подготовки и неизбежно стали поэтому простым пушечным мясом. В
тогдашних фландрских боях пало (или было искалечено) добрых 400
тысяч человек, и заменить этот лучший слой людей у нас некем
было.
Потерю этих людей нельзя исчислять только арифметически.
Их гибель уже достаточно чувствительно нарушила равновесие.
Полюс худших элементов нации неизбежно стал перевешивать.
Низость, трусость и подлость неизбежно стали брать верх. К
этому надо прибавить еще следующее. Дело было не только в том,
что на полях битв массами погибали лучшие люди. Беда
заключалась еще и в том, что в это же самое время в тылу самым
старательным образом консервировались именно самые худшие
элементы. На каждого героя добровольца, смело и бесстрашно
шедшего, навстречу патриотической смерти, приходилось по
меньшей мере по одному "герою" тыла, убегавшему от смерти и
сохранявшему свою драгоценную жизнь для "пользы" родины.
Вот почему к концу войны мы и получили следующую картину:
середина принесла свои очень большие жертвы кровью; полюс
лучших людей дрался образцово и почти весь физически погиб;
полюс худших элементов к сожалению уцелел почти весь,
использовав в своих интересах многие нелепости нашего
законодательства, а главное - то обстоятельство, что мы не
пустили в ход военного устава. И вот именно эта очень хорошо
сохранившаяся человеческая накипь и сделала ноябрьскую
революцию. Лагерь этот мог сделать революцию только потому, что
ему теперь не противостоял уже полюс самых лучших людей. Эти
последние в своем большинстве погибли на фронтах.
Ввиду этого приходится сказать, что германскую революцию
сделал отнюдь не сам народ. Не народные массы Германии повинны
в этих каиновых делах, а только гнусная шайка дезертиров,
сутенеров и прочей сволочи.
Рядовой фронтовик с радостью приветствовал окончание
кровавой борьбы и был счастлив, что может вернуться на родину
повидать жену и детей. Настоящей внутренней связи с революцией
у него не было. Он не любил революцию и еще меньше любил ее
вождей и организаторов. В течение четырех с половиной лет
пребывания на фронте он успел позабыть даже имена этих
партийных гиен и вся их внутренняя склока была ему совершенно
чужда.
Только среди одной небольшой части немецкого народа
революция была действительно популярна. Я имею в виду тот сорт
людей, который под всевозможными предлогами старался улизнуть с
фронта и спрятаться в тылу. Эти персонажи любили революцию, но
тоже не ради ее прекрасных глаз, а ради того, что она избавляла
от необходимости бороться за дело родины.
Однако из популярности у таких разложившихся элементов
революция не могла себе сшить шубу. Построить государственную
власть на этаких элементах было невозможно. А между тем молодой
республике нужно было во что бы то ни стало создать
сколько-нибудь прочную государственную власть; иначе она имела
все основания опасаться, что после первого замешательства
остатки лучших элементов нашей нации все-таки объединятся и
одним ударом смахнут всю эту республику.
Вожди переворота в ту пору больше всего боялись, что
водоворот внутренних беспорядков увлечет их за собой и что
тут-то внезапно подымется какой-нибудь железный кулак, который
всех их опрокинет наземь. Молодой республике нужно было во что
бы то ни стало консолидировать свои силы.
Обстановка сложилась так, что республике во что бы то ни
стало нужно было быстро создать себе вооруженную силу, ибо
опираться на одну только слабую популярность было более чем
опасно.
В декабре, январе, феврале 1918-1919 гг. матадоры
революции сразу почувствовали, что у них уходит почва из-под
ног. И вот они стопи озираться кругом, где бы найти таких
людей, которые захотели и смогли бы подкрепить вооруженной
силой те слабые позиции, которые дарованы были им "народною
любовью". "Антимилитаристическая" республика нуждалась теперь в
солдатах. А так как популярностью эта республика пользовалась
только в кругах сутенеров, воров, взломщиков, дезертиров,
героев тыла и вообще элементов, охарактеризованных нами выше
как полюс самых худших людей, то вербовать среди этих слоев
солдат, готовых умереть за новый идеал, было бы бесполезным
делом. Тот слой, который был носителем идей ноябрьской
революции, не хотел да и не способен был дать солдат для защиты
этой своей революции. Этому слою нужна была не организация сил
республики, а еще большая дезорганизация их, ибо только так они
могли удовлетворить своим грабительским инстинктам. Этот спой
шел не под лозунгом; порядок и строительство германской
республики, а под лозунгом: разграбление республики.
Правительство народных уполномоченных на всех перекрестках
молило о помощи. Но меньше всего отклика оно получало со
стороны этого слоя носителей идей революции. Напротив, с этой
стороны оно получало только отпор и даже озлобление. Ибо
грабители в попытках создать армию неизбежно видели опасность
для себя. Им хотелось именно такой республики, которая целиком
зависела бы от одной "популярности" ее в среде грабителей. В
революции они видели только право на воровство, монополию на
хозяйничанье для арестантов, только что вырвавшихся из тюрьмы,
для воровских банд и грабителей, словом, для самой отъявленной
сволочи.
Правительство народных уполномоченных могло сколько угодно
вопить о помощи. Из этого лагеря оно никакого отклика не
получало. Напротив, отсюда только раздалась брань: "предатели!"
Тогда и господа народные уполномоченные начали понимать, каково
подлинное умоначертание того слоя, на котором зиждилась их
популярность.
И вот именно в эту пору в нашем отечестве опять нашлись
многочисленные молодые немцы, выразившие готовность, как они
думали, в интересах "тишины и порядка" вновь надеть на себя
солдатские шинели и взять ружье на плечо для борьбы против
разрушителей страны. Эти молодые люди вновь стали создавать
отряды добровольцев. В глубине души глубоко ненавидя революцию,
они вместе с тем на деле выступили на защиту ее и тем самым
практически укрепили ее.
Молодежь эта действовала конечно с самыми лучшими
намерениями. Подлинные организаторы революции, дергавшие ее за
веревочку, евреи оценили тогдашнюю ситуацию трезво и со своей
точки зрения правильно. Немецкий народ не созрел еще тогда к
тому, чтобы его можно было бросить в кровавую лужу большевизма,
как это удалось сделать в России. Это объяснялось тем, что
расовое состояние немецкого народа все же являлось еще более
благополучным и единство между немецкой интеллигенцией и
немецким населением физического труда еще не было достаточно
разрушено. Население России было сплошь безграмотное, чего
конечно нельзя было сказать ни о Германии, ни о других
западноевропейских народах. В России сама интеллигенция в
большинстве своем принадлежит к нерусским национальностям и во
всяком случае к неславянским расам. С тонким слоем
интеллигенции в России легко было справиться, ибо между ним и
широкими массами народа почти совсем не было посредствующих
звеньев, а умственный и моральный уровень широкой массы народа
был в России страшно низок.
В России достаточно было немногого. Надо было только
натравить необразованную, не умеющую ни читать, ни писать массу
на верхний слой интеллигенции, и без того почти не связанной с
народом. Этого было довольно, чтобы решить всю судьбу страны и
чтобы можно было считать революцию удавшейся. Вся неграмотная
масса русского народа попала в полное рабство к еврейским
диктаторам, у которых конечно хватило ума задрапировать свою
диктатуру в тогу "диктатуры народа".
Только применение самых драконовских мер при каждой
попытке дезертирства послужит достаточно отпугивающим примером
не только для отдельных лиц, но и для всей массы солдат.
В Германии имело крупное значение еще и следующее
обстоятельство. Разложение армии конечно происходило всюду -
без этого ноябрьская революция не могла удаться. Но тем не
менее главным носителем идеи революции и главным виновником
разложения армии был не фронтовик. Эту "работу" выполнили
главным образом негодяи местных гарнизонов или те субъекты,
которые вообще сумели изобразить себя "незаменимыми" и
спрятаться где-нибудь в тылу на хозяйственной работе.
Соответствующие "дополнения" эти банды получали еще за счет
дезертиров. С фронтов в это время дезертировали в тыл десятки
тысяч людей, оставаясь при этом почти совершенно
безнаказанными. Трусы, как известно, во все времена и эпохи
боятся только одного: собственной смерти. На фронтах смерть
конечно могла настигнуть такого труса в любой день и час.
Есть только одно средство заставить трусов, слабых и
колеблющихся несмотря ни на что выполнить их долг: дезертир
должен знать, что если он убежит с фронта, то его непременно
настигнет та участь, которой он больше всего боится. Дезертир
должен знать, что если он останется на фронте, то его только
может настигнуть смерть, а если он удерет с фронта, то смерть
непременно настигнет его.
В этом и заключается весь смысл военного устава.
Конечно было бы очень хорошо и красиво, если бы в той
великой борьбе за существование немецкого народа, которую нам
пришлось вести, можно было опереться только на добровольную
преданность всех и каждого. Однако мы знаем, что такие качества
свойственны были только самой лучшей части нации, а вовсе не
каждому среднему человеку. Вот почему и необходимы специальные
законы военного времени. Ведь и законодательство против
воровства рассчитано вовсе не на принципиально честных людей, а
только на колеблющиеся слабые элементы. Своим устрашающим
влиянием такое законодательство мешает возникнуть положению,
когда более честного считают более глупым, и когда поэтому люди
могли бы придти к убеждению, что лучше самим начать принимать
участие в краже, чем оставаться с пустыми руками или дать
обкрадывать себя.
Вот почему было абсолютно неправильным допустить даже на
одну минуту, что в борьбе, которая по всякому человеческому
разумению должна была занять по крайней мере несколько лет,
можно будет обойтись без специальных законов военного времени.
Ведь опыт многих столетий и даже тысячелетий совершенно
недвусмысленно говорит о том, что в очень серьезные времена,
когда государство вынуждено предъявить суровые требования к
нервам всех граждан, людей слабохарактерных приходится
принуждать к выполнению их обязанностей.
Конечно для наших героических добровольцев закон о
смертной казни был не нужен, но такой закон был совершенно
необходим по отношению к тем трусливым эгоистам, кто свою
драгоценную жизнь ставил выше интересов отечества. У нас же на
деле смертная казнь не была применена, т.е. военный устав
фактически остался без применения, и за это мы жестоко
поплатились. С фронтов полился - особенно начиная с 1918 г. -
непрерывный поток дезертиров, и именно эти элементы помогли
создать ту преступную организацию, которая с 7 ноября 1918 г.
внезапно выступила главным коноводом революции.
Фронтовики как целое ничего общего не имеют с этим
позорным явлением. Страстное стремление к миру испытывали
конечно и фронтовые солдаты. Но именно это могло стать
громадной опасностью как раз для революции. Когда после
перемирия немецкие армии стали возвращаться домой, тогдашние
вожаки революции со страхом спрашивали себя: что же сделают
