вытекло то, что японцы могли применить наступательную тактику.
Руководители флота бесспорно обнаружили известную
парламентскую ловкость во время мира, когда дело шло о том,
чтобы получать соответствующие средства на постройку флота. Но
зато впоследствии язва парламентаризма проникла также и в дело
самого построения флота, где руководиться надо было чисто
военными, а вовсе не парламентскими соображениями. Слабость и
половинчатость, недостаточная логичность мышления, характерные
для парламентаризма как института теперь, к сожалению окрасили
всю деятельность нашего морского ведомства.
Сухопутная армия, как мы уже отметили, убереглась от этого
принципиально неверного хода идей. Людендорф, тогда только
полковник большого генерального штаба, повел отчаянную борьбу
против преступной половинчатости и слабости, которую
обнаруживал рейхстаг при рассмотрении всех вопросов, связанных
с организацией сухопутной армии. Если борьба, которую провел
тогда этот офицер, тем не менее оказалась напрасной, то вину за
это несет, с одной стороны, парламент, а с другой, в еще
большей мере, рейхсканцлер Бетман-Гольвег, который вел себя
самым жалким образом. Но это конечно не мешает теперь
действительным виновникам германской катастрофы взваливать
ответственность на того человека, который один только вовремя
достаточно решительно выступал против забвения коренных
интересов нации. Одним обманом больше или меньше - не все ли
равно для этих прирожденных обманщиков.
Когда подумаешь о том, к каким бесчисленным жертвам
привело преступное легкомыслие этих безответственнейших
субъектов; когда перед глазами твоими проходят бесчисленные
массы калек; когда вспомнишь о безграничном позоре, о
бесчисленных страданиях, постигших нас, и когда еще и еще раз
скажешь себе, что ведь все это было результатом только
преступных действий горсточки бессовестных карьеристов,
добивавшихся министерских портфелей, - тогда всех этих
субъектов не назовешь иначе, как мошенниками, негодяями и
преступниками. Для чего же тогда существовали бы в нашем
словаре эти слова, если не для характеристики подобных
мерзавцев. Ведь по сравнению с этими предателями нации любой
сутенер еще является человеком чести.
Когда дело шло о бедах, слишком уж бросавшихся в глаза,
тогда о них еще иной раз говорили открыто. В этих случаях
неприятную правду не скрывали и от широких масс. Во всех же
других случаях стыдливо замалчивали зло, а иногда и просто
отрицали его существование. И это в то время, когда только
открытая постановка вопроса могла еще, быть может, привести к
улучшению. Руководители государства совершенно не отдавали себе
отчета в том, какое значение имеет пропаганда. Только евреи
понимали, что умная и хорошо поставленная пропаганда может
превратить в представлении народа самый ад в рай и наоборот.
Еврей это понимал и соответственным образом действовал, немец
же или, лучше сказать, его правительство не имело об этом ни
малейшего представления.
За это мы больше всего поплатились во время войны.
x x x
Мы указали выше целый ряд отрицательных явлений. Можно
было бы привести еще бесчисленное множество других недостатков.
Необходимо, однако иметь в виду, что этим недостаткам в
довоенное время противостояли также и многие преимущества. Если
рассудить справедливо, то придется признать, что большинство
наших недостатков были свойственны также и другим народам,
между тем как наших преимуществ у них зачастую не было.
Главнейшим нашим преимуществом было то, что наш народ в
большей степени, чем любой другой европейский народ, стремился
сохранить национальный характер своего хозяйства и, несмотря на
некоторые худые предзнаменования будущего, в настоящем
подчинялся интернациональному финансовому контролю в меньшей
мере, нежели другие страны. Правда, это преимущество таило в
себе и известные опасности; оно-то и стало одним из важнейших
факторов, приведших впоследствии к мировой войне.
Если отвлечься от этого и некоторых других обстоятельств,
то мы должны будем придти к выводу, что довоенная Германия
обладала в основном тремя крупнейшими преимуществами, в
своем роде образцовыми и ставившими тогда Германию в известных
отношениях на недосягаемую высоту.
Это относится и к форме правления как таковой и к тому
выражению, которое эта форма правления получила в Германии в
новейшую эпоху.
Мы можем тут свободно отвлечься от личных качеств
отдельных монархов. В качестве людей они конечно были
подвержены целому ряду человеческих слабостей. Если не быть
снисходительным к человеческим слабостям, тогда пришлось бы
вообще отчаяться в нашем мире. Попробуйте-ка подойти с этим
критерием к виднейшим представителям нынешнего нашего режима.
Ведь ясно, что с точки зрения личных качеств эти люди не
отвечают даже самому скромному минимуму требований. Кто стал бы
судить о "ценности" германской революции по личным качествам
тех "вождей", которых революция с ноября 1918 г. дарит
Германии, тому пришлось бы покрыть свою голову пеплом и сгореть
от стыда в предчувствии того уничтожающего приговора, который
вынесут нам будущие поколения. Ведь будущим поколениям никак
нельзя будет заткнуть рот специальным законодательством "о
защите республики", и будущие поколения выскажут вслух то, что
все мы уже теперь думаем о наших, с позволения сказать, вождях
и об их более чем сомнительных добродетелях.
Нет сомнения в том, что монархия чуждалась известных слоев
нации и прежде всего широких слоев народа. Это был результат
того, что наших монархов окружали далеко не всегда самые
дальновидные и самые честные люди. К сожалению, монархи наши
иногда больше любили окружение льстецов, нежели окружение
честных и стойких людей. Это приносило особенно большой вред в
такие времена, когда народная психология менялась очень быстро,
когда народ начинал скептически относиться к старым придворным
традициям монархии.
Так например на рубеже XX столетия на среднего рядового
обывателя производило далеко невыгодное впечатление, когда он
видел принцессу, разъезжающую верхом в военном мундире. При
дворе, по-видимому, совершенно не отдавали себе отчета в том,
насколько неприятно действует такое зрелище, иначе таких
парадов не стали бы допускать. Неприятно действовала также и не
вполне искренняя филантропия, исходившая из придворных кругов.
Если например та или другая принцесса иногда снисходила к тому,
чтобы отправиться в народную столовую и попробовать там обед
для бедных, чтобы затем объявить, что обед превосходен, то
может быть в стародавние времена это и нравилось массе, а в
начале XX века это действовало уже отталкивающе. Все прекрасно
отдавали себе отчет в том, что высокая особа не понимает того
простого факта, что приезд ее был известен заранее и обед в
этот день был изготовлен совсем иной, нежели обычно. Народ
прекрасно это понимал, и этого было достаточно.
Люди только смеялись, а иногда и раздражались по поводу
таких вещей.
Посмеивались также и над постоянными россказнями в газетах
о том, насколько умеренную жизнь ведет наш монарх, как рано он
встает, как работает он в поте лица с утра до вечера, да к тому
же его пища недостаточно питательна. Народ уже вырос. Его очень
мало интересовал вопрос о том, сколько именно кушает наш
монарх. Никто не отказывал монарху в праве получить сытный
обед. Никто также не хотел лишить его необходимого досуга для
сна. Люди хотели немногого: чтобы их монарх был человеком
честным и мужественным, чтобы он достойно оберегал честь нации
и вообще добросовестно выполнял свои обязанности правителя.
Старые же россказни приносили не пользу, а вред.
Все это были еще только мелочи. Хуже было то, что в самых
широких кругах нации укоренилось убеждение: все равно за нас
все дела решают там наверху, поэтому нечего и нам заботиться о
делах. Пока правительство действительно вело правильную
политику или по крайней мере было воодушевлено хорошими
желаниями, это было еще с полбеды. Но горе, если на место
старого хорошего правительства приходило новое, менее
подходящее. В этом случае безвольная покорность и детская вера
являлись уже причиной тяжелых бед.
Тем не менее, как мы уже сказали, рядом с этими слабостями
Германия имела и ряд бесспорных преимуществ.
Монархическая форма управления обеспечивала известную
стабильность всего государственного руководства. Она изымала по
крайней мере высших носителей власти из круга честолюбивых
политиков. Институт монархии издавна пользовался уважением и
авторитетом. Вторым нашим преимуществом было то, что Германия
обладала превосходным корпусом государственного чиновничества.
И, наконец третьим и главным преимуществом являлось то, что
армия наша стояла над уровнем каких бы то ни было
партийно-политических обязательств. К этому надо прибавить еще
и то преимущество, что образ единоличного монарха все еще будил
и укреплял чувство личной ответственности - во всяком случае в
гораздо большей степени, нежели в тех странах, где носители
власти сменялись с кинематографической быстротой. Все это
вместе взятое и придавало немецкой администрации порядочность и
чистоту, признававшуюся всеми. Наконец и культурное значение
монархии для немецкого народа было очень велико. Оно вполне
перевешивало все ее недостатки. Немецкие резиденции все еще
являлись крупными художественными центрами, чего совершенно
нельзя сказать о нашей нынешней погрязшей в материализме,
эпохе. То, что немецкие князья сделали для искусства и науки в
течение XIX в., было образцово. Во всяком случае наша
современность совершенно не может идти в этом отношении ни в
какое сравнение.
x x x
Но самым важным из положительных факторов этого времени,
когда распад народного организма прогрессировал еще только
медленно, являлась конечно армия. Недаром ненависть всех врагов
Германии направлялась прежде всего против нашей армии, главной
защитницы нашей свободы и национального самоутверждения. Армия
наша была в те времена самой могучей школой для всей немецкой
нации. Лучшим памятником для нашей старой армии является
констатирование той истины, что германскую армию ненавидели,
преследовали оскорблениями, забрасывали грязью все враги, но
вместе с тем и боялись ее. Что армия наша являлась главным
оплотом свободы и главной нашей защитой перед властью биржи,
это видно уже из того, с какой жадностью версальские ростовщики
набросились прежде всего именно на германскую армию. Если бы не
могущество нашей армии, версальская петля затянулась бы на шее
нашего народа еще гораздо раньше. Если захотеть с полной
точностью сказать, чем же именно обязан немецкий народ своей
армии, то это можно будет выразить одним словом: всем! В нашей
армии воспитывалось еще чувство ответственности в такую пору,
когда это свойство стало уже совсем редким, когда все старались
уйти от ответственности, вдохновляясь прежде всего примером
парламента, который являлся образцом полного отсутствия какой
бы то ни было ответственности. В нашей армии воспитывалось
чувство личного мужества в такой период, когда трусость
свирепствовала повсюду и когда готовность пожертвовать собою в
интересах общего блага рассматривалась уже почти как глупость,
а умным считался лишь тот, кто больше всего думал о своем
собственном "я". Армия наша была той школой, в которой немец
учился видеть благо народа в его силе и единстве, а не в лживых
