ускорила наше крушение. Крах потерпело не только германское
государство как таковое, но и отдельные государства, входившие
в состав нашей германской империи.
Случилось так, что революция победила прежде всего как раз
в том городе, где искусственно разжигаемая ненависть против
пруссаков была особенно велика. Именно здесь революция прежде
всего и свергла как раз наиболее старую традиционную династию.
Было бы конечно неверно думать, что антипрусские
настроения объяснялись исключительно военной пропагандой
противников. Точно так же было бы неверно думать, что у народа,
поддававшегося этой пропаганде, совершенно не было смягчающих
вину обстоятельств. Одной из важнейших причин возникновения
антипрусских настроений являлась невероятная организация всего
нашего хозяйства военного времени. В этой области
господствовала совершенно безумная централизация, равнявшаяся
прямой опеке над всем государством. Мошенники же пользовались
этой ультрацентрализацией для того, чтобы легче сорганизовать
свой ультраграбеж. Средний человек неизбежно отождествлял
акционерные общества военного времени с Берлином (где заседали
воротилы этих обществ), а Берлин конечно с Пруссией.
Среднему человеку не приходило и в голову, что подлинными
организаторами этих грабительских институтов, работавших под
псевдонимом акционерных обществ, не являются ни берлинцы, ни
пруссаки, ни немцы вообще. Средний человек приписывал все
преступления и злоупотребления этих ненавистных учреждений
столице и всю свою ненависть поэтому переносил, естественно,
как на столицу, так и на Пруссию в целом. А так как ниоткуда
таким представлениям отпора не давалось, а кое-кто смотрел на
такое толкование не без удовольствия, то естественно, что
ненависть против Пруссии все больше разгоралась.
Евреи были конечно достаточно умны, чтобы понимать, что
бесстыдный грабеж немецкого народа, который они сорганизовали
под прикрытием акционерных обществ военного времени, неизбежно
вызовет известное сопротивление. Пока самих евреев никто не
брал прямо за горло, они конечно могли не беспокоиться по
поводу растущего недовольства. Но чтобы не допустить и
впоследствии до прямого взрыва возмущения, евреям должно было
больше всего понравиться именно такое средство, которое
направляло недовольство совсем в другую сторону и таким образом
давало исход чувству негодования.
Пусть себе Бавария идет в поход против Пруссии, а Пруссия
Г против Баварии. Чем сильнее разжечь вражду между Баварией и
Пруссией, тем лучше. Чем горячее станет схватка между Баварией
и Пруссией, тем спокойнее для евреев. Именно так лучше всего
было отвлечь общественное внимание от этой интернациональной
шайки. Люди даже стали прямо забывать об ее существовании.
Конечно и в самой Баварии все же находилось достаточное
количество благоразумных людей, которые делали усилия, чтобы не
допустить до дальнейшего разжигания междоусобицы. Но как только
такая опасность становилась реальной, евреи тотчас же пускали в
ход в Берлине какую-нибудь новую подлую провокацию и тем вновь
разжигали борьбу. Все, кому сие ведать надлежало, тотчас же
набрасывались на этот новый инцидент и раздували его изо всех
сил, пока наконец пожар усобицы между югом и севером опять не
разгорался докрасна.
Евреи вели тогда замечательно ловкую, уточненную игру. Все
время занимали они этой внутренней склокой внимание то одной,
то другой стороны и благодаря этому могли все с большим успехом
грабить и тех и других.
Затем пришла революция.
До 1918 г. или, точнее сказать, до ноября 1918 г. средний
человек и особенно менее развитый обыватель и рабочий могли еще
не отдавать себе полного отчета в происхождении этой
междоусобицы и в ее последствиях. Но уж казалось бы с началом
революции, в особенности в Баварии, это должны были понять все,
и во всяком случае это должна была понять та часть населения,
которая причисляла себя к "национальному лагерю". Ибо не успела
еще революция победить, как организатор переворота в Баварии
сразу же выступил защитником специфически "баварских"
интересов.
Конечно Курт Эйснер знал, что он делает. Придав
революционному восстанию в Баварии определенное острие против
остальной Германии, он меньше всего преследовал специально
баварские интересы, а действовал просто по уполномочию от
господ евреев. Он просто использовал существующие в Баварии
антипатии и предрассудки, чтобы легче раздробить Германию. Если
бы удалось полностью раздробить государство, то тогда оно уже
совсем легко стало бы добычей большевизма.
Примененную Эйснером тактику продолжали и после его
смерти. Марксистская "независимая партия" внезапно стала
апеллировать к тем чувствам и инстинктам, которые прочнее всего
коренились в государственной обособленности и насаждались
отдельными династиями, хотя, как известно, марксисты всегда до
этого времени осыпали только самой язвительной иронией как раз
всякий сепаратизм и всякое обособление.
Борьбу Баварской советской республики против наступающих с
севера армий, шедших на освобождение Баварии, марксисты во всей
своей пропаганде изображали прежде всего как борьбу "баварских
рабочих" против "прусского милитаризма". Только этими можно
объяснить то обстоятельство, что в Мюнхене в отличие от целого
ряда других германских областей после низвержения советской
республики отнюдь не наступило отрезвление широких масс, а
напротив еще выросло возмущение и озлобление против Пруссии.
Искусство, с которым большевистские агитаторы сумели
изобразить устранение советской республики как победу
"прусского милитаризма" над "антимилитаристическим" и
"антипрусским" "баварским народом", принесло им богатые плоды.
Еще при выборах в законодательный баварский ландтаг Курт Эйснер
получил в Мюнхене менее 10 тыс. голосов, а коммунистическая
партия даже всего только 3 тыс.; после низвержения же советской
республики обе партии вместе имели уже около 100 тыс.
избирателей.
Я лично начал свою борьбу против этого безумного
натравливания отдельных немецких племен друг на друга уже в эту
именно пору.
Думается, в течение всей своей жизни мне ни разу не
пришлось браться за дело, которое вначале было бы столь
непопулярно, как эта моя тогдашняя борьба против антипрусской
травли. В течение советского периода в Мюнхене происходили
бесчисленные массовые собрания, в которых настроение против
остальной Германии разжигали настолько, что ни один северянин
не мог выступать на них, а пруссакам просто угрожали смертью.
Большинство этих собраний доводились до такой точки кипения,
что в конце их аудитория обыкновенно сливалась в одном диком
крике: "долой Пруссию", "прочь всякую связь с Пруссией", "война
Пруссии" и т. д. Один из наиболее "блестящих" представителей
идеи суверенности Баварии, как известно, бросил даже в
рейхстаге лозунг, который он сформулировал в словах: "лучше
умереть баварцами, чем прозябать под властью пруссаков".
Нужно было видеть тогдашние собрания, чтобы быть в
состоянии понять, что означало для меня лично, когда впервые,
окруженный маленькой горсточкой друзей, я выступил против этого
безумия на большом собрании в зале мюнхенской пивной "Лев".
Группа окружавших меня друзей состояла сплошь из моих товарищей
по фронту. И вот пусть читатель представит себе наше
настроение: когда мы проливали свою кровь за отечество на
фронтах, большинство этих господ, которые сейчас осыпали нас
бранью, прятались конечно в тылу, дезертировали и т.д. А теперь
эти банды, потеряв всякое самообладание, встречали нас ревом,
осыпали всевозможными оскорблениями и угрожали тут же убить на
месте! Для меня лично эти выступления имели еще ту счастливую
сторону, что благодаря им вокруг меня собралась особенно тесная
кучка друзей, почувствовавших себя связанными со мною не на
жизнь, а на смерть и как бы присягнувших мне на верность.
Эти наши сражения на собраниях повторялись в течение всего
1919 г., а в начале 1920 г. они еще усилились. Были такие
собрания, - особенно я вспоминаю одно такое собрание в
Вагнеровском зале на Зоненштрассе, - в которых группе моих
друзей, к тому времени уже несколько разросшейся, приходилось
страшно туго. Эти собрания нередко кончались тем, что моих
друзей избивали, оскорбляли, топтали ногами и выбрасывали из
собрания в полумертвом состоянии.
Я начал эту борьбу в качестве отдельного лица и имел
сначала поддержку только со стороны своих личных друзей по
фронту. Но затем все наше молодое движение увидело свою, можно
сказать, священную задачу в том, чтобы продолжить эту борьбу.
Еще и теперь я горжусь тем, что именно на мою долю выпало
положить конец этой смеси глупости и преступления. Хотя я
сначала опирался только на своих баварских сторонников, мне
все-таки постепенно удалось разрешить эту задачу. Я сказал -
смеси глупости и преступления. Я выражаюсь так потому, что
знаю: большая масса попутчиков состояла вероятно из добродушно
глупых людей, но организаторы травли несомненно не принадлежали
к числу простаков. Нет, я и тогда считал и теперь считаю, что
организовали это дело предатели, состоявшие на платной службе у
Франции. В одном случае (я имею в виду историю Дортена) факты
уже подтвердили, что это было именно так.
Режиссеры всей этой травли легко изображали дело так,
будто единственным поводом всех их выступлений являются только
федералистские мотивы. Это-то и было особенно опасно. Конечно,
всякому разумному человеку ясно, что идея федерализма в
действительности ничего общего не может иметь с организацией
травли и возбуждением прямой ненависти против Пруссии. Хорош в
самом деле "федерализм", который стремится оторвать у другой
составной части федерации определенные территории или даже
довести до прямого раздела этой части федерации. Честный
федералист, ссылающийся на государственные идеи Бисмарка не для
обмана, не может, цитируя Бисмарка, тут же единым духом
пытаться оторвать от созданного Бисмарком государства
определенные территории и открыто поддерживать сепаратистские
тенденции по отношению к этому созданному Бисмарком
государству. Какой крик подняли бы в Мюнхене, если бы, скажем,
та или другая консервативная прусская партия стала открыто
требовать или поддерживать отделение определенных территорий от
Баварии. Жалко было только тех действительно честных
федералистов баварцев, которые не понимали, в чем смысл этой
подлой игры; ибо обманутыми были прежде всего именно эти
простые люди. Именно тем, что федеративной идее давали подобное
истолкование, ее больше всего и толкали в могилу. Какая же в
самом деле возможна успешная пропаганда федеративного
устройства государства, раз люди тут же осыпают оскорблениями и
забрасывают грязью одно из важнейших звеньев федеративного
государства - Пруссию, раз люди делают все возможное, чтобы
подорвать Пруссию и сделать ненавистной идею какой бы то ни
было связи с ней. Весь этот поход был особенно вреден потому,
что эти так называемые федералисты направляли всю свою кампанию
тогда против той Пруссии, которая ничего общего не имела с
режимом ноябрьской демократии. Эти пресловутые "федералисты"
все стрелы своих оскорблений направляли ведь не против отцов
веймарской конституции (отцы этой конституции сами в
большинстве случаев принадлежат к числу выходцев из южной
Германии или к числу евреев, а против представителей старой
