теперь фронтовые войска? Потерпят ли фронтовики все то, что они
теперь увидят на родине?
В эти недели германская революция вынуждена была по
крайней мере по внешности притвориться очень скромной и
умеренной. Вожаки революции боялись, что иначе возвращающиеся
дивизии быстро положат конец всей революции. Если бы тогда
нашелся хотя бы один решительный человек и если бы он сумел
перевести на свою сторону хотя бы, одну преданную ему дивизию,
дивизия эта сорвала бы с себя красные тряпки, поставила бы к
стенке свой "совет", сопротивляющихся забросала бы ручными
гранатами, и в течение каких-нибудь четырех недель такая
дивизия разрослась бы в целую могучую армию, быть может, из 60
дивизий или еще того больше. Этого больше всего и опасались
господа еврейские импрессарио. Чтобы избегнуть этого, они и
придали революции известный оттенок умеренности. Отказавшись от
прямого большевизма, вожаки представили дело так, будто их
задачей является "обеспечить тишину и порядок". Отсюда и все
многочисленные крупные уступки, отсюда апелляция к старому
корпусу чиновничества, отсюда обращение к старым руководителям
армии. Все эти люди пока еще были на некоторое время нужны.
Только после того как их надлежащим образом использовали, можно
было их и прогнать и, изъяв республику из рук этих старых слуг
государства, бросить ее во власть коршунов революции.
Только так можно было еще рассчитывать обмануть старых
генералов и старых администраторов. Показав себя очень мягкой и
невинной, революция могла рассчитывать сломить сопротивление
этих кругов и таким образом обезоружить самых страшных своих
противников. Практика показала, что этот обман вполне удался.
Однако революцию, как мы знаем, сделали не элементы "тишины и
порядка", а те элементы, идеалом которых является мятеж,
грабеж, воровство. Новая умеренная тактика революции не могла
быть по душе этим элементам. Что такой тактический ход
необходим, эти элементы понять не могли, а объяснять это вслух
тоже было затруднительно.
Постепенно увеличиваясь численно, германская
социал-демократия все больше переставала быть грубо
революционной партией. Это не значит, что партия эта поставила
себе теперь другие цели или что вожди ее перестали хотеть
революции; никоим образом. Однако теперь у нее осталось только
желание революции, а весь корпус партии был уже совершенно
неприспособлен к тому, чтобы делать революцию: с
10-миллионной партией вообще уже революции делать нельзя.
Такое массовое движение не представляет уже больше полюса
активности; это уже широкие массы середины, т.е. косности.
Евреи своевременно поняли это обстоятельство и именно
поэтому произвели раскол германской социал-демократии уже во
время войны. Убедившись, что социал-демократия благодаря
косности массы ее членов непроизвольно как бы стала на сторону
большинства народа, т. е. в действительности стала свинцовой
гирей для дела национальной защиты, евреи решили изъять из
социал-демократии ее наиболее радикально-активистские элементы
и создать из них особо ударные наступательные колонны.
Независимая партия и союз "Спартака" стали штурмовыми
батальонами революционного марксизма. На них возложена была
задача поставить всех перед совершившимся фактом, а
подготовленная к этому десятилетней работой с.-д. масса
неизбежно уже должна была стать "на почву этих фактов".
Трусливую буржуазию марксизм оценивал при этом совершенно
правильно: он просто третировал ее en canaille. С ней вообще не
считались. Марксисты прекрасно знали собачью покорность этого
отжившего поколения и не сомневались, что никакого серьезного
сопротивления она оказать неспособна.
Но вот революция сделана и основа старого режима
уничтожена. Войска с фронта потекли назад в страну. Теперь
вожаки революции считают совершенно необходимым немножко
затормозить ее дальнейший ход. Теперь все важнейшие позиции
заняты старой с.-д. партией, а штурмовые батальоны независимой
с.-д. партии и спартаковцы отстранены.
Без внутренней борьбы тут дело не могло обойтись. С одной
стороны, эти активистские батальоны революции конечно не могли
быть довольными и чувствовали себя обманутыми, с другой
стороны, и самим импрессарио теперь было только выгодно, чтобы
эти активистские батальоны продолжали шуметь и скандалить. Ибо
как только закончился переворот, так сразу и оказалось, что в
лагере революции были в сущности две партии: партия "тишины и
порядка" и группа кровавого террора. Неясно ли, что наша
буржуазия тотчас же поторопилась перебежать в лагерь "тишины и
порядка". Теперь для жалких политиков буржуазии опять создался
давно желанный момент, когда они могут идти в ногу с
представителями официальной власти, могут прижать к груди своей
новых владык, которых они, правда, в глубине души своей
ненавидели, но еще больше боялись. Политикам буржуазии была
оказана высокая честь: теперь они могли сесть за один стол с
трижды ненавистными им марксистскими вожаками и вместе с ними
обдумать план совместной борьбы против большевиков.
Так уже в декабре 1918 г., а тем более в январе 1919 г. в
Германии создалась следующая картина.
Меньшинство худших элементов страны сделало революцию, под
знамя которой" сейчас же стали все марксистские партии.
Революция внешним образом пошла по умеренному пути, что сразу
же вызвало фанатическую ненависть к ней со стороны
экстремистов. Эти последние сразу же берутся за ручные гранаты
и пулеметы, начинают занимать государственные здания, словом,
начинают серьезно угрожать умеренной революции. Убоясь крайних
левых, официальная социал-демократия заключает перемирие с
приверженцами старого-строя, чтобы вместе бороться против
экстремистов. В результате этого получается то, что противники
республики приостанавливают свою борьбу против нее и помогают
усмирению тех, кто, правда, по совершенно другим мотивам тоже
является противником этой республики. В результате этого в
конце концов получается то, что опасность борьбы сторонников
старого строя против республики совершенно элиминирована.
Это обстоятельство имеет настолько важное значение, что
его надо подчеркнуть как можно более сильно. Только тот, кто
учтет это обстоятельство и сможет понять, как это случилось,
что Германии навязали революцию несмотря на то, что девять
десятых народа не участвовали в этом, семь десятых народа
высказались против нее, шесть десятых ненавидели ее и в конце
концов только одна десятая активно в ней участвовала.
Так и случилось, что постепенно исчерпали свои силы на
баррикадах спартаковцы, с одной стороны, и националистические
фанатики и идеалисты, с другой. Оба крайних полюса таким
образом уничтожили друг друга, в результате чего как всегда и
победила середина. Буржуазия и марксисты объединились на почве
"созданных фактов", и молодая республика начала
"консолидироваться". Это, однако, не помешало буржуазным
партиям на первых порах, в особенности перед выборами, еще
продолжать заигрывать с идеей монархизма. Вызывая великие тени
прошлого, буржуазия все еще надеялась оказать достаточное
влияние на умы маленьких людей, идущих за ее знаменами.
Конечно, это было довольно нечестно. Внутренне буржуазия
уже давно порвала с монархией; но моральный разврат,
воцарившийся с пришествием республики, в достаточной степени
разложил и лагерь буржуазных партий. Заурядный буржуазный
политик ныне чувствует себя гораздо лучше в обстановке грязи и
продажности, созданной республикой, нежели он чувствовал себя
раньше в суровой обстановке прежнего государства, требовавшего
еще известной чистоты нравов.
x x x
Как мы уже сказали, революция после разгрома старой армии
вынуждена была заботиться о создании новых вооруженных сил,
способных подкрепить новую государственную власть. В силу всей
создавшейся обстановки революция могла вербовать себе новые
вооруженные силы только из лагеря, придерживавшегося прямо
противоположного ей мировоззрения. Только в этих рядах можно
было постепенно навербовать армию, размер которой был заранее
сильно ограничен мирным договором. Со временем эта именно армия
и должна была стать инструментом нового государства.
Итак, если мы попытаемся отвлечься от всех действительных
ошибок старого государства, конечно сильно содействовавших
революционному движению, и если мы попытаемся спросить себя,
как же все-таки при описанной обстановке революция могла
удаться, то мы должны будем ответить так. Революция удалась:
1) в результате окостенения наших понятии о долге и
дисциплине и
2) в результате трусливой пассивности наших так
называемых государственных партий.
К этому приходится прибавить еще следующее.
Основной причиной окостенения наших понятий о долге и
дисциплине в последнем счете явилось наше совершенно
анациональное и только формально государственное воспитание.
Благодаря этому и в этой области у нас перестали понимать
действительную роль средства и цели. Понятие о долге,
исполнение своих обязанностей, дисциплина - все это отнюдь не
самоцель, совершенно так же, как самоцелью не является и
государство. Нет, все эти понятия должны быть только средством
к цели. Сама же цель заключается в том, чтобы обеспечить
обществу, состоящему из физически и морально однородных живых
существ, возможность достойного существования на этой земле.
Когда гибнет целый народ, когда он стоит перед тягчайшими
испытаниями главным образом в результате действий отдельных
негодяев, тогда было бы чистым безумием руководиться
соображениями формальной дисциплины по отношению к этим
негодяям, хотя бы они и были у власти. Нет, при таком положении
вещей действительное исполнение долга требует нарушить
формальную дисциплину, но спасти свой народ от гибели.
Согласно современным ходячим буржуазным понятиям, если солдату
сказали сверху, чтобы он не стрелял в бунтовщиков, то
дисциплина требует от него, чтобы он действительно не стрелял.
Такая бездушная формальная дисциплина кажется иным более
ценной, чем жизнь собственного народа. Согласно нашим
национал-социалистическим понятиям, дело обстоит совсем не так.
В такие моменты солдат должен соблюдать не формальную
дисциплину по отношению к своему слабому начальнику, а
подлинную дисциплину по отношению к своему народу. В такие
минуты каждый из нас должен помнить о всей своей личной
ответственности перед нацией в целом.
Ноябрьская революция могла удаться только потому, что это
действительно живое представление о подлинной дисциплине к
этому времени совершенно исчезло в нашем народе - вернее, в
правящих кругах его. Это живое чувство уступило место
доктринерским и чисто формалистическим понятиям о дисциплине,
что при данной обстановке было только на руку революции.
В пояснение второго из вышеприведенных пунктов мы должны
сказать еще следующее.
Действительная причина трусости так называемых
"государственных партий" в последнем счете заложена в том, что
во время войны мы потеряли наиболее активистские, наиболее
доброкачественные элементы нашего народа. Далее, крупную роль
сыграло тут и то обстоятельство, что все наши буржуазные партии
стояли исключительно на почве борьбы только так называемым
духовным оружием, а применение физической силы предоставляли
