волками вместе выть.
Мне уже в ту пору было совершенно ясно, что для первого
контингента наших сторонников необходимо прежде всего подробно
разобрать вопрос о виновниках войны, установить подлинную
историческую истину на этот счет. Наше движение первым взяло на
себя задачу познакомить самые широкие слои народа с подлинным
содержанием Версальского мирного договора. В этом был залог
успеха нашего движения в будущем. В этом мирном договоре тогда
еще видели успех демократии. И вот мы считали своей задачей
выступить против Версальского договора с максимальной
резкостью, дабы в мозгах всех запечатлелся тот факт, что мы о.
Щи являемся принципиально непримиримыми противниками этого
договора. Мы знали, что придет время, когда народ поймет
подлинно грабительскую сущность этого преступного договора во
всей его наготе и тогда народ вспомнит о том, что мы ему
говорили и обретет доверие к нашему движению.
Уже и тогда я доказывал своим товарищам, что если в
крупных принципиальных вопросах все общественное мнение в
данный момент занимает неправильную позицию, то наша задача
заключается в том, чтобы напролом выступить против
неправильного мнения, не считаясь с соображениями популярности,
не боясь того, что на нас набросятся с ненавистью. Я доказывал,
что германская национал-социалистическая рабочая партия должна
быть не служанкой общественного мнения, а владыкой его. Партия
не раб массы, а повелитель ее!
Когда движение еще слабо, перед ним всегда возникает
искушение в момент, когда сильному противнику удалось увлечь за
собой всю народную массу по определенному фальшивому пути,
найти некоторые соображения, якобы говорящие в пользу того, что
на время можно и должно примкнуть к большинству и петь с ним в
унисон. Человеческая трусость в этих случаях так усердно ищет
соображений в пользу такой тактики, что всегда непременно
найдутся кое-какие аргументы, будто бы говорящие в пользу
необходимости поддержать преступное движение "под углом зрения
наших собственных интересов".
Я не раз попадал в такую обстановку, когда требовалась
величайшая энергия, чтобы не дать ввергнуть наш корабль в
пучину чуждого потока и не допустить до того, чтобы наша партия
стала игрушкой в чужих руках. Вспомните хотя бы один пример:
вопрос о южном Тироле. Что еврейской прессе судьба южного
Тироля! Что ей Гекуба! А ведь вот подняла же она такой
отчаянный вой по поводу южного Тироля, что громадной массе
народа действительно стало казаться, будто дело идет о судьбах
всего германского народа. И что же? Среди многих деятелей так
называемого "национального" движения началось брожение. Ряд
союзов и партий этого лагеря из голой трусости перед
общественным мнением, взвинченным еврейскими газетами,
бессмысленно присоединился к травле той системы, которая для
нас, немцев, в нашем нынешнем положении должна бы являться
настоящим лучом надежды. В то время, как нас за горло держит
интернациональный еврейский капитал, наши так называемые
патриоты подымают рев против того деятеля и той системы,
которые осмелились по крайней мере в одной стране разорвать
еврейско-франкмасонские цепи и оказать действительно здоровое
националистическое сопротивление этой интернациональной язве.
Но для некоторых слабых характеров показалось очень уж
соблазнительным поплыть по течению, т. е. на деле
капитулировать перед взвинченным общественным мнением. А дело
шло именно о капитуляции! Конечно людям неприятно признаться
теперь в этой горькой правде, и они предпочитают изворачиваться
и лгать иногда даже самим себе. И тем не менее это факт: дело
шло только о трусости, которая приводила к капитуляции перед
настроениями, искусственно созданными господами евреями. Все
остальные "мотивы", которые обыкновенно приводят, являются
только жалкими и мелкими попытками замести следы. Так всегда
поступают мелкие грешники.
В этой обстановке было совершенно необходимо железной
рукой перестроить движение, чтобы спасти его от малейших
уступок в этом направлении, которые только привели бы нас к
гибели. Произвести такую перестройку в обстановке, когда все
общественное мнение было возбуждено в определенном направлении,
когда сильные ветры раздували огромное пламя только в одну
определенную сторону, являлось конечно делом не очень
популярным, а иногда связано было прямо со смертельной
опасностью для того смельчака, который взялся за эту задачу. Из
истории мы знаем немало случаев, когда таких смельчаков
забрасывали камнями за действия, которые потом у следующих
поколений вызывали чувства величайшей признательности и
поклонения.
Великое движение должно строить свои планы только в
расчете на это последнее и не должно считаться с настроениями
данной минуты. Конечно в такие часы отдельному деятелю
приходится трудненько, но он не должен забывать при этом, что
трудная минута пройдет и что великое движение, желающее
обновить весь мир, не имеет права считаться с настроениями
данной минуты, а обязано думать о будущем.
Можно даже установить закон, в силу которого лишь те
успехи были наиболее прочными и великими в истории, которые
вначале встречали наименьшее понимание у толпы, ибо вначале
данные новые предложения стояли в полном противоречии к
пониманию массы, к ее желаниям и мнениям.
Это пришлось нам испытать уже тогда, в первые же дни наших
публичных выступлений перед массой. С первых же шагов нашей
деятельности мы воистину не заботились о благоволении массы и
считали своим долгом выступать против того безумия, которое
владело тогда нашим народом. Почти всегда в течение этих лет
мне приходилось выступать на собраниях перед людьми, которые
верили в идеалы прямо противоположные моим, и которые
стремились к тому, что было прямо противоположно моим
верованиям. Передо мной - две-три тысячи человек; в моем
распоряжении - только два часа; и вот в течение этих двух часов
я должен переубедить эту массу людей! Шаг за шагом я выбивал
из-под их ног фундамент старых верований, шаг за шагом
преодолевал я их внутреннее сопротивление, постепенно
переубеждал их и в конце концов переводил их на почву нашего
нового мировоззрения.
В течение короткого времени я тогда изучил новое
искусство: брать быка за рога, заранее предугадать
возражения противника и разбить их уже в ходе своей собственной
речи. Мне не трудно было убедиться тогда, что дискуссионные
ораторы противного лагеря обыкновенно выступают с определенным
"репертуаром", повторяя одни и те же аргументы, явно
выработанные, так сказать, в централизованном порядке. Так оно
и было конечно на деле. На этих примерах я еще раз убеждался в
том, с какой невероятной дисциплинированностью противник
проводит свою пропаганду. И я еще и теперь горжусь тем, что мне
удалось найти средства не только обезвредить эту пропаганду, но
и повернуть оружие врага против него самого. Спустя года два я
овладел этим искусством виртуозно.
Составляя план каждой речи, я уже заранее старался
представить себе предполагаемые возражения, которые будут мне
сделаны, и ставил себе задачей в ходе собственной речи разбить
и опровергнуть эту аргументацию. Скоро я пришел к выводу, что
лучше всего все эти возможные возражения открыто привести в
своей собственной речи и тут же доказать их неверность. Если
перед вами честный слушатель, хотя и переполненный до краев
этими шаблонными возражениями, то вы именно таким способом
изложения скорее всего привлечете его на свою сторону. Как
только в ходе вашей собственной речи вам удалось поколебать
внушенную этому слушателю премудрость, так вы его уже
наполовину завоевали и во всяком случае он будет слушать вас
все более и более внимательно.
Еще будучи офицером по политпросвещению я выступал перед
солдатами главным образом на тему о "Версальском договоре".
Исходя из соображений, которые я привел выше, я теперь расширил
тему и стал выступать с докладом "Брест и Версаль". Я уже знал
из своего собственного опыта с первым докладом, что аудитория
обыкновенно совершенно незнакома с реальным содержанием
Брест-Литовского договора и что противнику при помощи искусной
пропаганды удалось внушить массам ту мысль, будто Брестский
договор являлся действительно каким-то насильническим позорным
договором. Упорство, с которым эту ложь внушали самым широким
массам, привело в конце концов к тому, что массы стали видеть в
Версальском договоре только некое справедливое возмездие за то
преступление, которое мы будто бы сами совершили в Бресте.
Люди, подпавшие под такое настроение, естественно, воспринимали
всякую попытку борьбы против Версальского договора, как нечто
несправедливое. Не раз приходилось нам встречать массу простых
людей, которые по-своему честно и искренне возмущались по
поводу попыток борьбы против Версальского договора - именно с
этой точки зрения. Только поэтому в Германии могло получить
права гражданства бесстыдное и ужасное словечко "репарации".
Лживо-лицемерная фраза о репарациях в ту пору действительно
казалась миллионам нашего народа воплощением какой-то высшей
справедливости. Это было ужасно, но это было так. Лучшим
доказательством того, что это было так, может служить тот
успех, который имела начатая мною пропаганда против
Версальского договора, каковую пропаганду я теснейшим образом
связал с объяснением подлинного значения Брест-Литовского
договора. Я брал оба договора, сопоставлял их друг с другом
пункт за пунктом и демонстрировал аудитории, насколько
Брестский договор в действительности являлся образцом
безграничной гуманности по сравнению с бесчеловечной
жестокостью Версальского договора. Результат получался
ошеломляющий. Выступать мне в то время приходилось перед
аудиториями примерно в две тысячи человек. Сначала из зала на
меня глядело по крайней мере 3600 враждебных глаз, а спустя три
часа, к концу собрания, передо мной обыкновенно была уже единая
масса, сплоченная чувством священного негодования и неистового
возмущения против авторов Версальского договора. И я с
удовлетворением чувствовал, что опять и опять удалось нам
освободить сердца и мозги сотен тысяч соотечественников от
ядовитого семени лжи и внушить им нашу правду.
Эти две темы - "Действительные причины мировой войны" и
"Брест и Версаль" - я считал тогда самыми важными. И вот в
различных вариациях я повторял эти доклады десятки и десятки
раз перед различными аудиториями, пока наконец я пришел к
выводу, что для основного контингента первых сторонников нашего
движения эти темы прояснились вполне.
Для меня лично эти собрания имеют еще и ту хорошую
сторону, что я постепенно научился искусству массового оратора,
что у меня явился надлежащий пафос и я научился владеть теми
жестами, которые необходимы для оратора, выступающего перед
тысячными собраниями.
Я уже говорил, что в те времена на открытых собраниях
совершенно не слышно было руководителей нынешних групп и
партий, теперь изображающих дело так, будто это именно они
произвели переворот в общественном мнении. Если кто-либо из так
называемых национальных политиков и выступал с докладом на
подобную тему; то лишь перед собранием единомышленников, т. е.
перед такой аудиторией, которая уже заранее была согласна с
оратором и нуждалась, быть может, только в подкреплении своих
