влезть им. Ни ворот, ни дверей не видно. Со двора, верно, есть ход; но
как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки.
- Что я думаю долго! - сказал пан Данило, увидя перед окном высокий
дуб. - Стой тут, малый! я полезу на дуб; с него прямо можно глядеть в
окошко.
Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и, ухва-
тясь за ветви, поднялся вверх. Окошко все еще светилось. Присевши на
сук, возле самого окна уцепился он рукою за дерево и глядит: в комнате и
свечи нет, а светит. По стенам чудпые знаки. Висит оружие, но все стран-
ное: такого не носят ни турки, ни крымцы, ни ляхи, ни христиане, ни
славный народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и
тень от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту. Вот отворилась
без скрыпа дверь. Входит кто-то в красном жупане и прямо к столу, накры-
тому белою скатертью. "Это он, это тесть!" Пан Данило опустился немного
ниже и прижался крепче к дереву.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел
пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть - и вдруг по всей комнате
тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся волны преж-
него бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тя-
нулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стон горшок и начал
кидать в него какие-то травы.
Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем красного жупана;
вместо того показались на нем широкие шаровары, какие носят турки; за
поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписанная вся не
русскою и не польскою грамотшю. Глянул в лицо - и лицо стало переме-
няться: нос вытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до
ушей; зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, - и стал перед ним тот
самый колдун, который показался на свадьбе у есаула. "Правдив сон твой,
Катерина!" - подумал Бурульбаш.
Колдун стал прохаживаться вокруг стола, знаки стали быстрее переме-
няться на стене, а нетопыри залетали сильнее вниз и вверх, взад и впе-
ред. Голубой свет становился реже, реже и совсем как будто потухнул. И
светлица осветилась уже тонким розовым светом. Казалось, с тихим звоном
разливался чудный свет по всем углам, и вдруг пропал, и стала тьма. Слы-
шался только шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась по
водному зеркалу, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы. И чудится пану
Даниле, что в светлице блестит месяц, ходят звезды, неясно мелькает тем-
но-синее небо, и холод ночного воздуха пахнул даже ему в лицо. И чудится
пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не спит ли), что уже не не-
бо в светлице, а его собственная опочивальня: висят на стене его татарс-
кие и турецкие сабли; около стен полки, на полках домашняя посуда и ут-
варь; на столе хлеб и соль; висит люлька... но вместо образов выглядыва-
ют страшные лица; на лежанке... но сгустившийся туман покрыл все, и ста-
ло опять темно. И опять с чудным звоном осветилась вся светлица розовым
светом, и опять стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки ста-
ли сильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то белое,
как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану Даниле, что облако
то не облако, что то стоит женщина; только из чего она: из воздуха, что
ли, выткана? Отчего же она стоит и земли не трогает, и не опершись ни на
что, и сквозь нее просвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки?
Вот она как-то пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее
бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по плечам ее, будто свет-
ло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь бело-прозрачное утреннее
небо льется едва приметный алый свет зари; брови слабо темнеют... Ах!
это Катерина! Тут почувствовал Данило, что члены у него оковались; он
силился говорить, но губы шевелились без звука.
Неподвижно стоял колдун на своем месте.
- Где ты была? - спросил он, и стоявшая перед ним затрепетала.
- О! зачем ты меня вызвал? - тихо простонала она. - Мне было так ра-
достно. Я была в том самом месте, где родилась и прожила пятнадцать лет.
О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и
полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая
мать моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в
уста и щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу...
Отец! - тут она вперила в колдуна бледные очи, - зачем ты зарезал
мать мою?
Грозно колдун погрозил пальцем.
- Разве я тебя просил говорить про это? - И воздушная красавица зад-
рожала. - Где теперь пани твоя?
- Пани моя, Катерина, теперь заснула, а я и обрадовалась тому,
вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать. Мне вдруг сдела-
лось пятнадцать лет. Я вся стала легка, как птица. Зачем ты меня вызвал?
- Ты помнишь все то, что я говорил тебе вчера? - спросил колдун так
тихо, что едва можно было расслушать.
- Помню, помнюо; но чего бы не дала я, чтобы только забыть это! Бед-
ная Катерина! она многого не знает из того, что знает душа ее.
"Это Катеринина душа", - подумал пан Данило; но все еще не смел поше-
