продадут веру, если этого требует тот или другой политический
ход, сулящий соответствующую земную награду. Ради десяти
парламентских мандатов они объединятся с марксистами,
являющимися смертельными врагами всякой религии. Ну, а за
министерский портфель они объединятся с самим чертом, если
только у этого последнего не будет достаточной брезгливости,
чтобы послать подальше таких "защитников" религии.
Если в Германии уже до войны в религиозной сфере были
довольно неприятные симптомы, то это приходится приписать тем
злоупотреблениям, какие позволила себе так называемая
"христианская" партия. Разве это не бесстыдство - построить всю
свою позицию на отождествлении католической веры с одной
определенной политической партией?
Эта фальсификация имела роковые последствия. Отдельные
никому ненужные "политики" обеспечили себе на этих путях
парламентские мандаты, но церковь понесла при этом громадный
урон.
Расплачиваться за это пришлось всей нации. В эту эпоху
основы религии и без того зашатались, ибо мы вступили в такой
период, когда все и вся пришло в неуверенное состояние, когда
надвигалась катастрофа для всех традиционных понятий морали и
нравственности.
Все это тоже были трещины в нашем народном организме. Они
могли казаться не особенно опасными до того времени, когда
наступил момент испытания. Но эти трещины неизбежно должны были
привести к роковым последствиям в такую пору, когда все
решалось в зависимости от внутренней силы и крепости самого
народа.
x x x
Внимательный глаз не мог не заметить, что и в сфере
политики наметились опасные явления, которые, если их не
устранить или по крайней мере ослабить, тоже неизбежно должны
были привести к распаду государства.
Для всякого, кто имел глаза, чтобы видеть, ясна была
полная бесцельность как внутренней, так и внешней политики
Германии. Политика компромиссов внешним образом как будто
подтверждала старые принципы Бисмарка, сказавшего, как
известно, что "политика есть только искусство достигать
возможного" Но между Бисмарком и канцлерами позднейшего времени
была маленькая разница. В устах последних эти слова звучали
совершенно по-иному. Бисмарк хотел сказать только то, что для
достижения определенной политической цели хороши все
возможности и всеми ими необходимо воспользоваться. Преемники
же Бисмарка стали истолковывать приведенные слова в том смысле,
что Германия может торжественно отказаться от какой бы то ни
было политической идеи вообще. Крупных политических целей для
этих руководителей государства в данный период времени
действительно как бы не существовало. Для этого им не хватало
основ законченного миросозерцания, не хватало элементарного
понимания законов развития, определяющих ход политической жизни
вообще.
Конечно в Германии нашлись все же люди, которые видели,
насколько безыдейна и хаотична политика государства, которые
отдавали себе отчет в том, что такая слабая и пустая политика
непременно приведет к плохим последствиям. Но это были люди,
стоявшие в стороне от активной политики. Официальные же
руководители правительства были беззаботны. Политика крупных
государственных деятелей других стран - скажем, Чемберлена
старшего - для них совершенно не существовала, как впрочем не
существует и до сих пор. Люди эти были, с одной стороны,
слишком глупы, а с другой стороны, обладали чрезмерным
самомнением, чтобы чему-нибудь учиться у других.
Уже в довоенное время для многих было ясно, что как раз то
учреждение, которое предназначено воплощать и укреплять
государство, на деле стало фактором ослабления его. Мы говорим
о парламенте, о рейхстаге. Трусость и полное отсутствие чувства
ответственности идеально дополняли тут друг друга.
Частенько приходится теперь слышать глупость, что "со
времени эволюции парламентаризм в Германии потерял свое великое
значение". Из такой оценки явно вытекает та мысль, будто до
революции дело обстояло лучше. В действительности институт
парламентаризма ничего кроме вреда приносить не может вообще, и
вред этот был налицо уже и тогда, когда у многих были шоры на
глазах, а другие сознательно закрывали глаза, чтобы не видеть.
Если Германия потерпела столь тяжелый крах, то добрая доля вины
за это лежит на парламентаризме. Если Германия не потерпела
катастрофы еще гораздо раньше, то это не благодаря рейхстагу, а
благодаря тому сопротивлению, которое в довоенные годы еще
оказывалось могильщикам немецкой нации.
Из всего того бесчисленного зла и вреда, который рейхстаг
причинял государству, остановлюсь только на одном примере,
который однако вытекает из самой сути этого
безответственнейшего института всех времен. Я говорю о
неслыханной половинчатости и слабости всего политического
руководства судьбами государства как в области внутренней, так
и в области внешней политики. Вина за эту половинчатость лежит
прежде всего именно на рейхстаге. А ведь именно эта
половинчатость была главной причиной нашей политической
катастрофы.
Все, что только хоть немного зависело от парламента, какую
бы область мы ни взяли, - все это насквозь было проникнуто
половинчатостью.
Слаба и половинчата была наша внешняя политика. Желая
мира, мы на деле держали курс на войну.
Слаба и половинчата была наша польская политика. Поляков
дразнили, а серьезного удара не нанесли ни разу. В результате
мы не получили победы немцев и не достигли замирения поляков.
За то усиливались враждебные отношения с Россией.
Слаба и половинчата была политика в эльзас-лотарингском
вопросе. Обстановка требовала, чтобы мы ударили кулаком по
голове французской гидры, раздавили эту гидру, а затем
предоставили эльзасцам равноправие. Мы же не сделали ни того,
ни другого. Да мы и не могли этого сделать, поскольку в рядах
наших крупнейших партий находились крупнейшие изменники -
например в партии центра господин Веттерлэ.
Все это еще было более или менее терпимо, если бы жертвой
этой половинчатости не стала та главная сила, от которой
зависело все существование нашего государства - я говорю об
армии.
Одного того, что учинил так называемый "германский
рейхстаг" в этой области, вполне достаточно, чтобы проклятия
немецкой нации преследовали его на вечные времена. Из самых
низменных мотивов эта партийно-политическая парламентская
сволочь вырвала из рук нашего народа, украла у него орудие
защиты страны, долженствовавшее стать оплотом свободы и
независимости государства. Если бы сейчас могли раскрыться
бесчисленные немецкие могилы фландрских равнин, оттуда восстали
бы окровавленные тени сотен тысяч лучших сынов Германии, павших
жертвой бессовестности этих парламентских преступников,
погнавших нашу молодежь на смерть без того, чтобы дать ей
возможность вовремя получить надлежащую военную подготовку.
Жизнью этой прекрасной молодежи, миллионами калек и убитых
заплатило отечество только за то, чтобы несколько сот
обманщиков народа могли невозбранно заниматься своими
политическими мошенничествами, шантажом или в лучшем случае
тупоумным экспериментированием на живом теле народа.
В то время как через свою марксистскую и демократическую
прессу евреи на весь мир распространяли пресловутую ложь о
германском "милитаризме" и тем отягощали положение Германии,
марксистские и демократические партии в рейхстаге всеми силами
мешали надлежащей реорганизации наших военных сил. Всем было
ясно, что в случае войны драться придется всей нации. Казалось
бы, что тем большим преступлением было тормозить реорганизацию
армии. И все-таки этим преступникам удалось добиться того,
чтобы миллионы немцев вынуждены были пойти на фронт, не получив
достаточной военной подготовки. Но если даже отвлечься от
неслыханной бессовестности парламентских мошенников, ясно, что
недостаточное количество вполне обученных солдат могло привести
нас к краху уже в самом начале войны. Ход военных действий
много раз подтверждал наличие такой опасности.
Потеря нами войны за свободу и независимость немецкой
нации была только результатом половинчатости и слабости в деле
подготовки наших военных сил - половинчатости, которая проникла
во все области нашей жизни уже в довоенные годы.
x x x
Сухопутной армии мы не давали достаточного количества
надлежаще обученных рекрутов. Во флоте тоже господствовала
половинчатость. Преступники старались лишить и это важнейшее
оружие национальной защиты его главной ценности. Еще хуже было
то, что яд половинчатости проник и в самое руководство флота.
Во флоте упрочилась тенденция все наши военные суда строить
так, чтобы размеры их всегда несколько уступали размерам
аналогичных судов англичан.
На деле меньшие размеры немецких кораблей означали то, что
и быстроходность и вооружение этих кораблей были соответственно
меньше. Фразы, при посредстве которых пытались прикрыть этот
факт, обнаруживали очень печальный недостаток логики в тех
сферах, которые отвечали за это дело до войны. А именно: нас
стали утешать тем, что материал, из которого мы, немцы, строим
свои пушки, настолько превосходит английский материал, что по
силе наша 28-сантиметровая пушка нисколько не уступает
английской пушке в 30,5 см.
Казалось бы, из этого следовал совершенно другой
практический вывод. Раз так, то и мы должны были строить пушки
в 30,5 см, ибо ведь нашей целью было стать сильнее противника,
а не только уравнять свои силы с ним. Иначе зачем же нам было
приобретать для сухопутных войск 42-сантиметровую мортиру? Ведь
наша немецкая 21 -сантиметровая мортира сама по себе была уже
сильнее всех тогда существовавших французских дальнобойных
орудий. А что касается крепостей, то они вероятно поддались бы
и орудиям в 30,5 см. К счастью однако, руководители нашей
сухопутной армии не делали той ошибки, какую сделали
руководители флота.
Отказ от борьбы за превосходство в быстроходности флота и
в силе артиллерийского огня теснейшим образом связан был с так
называемой "идеей риска". Отказавшись от этих-преимуществ,
руководители флота тем самым отказались от наступательной
тактики и с самого начала ограничили себя тактикой обороны. Но
этим мы сами связали себе руки и лишили себя возможности
успеха, ибо наступление всегда было и останется лучшей
тактикой.
Более быстроходное и лучше вооруженное судно всегда сумеет
использовать свое превосходство для того, чтобы пустить ко дну
противника с более далекого расстояния. Целый ряд наших
крейсеров с горечью должны были в этом убедиться во время
войны. Насколько неправильна была политика руководителей нашего
морского ведомства, видно хотя бы уже из того, что уже во время
войны нам пришлось наскоро перевооружать старые суда и лучше
вооружать новые суда.
Если бы к моменту морского боя в Скагераке немецкие суда
обладали тем же водоизмещением, вооружением и быстроходностью,
что и английский флот, мы наверняка пустили бы ко дну суда
противника, которые в этом случае не выдержали бы превосходных
сил нашего огня, ибо наша 38-сантиметровая граната была сильнее
английской.
Япония избрала в свое время другую тактику. Японцы
придерживались того принципа, что каждое воздвигаемое ими новое
судно должно иметь хотя бы небольшие преимущества по сравнению
с любым аналогичным судном противника. Отсюда впоследствии
