аудитории не со словами "милостивые государи и милостивые
государыни", а со словами: "соотечественники и
соотечественницы". Ну, а когда узнали, что в своей собственной
среде мы друг друга величаем "партийными товарищами", то наш
"марксизм" стоял уже вне всяких подозрений. Не раз мы прямо
тряслись от смеха по поводу страхов этих буржуазных зайцев и их
остроумных догадок насчет нашего происхождения, наших намерений
и наших целей.
Красный цвет для наших плакатов мы избрали конечно не
случайно, а по зрелом размышлении. Мы хотели этим как можно
больше раздразнить красных, вызвать у них возмущение и
провоцировать их на то, чтобы они стали ходить на наши собрания
хотя бы только с целью срыва их. Нам было важно, чтобы люди эти
вообще пришли и чтобы часть их нас выслушала.
Забавно было в эти годы наблюдать колебания и
беспомощность наших противников, не знавших какую же тактику
выбрать по отношению к нам.
Сначала красные предложили своим сторонникам не обращать
на нас внимания и бойкотировать нас.
Так рабочие, как правило, и поступали. Но с течением
времени отдельные рабочие все-таки стали просачиваться на наши
собрания. И так как число их становилось все больше, а
впечатление, производимое нашим учением на них, все сильнее, то
вожаки все-таки стали нервничать и пришли в беспокойство. В
конце концов они стали приходить к выводу, что просто
отмалчиваться неудобно и что к нам нужно применить террор.
Теперь вожаки обращаются к "сознательным рабочим" с другим
призывом: пусть они идут на наши собрания с тем, чтобы дать там
отпор "реакционно-монархической провокации"; пусть вожди
национал-социалистов познакомятся-де с кулаками честных
пролетариев.
В результате этого получалась уже иная картина. Уже за три
четверти часа начала собрания помещение обыкновенно переполнено
рабочими. Собрание напоминает пороховой погреб, в любую минуту
готовый взлететь на воздух. Фитиль уже заряжен, и вот-вот
раздастся взрыв. Однако на деле получалось иное. Рабочие
приходили к нам как противники и враги, а уходили с собрания
если уже не как друзья, то по крайней мере как люди,
призадумавшиеся над правотой своего собственного учения.
Постепенно картина еще больше менялась в нашу пользу.
Обыкновенно после трехчасового моего доклада вся аудитория -
как друзья, так и недавние враги - превращалась в единую
воодушевленную массу друзей. Настроение создавалось такое, что
противникам нельзя было уже и мечтать взорвать собрание. Тогда
вожаки опять начинали трусить и переходили на сторону тех,
которые раньше предлагали не ходить на наши собрания. Опять в
рядах марксистских вожаков укреплялось то мнение, что
единственно правильной тактикой по отношению к нам будет бойкот
наших собраний.
Опять в течение некоторого времени сторонники красных
переставали приходить на наши собрания, но спустя короткое
время игра опять начиналась сначала.
Полный запрет ходить на наши собрания не удавался.
"Товарищи" все же приходили на них во все более и более
значительных количествах. Тогда опять побеждали сторонники
более радикальной тактики: наши собрания надо-де во что бы то
ни стало взрывать.
Но вот проходят два, три, восемь, десять наших собраний;
попытки срыва не удаются, и каждый раз часть красных переходит
на нашу сторону. Тогда внезапно опять раздается старый пароль:
"Пролетарии, товарищи, рабочие и работницы, бойкотируйте
собрания этих национал-социалистических провокаторов!".
Те же вечные колебания можно было наблюдать и в красной
прессе. То пытаются нас замалчивать, то, убедившись, что это не
приводит к цели, избирают противоположную тактику. Тогда
начинают нас склонять во всех падежах каждый божий день. При
этом рабочим усердно доказывают прежде всего, насколько смешны
мы, национал-социалисты. Но скоро вожаки опять убеждаются, что
они только достигают противоположных результатов, ибо у многих
рабочих естественно возникает вопрос: если национал-социалисты
так смешны и ничтожны, то на кой же черт так много о них
писать. У рядовых рабочих начинает просыпаться любопытство.
Тогда газеты красных внезапно делают новый поворот: над нами
уже не просто издеваются, а изображают нас как самых страшных
преступников во всей истории человечества. В красных газетах
появляются десятки статей, имеющих задачей еще и еще раз
доказать преступность наших намерений. Затем пускают в ход
россказни о разных скандальных историях, от начала до конца,
конечно, выдуманных. Но скоро вожаки убеждаются, что и этот
способ борьбы ни к чему не приводит. По сути дела все это нам
только помогало, ибо только приковывало внимание к нам и к
нашему движению.
Я уже и тогда считал: пусть они нас высмеивают или ругают,
пусть изображают нас комедиантами или преступниками, лишь бы
только они побольше говорили о нас, лишь бы только рабочие
заинтересовывались нашим движением и начинали видеть в нас
определенную силу, с которой раньше или позже придется
считаться.
Что мы действительно представляем собою и чего мы
действительно хотим, с этим вожаки еврейской прессы в один
прекрасный день познакомятся очень хорошо. В этом мы были
вполне уверены.
Если в то время дело однако не доходило до прямых срывов
наших собраний, то это в значительной мере объясняется прежде
всего невероятной трусостью господ вожаков красных. Их любимой
тактикой было посылать на наши собрания маленьких людишек, а
самим дожидаться результатов затеваемого скандала на улице -
недалеко от помещения, где происходит само собрание.
Обыкновенно мы бывали в курсе всех планов этих господ,
вплоть до деталей и подробностей. Это объясняется, во-первых,
тем, что мы, исходя из соображений целесообразности, нередко
оставляли многих из своих товарищей в красных организациях. А
во-вторых, это объяснялось тем, что заправилы красных по
обыкновению не умели держать язык за зубами. Мы уже говорили о
том, что у паев Германии вообще не умеют молчать. В данном
случае болтливость приносила пользу национальному делу. Вожаки
красных не умели удержаться от того, чтобы сразу не разболтать
задуманных гениальных планов. Курица, говорят, квохчет лишь
тогда, когда она уже снесет яйцо; вожаки же красных поступали
наоборот. Будучи вполне в курсе планов красных, мы всегда
заблаговременно принимали нужные меры, и посланным ими агентам
зачастую даже не приходило в голову, что они очутятся за дверью
еще раньше, чем попытаются начать скандал.
Вся эта обстановка побудила нашу партию взять дело охраны
своих собраний в собственные руки. Рассчитывать тут на
официальную полицейскую охрану не приходится. Напротив.
Официальные власти обычно действуют так, что это идет на пользу
только скандалистам. Чтобы помешать скандалу полиция
обыкновенно прибегает к тому, что просто закрывает собрание. Но
ведь этого только и нужно было красным. Практика нашей полиции
в этом отношении представляет собою действительно предел
беззакония. У нас выработался такой обычай. Если
высокоуважаемая полиция узнает, что та или другая группа
скандалистов хочет сорвать собрание, полиция не считает своим
долгом задержать этих скандалистов, а просто-напросто запрещает
самое собрание. Заурядный полицейский гений видит в этом предел
государственной мудрости. Это называют у нас "превентивными
мероприятиями, направленными к тому, чтобы помешать совершиться
беззаконию".
Что же получается? Любая кучка решительных бандитов всегда
может помешать честным людям провести задуманное ими
политическое собрание. Во имя "тишины и порядка"
государственная власть покорно склоняется перед волей бандитов
и "просит" честных политических деятелей быть настолько
снисходительными и "не провоцировать" бандитов. Если
национал-социалисты назначают ряд своих собраний, а профсоюзы
заявляют, что они призовут своих членов оказать сопротивление,
то наша мудрая полиция не считает необходимым посадить под
замок этих шантажистов, а считает за благо просто-напросто
запретить наши собрания. Эти охранители закона зачастую бывали
даже настолько бесстыдны, что не стеснялись сообщать нам такие
вещи в письменном виде.
Чтобы обезопасить свои собрания от возможных скандалов, мы
должны были поставить дело так, чтобы быть в состоянии уже в
зародыше раздавить всякие такие попытки.
Кроме того мы считались еще и со следующим: любое
собрание, если его охраняет только полиция, уже тем самым
дискредитируется в глазах широких масс народа. То собрание,
которое может состояться только благодаря усиленной охране
полиции, уже не может иметь притягательной силы для масс.
Низшие слои народа примыкают лишь к тем, за кем они чувствуют
большую собственную силу.
Как человек мужественный скорее побеждает сердца женщин,
так и соответственная партия скорее побеждает сердца народа,
нежели трусливая организация, прячущаяся за спиной полиции.
Это последнее соображение играло особенно большую роль в
том, что наша молодая партия сочла необходимым взвалить на свои
собственные плечи задачу охраны своих публичных собраний от
террора противников.
Дело охраны наших собраний мы построили на следующих двух
принципах:
1. На энергичном и психологически правильном
руководстве собранием.
2. На создании специальных отрядов, имеющих задачей охрану
порядка на наших собраниях.
Когда мы, национал-социалисты, в ту пору устраивали
собрания, то хозяевами на наших собраниях были мы и никто
другой. Что именно мы являемся неограниченными хозяевами в
зале, это мы давали чувствовать собравшимся непрерывно каждую
минуту. Наши противники превосходно знали, что если кто-либо
посмеет прибегнуть к провокации, он немедленно вылетит за
дверь, и что если нас будет всего даже 10 человек на полтысячи,
все равно мы не остановимся ни перед чем. Обычно тогда -
особенно вне Мюнхена - на наших собраниях и господствовала
такая пропорция: 10-15 национал-социалистов на 500-700
слушателей. И тем не менее ни одна провокация на наших
собраниях не могла оставаться безнаказанной. Посетители наших
собраний твердо знали, что мы лучше дадим убить себя, нежели
капитулируем. И не раз действительно случалось на наших
собраниях, что маленькая горсточка наших товарищей геройски
отбивалась от громадной массы ревущих и готовых на все красных
и тем не менее добивалась своего.
Конечно если бы красные решились идти до конца, они могли
бы расправиться с нашей горсточкой; но господа красные знали,
что раньше чем они перебьют наших 15-20 человек, мы наверняка
раздробим черепа по крайней мере вдвое большему количеству их
сторонников. Ну, а такого риска красные не любили.
Приступая к широкой организации наших собраний, мы
научились использовать опыт и технику марксистских и буржуазных
собраний.
У марксистов на собраниях издавна господствовала слепая
дисциплина, так что о попытках срыва их собраний по крайней
мере со стороны буржуазных противников не могло быть и речи. За
то сами красные изощрялись в этих попытках по отношению к своим
противникам. Они достигли в этом отношении такой виртуозности,
что одно время в целом ряде областей Германии любая попытка
созвать немарксистское собрание уже рассматривалась как
провокация по отношению к рабочим. Особенно неистовствовали
вожаки красных, если они подозревали, что на каком-нибудь
