упадка, над которыми следовало задуматься очень серьезно.
x x x
Что касается ненормальностей экономического порядка, то
тут приходится отметить следующее:
Бурный рост народонаселения в нашем государстве выдвигал
уже до начала войны проблему достаточного пропитания Германии и
ставил эту проблему в центре всех наших политических и
экономических задач. У нашего государства, к сожалению, не
хватило решимости стать на единственно правильный путь
разрешения этой проблемы. Нашим государственным деятелям
казалось, что им удалось изобрести более легкий и дешевый путь
к цели. Наш отказ от политики завоевания новых земель в Европе
и избранная нами вместо этого безумная политика так называемого
мирного экономического завоевания земли неизбежно должны были
привести к вредной политике безграничной индустриализации.
Первым и очень тяжким последствием этой политики было
вызванное ею ослабление крестьянства. В той самой мере, в какой
таяло крестьянское сословие, в этой же мере неудержимо
возрастала численность городского пролетариата. В конце концов
утеряно было всякое равновесие.
К этому прибавился рост неравенства - резкая разница между
богатством и бедностью. Нищета и изобилие жили теперь в такой
непосредственной близости друг к другу, что результаты
неизбежно должны были быть печальные. Нужда и частая
безработица начали играть человеком, усиливая недовольство и
озлобление в рядах бедняков. Результатом всего этого было
усиление политического раскола между классами. Несмотря на то,
что страна переживала эпоху экономического расцвета,
недовольство кругом становилось все больше и глубже. В конце
концов всюду утвердилось убеждение, что "долго так продолжаться
не может". И в то же время люди совершенно не представляли
себе, что же надо и что можно сделать для того, чтобы
переменить все это.
Налицо были типичные симптомы глубочайшего недовольства,
которое обыкновенно на первых порах так и проявляется.
Еще гораздо хуже были другие симптомы, тоже вытекавшие из
того, что экономическому фактору было придано чрезмерное
значение.
Поскольку хозяйство становилось владыкой государства,
поскольку деньги неизбежно становились главным божеством, перед
которым все и вся падало ниц. Старые небесные боги все больше
сдавались в архив; теперь фимиам воскурялся только единому
богу-мамане. Началось вырождение худшего вида - вырождение тем
более опасное, что нация шла навстречу эпохе, сопряженной с
величайшими опасностями и требующей от сынов ее именно
героизма. Становилось ясно, что Германия идет навстречу тому
дню, когда только силою меча она сможет обеспечить себе кусок
хлеба и "мирный хозяйственный труд".
Власть денег была, увы, санкционирована и той инстанцией,
которая, казалось бы, больше всех должна была восстать против
нее: его величество германский император стал втягивать в
орбиту финансового капитала также высшее дворянство, что
конечно могло иметь только самые несчастливые последствия. Вину
Вильгельма II несколько смягчало то обстоятельство, что этой
опасности не замечал и сам Бисмарк. Благодаря втягиванию
высшего дворянства в круговорот финансового капитала идеальные
добродетели на деле подчинялись влиянию силы денег. Было ясно,
что раз ставши на этот путь, военная аристократия в кратчайший
срок должна будет отступить на задний план перед финансовой
аристократией. Денежные операции удаются легче, нежели военные
операции на полях битвы. Истинного героя, истинного
государственного деятеля вовсе не так уже прельщало придти в
тесное соприкосновение с еврейскими банкирами. Награды и
отличия за воинские подвиги стали очень дешевы. Истинный воин
предпочитал теперь отказываться от таких наград. Да и с точки
зрения чистоты крови этот процесс также имел глубоко печальные
последствия. Дворянство постепенно лишалось и чисто расовых
предпосылок своего существования. Значительная часть
благородного дворянства теперь скорее заслуживала эпитета:
"неблагородное дворянство".
Постепенное исчезновение прав личной собственности и
систематический переход всего хозяйства в собственность
акционерных обществ представляли собою грозный симптом
экономического упадка.
Этим самым всякий труд целиком становился объектом
спекуляции со стороны бессовестных ростовщиков. Отделение
собственности от труда принимало самые острые формы. Теперь
праздник был на улице, биржи. Биржевики торжествовали свою
победу и медленно, но неуклонно забирали в свои руки всю жизнь
страны, все дело контроля над судьбами нации.
Уже до начала мировой войны через посредство акционерных
обществ все германское хозяйство все более подпадало под
контроль интернационального капитала. Часть германской
индустрии делала правда серьезные усилия, чтобы уйти от этой
судьбы, но в конце концов и она пала жертвой объединенного
натиска со стороны алчного финансового капитала, ведшего всю
свою борьбу с помощью преданного ему друга - марксизма.
Долгая война, которая велась против германской "тяжелой
индустрии", была только началом подчинения всего германского
хозяйства интернациональному контролю. К этому подчинению с
самого начала стремился марксизм. Но только с победой революции
в 1918-1919 гг. марксизм окончательно достиг этой своей цели.
Сейчас, когда я пишу эти строки, интернациональный финансовый
капитал одержал еще одну победу: он подчинил себе также
германские железные дороги. "Международная" социал-демократия
тем самым видит осуществленной еще одну из своих целей.
Насколько чрезмерное значение стали придавать у нас
фактору экономики и насколько въелся этот предрассудок в
сознание немецкого народа, можно судить хотя бы потому, что и
по окончании мировой войны господин Стиннес, один из самых
выдающихся представителей немецкой промышленности и торговли,
смог выступить с открытым заявлением, что спасти Германию
может-де только одна экономика как таковая. Этот вздор
проповедовался как раз в такой момент, когда Франция например
видела главнейшую задачу в том, чтобы перестроить дело
преподавания в своих школах в гуманитарном духе и решительно
бороться против той ошибочной мысли, будто судьбы народа и
государства зависят не от вечных идеальных ценностей, а от
факторов экономики. Изречение Стиннеса принесло огромный вред.
Оно было подхвачено с изумительной быстротой и использовано
было самым бессовестным образом теми шарлатанами и
невежественными знахарями, которых германская революция
выдвинула на посты вершителей судеб нашей родины.
x x x
Одним из худших симптомов распада в довоенной Германии
была та половинчатость, которая охватывала тогда все и вся.
Половинчатость всегда является результатом собственной
неуверенности в том или другом деле, а также вытекающей отсюда
или из каких-либо других причин трусости. Эту болезнь мы питали
всей нашей постановкой дела воспитания.
Дело воспитания в Германии отличалось и до войны рядом
крупнейших слабостей. Воспитание было поставлено у нас
чрезвычайно односторонне и подготовляло человека только к тому,
чтобы он многое "знал", а не к тому, чтобы он "умел". Еще
меньше внимания у нас обращалось на выработку характера
человека, поскольку вообще характер можно вырабатывать. Совсем
мало заботились у нас о выработке чувства ответственности и уж
вовсе не заботились о воспитании воли и решимости. В результате
у нас получались не сильные натуры, а чрезмерно разносторонние
"всезнайки" каковыми нас, немцев, больше всего и привыкли
считать в довоенную эпоху. Немца любили за то, что его можно
употребить на всякое дело, но его очень мало уважали именно за
слабоволие. Ведь недаром немец легче всех других растворялся
среди иных народов, теряя связь со своей нацией и со своим
отечеством. Наша замечательная поговорка "с одной шапочкой в
руке ты пройдешь по всей стране" достаточно говорит сама за
себя.
Эта наша покорность была особенно вредна, поскольку
предопределяла и взаимоотношения между подданными и их
монархом. Форма требовала, чтобы немец беспрекословно одобрял
все, что соизволит вымолвить его Величество, и решительно
никогда и ни в чем не мог ему возразить. Но именно тут всего
больше не хватало нам чувства гражданского достоинства. Именно
в результате недостатка этого чувства впоследствии и погибла
монархия как институт.
Ни к чему хорошему сервилизм привести не мог. Только для
льстецов и блюдолизов, только для всех этих вырождающихся
субъектов такое сервильное отношение к своему монарху могло
быть приятно. Честным и стойким душам это не могло нравиться и
не нравилось. Вся эта "всеподданнейшая" мелкота в любую минуту
готовая ползать на коленях перед своим монархом и расточителем
благ, проявляла невероятную наглость и развязность в отношении
всего остального мира, особенно когда эти субъекты могли
изображать из себя монополистов монархических чувств, а всех
остальных грешников и мытарей изображать противниками монархии.
Такие черви ползучие - будь то выходцы из дворянского сословия
или из каких-либо других сословий - внушали только отвращение и
на деле причиняли большой ущерб самой монархии. Ясно как божий
день, что такие люди в действительности являются только
могильщиками монархии и причиняют глубочайший вред особенно
самой идее монархии. Да иначе и быть не может. Человек,
действительно способный бороться за свое дело, никогда не будет
льстецом и пресмыкающимся. Если кто является искренним
сторонником монархического режима, он будет ему предан всей
душой и готов будет принести любую жертву этому режиму. Но
такой человек не станет на всех перекрестках кричать о своей
преданности монархии, как это любят делать господа
демократические "друзья" монархического строя. Такой человек,
если понадобится, будет считать своим долгом открыто
предупредить своего монарха о той или другой опасности и вообще
не сочтет недопустимым оказать то или другое воздействие на
решение монарха. Искренний монархист ни в коем случае не может
стать на ту точку зрения, что его величеству монарху можно
делать просто все, что ему заблагорассудится даже в тех
случаях, когда от этого проистекут явно худые последствия.
Искренний монархист сочтет своим долгом в таком случае взять
под свою защиту монархию против самого монарха. Если бы
институт монархии всецело зависел только от личности монарха,
тогда монархический режим пришлось бы считать худшим из
мыслимых режимов. Ибо надо открыто признать, что лишь в очень
редких случаях монархи являются действительно выдающимися
мудрецами и образцами сильных характеров. Сколько бы ни
пытались представлять дело так, что все до единого монархи
являются выдающимися личностями, этому поверить невозможно.
Этому поверят быть может только профессиональные льстецы, но
люди честные, т. е. люди наиболее ценные для государства, с
негодованием отвергнут такую версию. Для людей честных история
остается историей, а правда - правдой, даже и в тех случаях,
когда дело идет о монархах. Нет, сочетание в одном лице
великого монарха и великого человека бывает в истории настолько
редко, что народы должны считать себя уже счастливыми, если
снисходительная судьба посылает им монарха хотя бы только
средних личных качеств. Таким образом ясно, что великое
