будущие поколения, однако, все еще могли. Несмотря ни на что,
придавать известную историческую ценность. Многое можно считать
в этой области спорным, но как предмет спора оно имело право на
существование, чего не скажешь о нынешней деградации и
извращении вкусов. На рубеже XX века речь могла идти уже не об
этом. Тут мы имели дело не с ошибками, а с идейным вырождением.
Тут уже дело касалось симптомов конкретного культурного
вырождения, сигнализировавших предстоящую политическую
катастрофу под влиянием идей большевизма.
Большевизм в искусстве является единственно возможной
формой проявления в области культурной жизни большевизма
вообще, ибо именно здесь он сам себе может позволить
безграничность извращений и уродств. Кому такое заявление
кажется странным или даже несправедливым, тому мы советуем
внимательнее присмотреться к искусству тех стран, которые уже
имели счастье быть большевизированными. Последуйте нашему
совету и вы убедитесь, что официально признанным искусством в
этих государствах являются продукты сумасшедшей фантазии таких
погибших людей, как "кубисты" и "дадаисты" Даже в течение
краткого периода существования Баварской советской республики
мы могли заметить то же самое. Уже и в Баварии можно было
отметить, что все официальные плакаты, газеты, рисунки и т. д.
носили на себе печать не только политического упадка, но и
общекультурного упадка и разложения.
Конечно лет 60 назад нельзя было и представить себе
политической катастрофы таких размеров, какую мы пережили
сейчас. Точно так же и элементы общекультурного распада лет 60
назад были куда слабее, чем те симптомы распада, которые с
начала XX века выродились в кубизм и т. п. Лет 60 назад такие
вещи, как выставка так называемых "переживаний" дадаистов, были
бы совершенно немыслимы. В те времена организаторов подобной
выставки просто посадили бы в сумасшедший дом. В наше же время
такие субъекты возглавляют даже целое художественное общество.
Лет 60 назад такая чума не могла бы возникнуть, ибо
общественное мнение этого не потерпело бы, а государство тотчас
же приняло бы меры. Руководители государства обязаны бороться
против того, чтобы сумасшедшие могли оказывать влияние на
духовную жизнь целого народа. Предоставить "свободу" такому
"искусству" означает играть судьбами народа. Тот день, когда
такого рода искусство нашло бы себе широкое признание, стал бы
роковым днем для всего человечества. В этот день можно было бы
сказать, что вместо прогресса умственного развития человечества
начался его регресс. Все страшные последствия такого "развития
трудно себе даже представить.
Стоит только с этой точки зрения на минуту взглянуть на
итог нашего развития за последнюю четверть века и с ужасом
придется убедиться в том, насколько далеко ушли мы уже назад по
этому страшному пути. Куда ни взглянешь, всюду видишь зачатки и
зародыши таких болезней, которые раньше или позже неизбежно
должны привести нашу культуру к гибели. Все это симптомы,
указывающие на процесс затяжного периода гниения. Горе тем
народам, которые не умеют справиться с такими болезнями!
Такие заболевания уже издавна можно констатировать в
Германии почти во всех областях искусства и культуры вообще. Во
всех областях культуры мы как будто уже перешли свой высший
пункт и находимся на путях регресса. Наш театр самым очевидным
образом шел вниз и еще в довоенной Германии он совершенно исчез
бы как фактор культурного развития, если бы наши
государственные театры не оказали тогда некоторого
сопротивления проституированию искусства. Если отвлечься от
этих и некоторых других исключений, то придется придти к тому
убеждению, что наша сцена упала так низко, что лучше бы народу
совершенно перестать посещать этакий театр. Ведь совершенно
неслыханно уже одно то, что в эти "храмы искусства" мы не могли
вообще пускать свою молодежь, о чем пришлось открыто заявить в
более чем странных плакатах: "для молодежи таких-то возрастов
вход воспрещен".
Подумайте только, ведь главной задачей этих храмов
искусства должно было явиться в первую очередь воспитание
молодежи! Ведь не для того же существуют театры, чтобы
услаждать пресыщенных жизнью старичков. И вот мы дожили до
того, что стали необходимыми такие предосторожности. Что
сказали бы великие драматурги старых времен по поводу таких
"мер предосторожности", а главное, по поводу таких условий,
которые сделали необходимым принятие таких мер? Как пламенно
вознегодовал бы по этому поводу Шиллер! С каким возмущением
отвернулся бы Гете!
Но что такое Шиллер, Гете или Шекспир для героев новейшей
немецкой поэзии? С точки зрения этих господ Шиллер, Гете и
Шекспир - люди совершенно устаревшие, отжившие, мало того, уже
давно "превзойденные новыми поэтами". Крайне характерным для
описываемой эпохи является не только то, что ее герои сами
фабрикуют одну только грязь, но и то, что они непременно
стараются вывалять в грязи все подлинно великое в прошлом.
Аналогичные явления всегда приходится констатировать в подобные
эпохи. Чем более жалки и гнусны дела рук такой "новой" эпохи и
ее деятелей, тем ненавистнее для них свидетели прежнего
подлинного величия и достоинства. Охотнее всего такие деятели
вырвали бы из памяти человечества все его прошлое. Тогда уже не
с чем было бы сравнивать современную грязь и можно было бы
выдать за "искусство" всю "новейшую" гадость. Чем более жалок и
бесталанен новый институт, тем старательнее пытается он вырвать
из памяти людей все следы прошлого. И наоборот. Все то хорошее
и сильное, что может дать нам современность, будет стараться
вести свою родословную от великих завоеваний прошлого. Сильное
и хорошее не боится того, что оно побледнеет, если его станут
сравнивать с прошлым. Напротив, оно само старается вызвать в
памяти и освежить в представлении новых поколений все то
примечательное и великое, что было в прошлом. Отрицать все
великое прошлое, все то, чем человечество уже ранее обладало,
ненавидеть все это прошлое способен только тот, кто сам ничего
ценного и великого миру дать не может, но в то же время пыжится
доказать, что он принес человечеству невесть какие дары.
Все это можно сказать не только о "новаторах" на
общекультурной ниве, все это относится также и к политике.
Новое революционное движение всегда будет относиться к старым
формам с тем большей ненавистью, чем менее значительно само это
движение. Стремление выдать свое собственное убожество за нечто
очень великое рождает слепую ненависть ко всему тому
действительно великому, что было в прошлом. К примеру. Ясно,
что пока жива слава Фридриха Великого, слава Фридриха Эберта не
может стать особенно большой. Герой дворца "Сансуси" относится
к бывшему бременскому трактирщику так же, как солнце к луне.
Луна светит лишь тогда, когда закатывается солнце. Вот почему
все наши "луны" преследуют своею ненавистью солнечную славу
действительно великих людей. В области политической жизни не
раз бывало так, что если судьбе бывало угодно на время отдать
власть в руки политического нуля, то этот нуль проявлял
невероятную энергию, чтобы оболгать все прошлое и облить его
грязью. И в то же время такое ничтожество пускало в ход все
самые крайние средства, чтобы не допустить хотя бы малейшей
критики по своему собственному адресу. Лучшим примером может
послужить современное законодательство о "защите" германской
республики.
Вот почему, как только вы услышите, что то или иное
учение, мировоззрение, политическое или экономическое движение
опорачивают без разбора все прошлое, то знайте, что уже одно
это требует осторожности и известного недоверия. По большей
части такая ненависть является только доказательством
ничтожества самих тех, кто сеет эту ненависть. А нередко это
говорит и о дурных намерениях. Действительно благодетельное для
человечества движение не станет огульно отказываться от
прошлого, а использует для своего строительства все наиболее
прочные части старого фундамента. Здоровое движение нисколько
не постыдится признать, что оно применяет старые истины. Ведь
вся человеческая культура да и сам человек являются только
результатом единой цепи развития, а звенья этой цепи выкованы
рядом поколений, из которых каждое лишь продолжает дело
предыдущих. Цель подлинно здоровой революции заключается не в
том, чтобы просто разрушить все старое, а лишь в том, чтобы
удалить плохое и устаревшее и продолжать строить дальше на тех
частях фундамента, которые остались пригодными.
Только так можно и должно понимать прогресс человечества.
Иначе мир наш никогда не вышел бы из хаоса. Каждое новое
поколение стало бы отрицать и отвергать все прошлое и первой
предпосылкой своего нового строительства считало бы разрушение
того, что сделано всеми предыдущими поколениями.
Худшая черта нашей культуры в довоенные годы заключалась
не только в полной импотентности художественного и
общекультурного творчества, но и в той ненависти, с которой
стремились забросать грязью все прошлое. Почти во всех областях
искусства в особенности в театре и в литературе у нас на рубеже
XX века не только ничего не творили нового, но прямо видели
свою задачу в том, чтобы подорвать и загрязнить все старое.
Направо и налево кричали о том, что такие-то и такие-то великие
произведения прошлого уже "превзойдены", как будто в самом деле
эта ничтожная эпоха ничтожных людей способна была что бы то ни
было преодолеть.
В этой связи приходится опять указать на трусость той
части нашего народа, на которую уже одно полученное ею
образование возлагало обязанность открыто выступить против
этого опозорения культуры. Наша интеллигенция из чистой
трусости не решилась этого сделать. Она убоялась криков
"апостолов" большевистского искусства, которые, конечно,
обрушивались самым гнусным образом на каждого, кто не хотел
видеть перл создания в произведениях этих господ. Интеллигенция
подчинилась тому, что ей казалось неизбежным. Мало того. Люди
прямо стали бояться того, что эти полумошенники-полудураки
упрекнут их в непонимании искусства. Как будто в самом деле
отказаться понимать продукцию дегенератов и наглых обманщиков
может быть зазорным для честного человека. Эти, с позволения
сказать, новаторы имели в своем распоряжении очень простое
средство для доказательства, насколько "велики" их творения.
Все совершенно непонятное и просто сумасшедшее в их
произведениях они рекламировали перед изумленным человечеством
как продукт "внутренних переживаний". Этим дешевым способом
господа эти избавляли себя от всякой критики. Боясь, чтобы ее
не обвинили в непонимании "новейшего" искусства, интеллигенция
молча примирялась с самыми гнусными насмешками над искусством и
в конце концов она и в самом деле потеряла всякий правильный
критерий художественных оценок.
Все же это вместе взятое несомненно являлось симптомом
наступающей недоброй эпохи.
x x x
Одним из печальных симптомов было еще следующее.
В течение XIX столетия наши города все больше стали терять
характер центров культуры и все больше превращались просто в
места скопления людей. Современный пролетариат больших городов
имеет совершенно ничтожную связь с городом, где он временно
проживает. Это результат того, что для рабочего дело идет
действительно только о временном местопребывании и ни о чем
