будто прорастало зерно, посаженное в теплую влажную землю невидимым
великим Садовником, а мне оставалось лишь присматривать за ростком и не
мешать ему расти. Все лучшее, что я пытался сделать сам, не ожидая этой
космической воли или торопя ее, все это оказывалось со временем худшим. И
вот теперь я видел над собою внимательно вглядывающийся в меня черный
звездный зрачок Садовника. Я не мог идти дальше.
Если у Бога есть чувство юмора, то это недоброе чувство. Я сижу на
холодной траве, впитывая громадное свечение звездной ночи, и не
догадываюсь о том, что я вижу утром. Лишь к утру я войду в маленький
пустой палаточный лагерь; ни один звук не ответит моим шагам; приоткрыв
полог палатки, я второй раз в жизни увижу смерть так близко от себя - я
увижу мертвую девушку, ненастоящую Керри, и тогда во мне исчезнет
последняя вера в бессмертие и последняя надежда на него.
Падает звезда. Я хочу загадать желание, но не успеваю.
12
Утро. Городская больница. Я снова пересказываю подробности того, что
увидел два часа назад.
- Вы сказали, следы побоев?
- Вот именно.
- Почему вы обвиняете именно этих людей?
Я повторяю свое объяснение - довольно правдоподобный фрагмент правды.
Вначале я говорил с врачом; он отнесся к моим словам серьезно; через
полчаса я говорил с полицейским, который ничему не верил, он только
ухмылялся и записывал. Он был молод и самоуверенно глуп. Но потом звонил
телефон - дважды - после второго звонка мой игрушечный блюститель не знаю
уж чего напустил на себя важность и сделал заявление: он объявил, что ни
одно из моих слов не подтвердилось, и вообще, в указанном месте никаких
палаток нет и не было. Потом я снова говорил с врачом; сейчас это
бесполезное занятие мне изрядно надоело. Я чувствую раздражение, готовое в
любой момент извергнуться на кого-нибудь, я даже хочу этого извержения и
потому говорю не совсем вежливо.
Однако доктор Хольт - приличный человек. Кажется, он мне сочувствует
и даже пытается помочь. Ему около тридцати, большие светло-рыжие усы
отрастил явно для солидности. Без усов он бы выглядел добрым и наивным
мальчиком. Правда, из наивного мальчика может вырасти как Христос, так и
Иуда. Я встаю, собираясь уйти.
- Вам лучше подождать еще немного. Я думаю, вскоре дело прояснится.
Я так не думаю, однако соглашаюсь.
Доктор Хольт подходит к зеленому металлическому шкафчику у окна и
набирает код на числовом замке (5-3-5-7-1, зачем-то запоминаю я); он
достает несколько упаковок лекарств, вылущивает две матово-желтые пилюли и
протягивает их мне:
- Вот, это поможет вам успокоиться.
Я чувствую что-то напоминающее трогательную благодарность. На
мгновение мне становится стыдно. Тьфу, глупость какая!..
...Я просыпаюсь на больничной койке. На мне махровый купальный халат
совсем не больничного вида. Я не знаю, сколько времени здесь нахожусь -
день, месяц, годы? Я знаю лишь то, что это больница, из которой нет
выхода. Я вспоминаю, что сегодня мой день рождения, хотя не могу вспомнить
какое сегодня число. Кто-то приглашал меня сегодня отпраздновать мой
собственный день рождения; я точно знаю, что праздник будет в комнате
3-37, на третьем этаже. Я решаю выяснить, кто приглашен на праздник, и
направляюсь туда. Почему-то я попадаю на второй этаж. Я стою у огромной
открытой шахты лифта; вокруг нее широкая лестница. Я начинаю спускаться на
первый этаж, все время зная о том, что мне нужно на третий. На ступеньках
стоят два вооруженных охранника устрашающего вида. Почему-то они не
обращают на меня внимания. Спустившись по лестнице, я вновь оказываюсь на
втором этаже. Но это уже другой второй этаж. Здесь явно биологическая
лаборатория. Я вижу аквариумы с мелкими рыбками множества пород. Аквариумы
стоят вдоль окон, яркий свет сочно и красиво переливается в зеленой
толщине воды. Везде расставлены пробирки и приборы неизвестного мне
устройства и назначения. Несколько человек прогуливаются, разговаривая
по-французски. Я подхожу и прислушиваюсь к разговору; почему-то мне
хочется идти в ногу с кем-нибудь из них. Все они одеты строго и
безукоризненно.
- Пар летю франсэ? - обращается ко мне красивая женщина в голубом
сверкающем вечернем платье. Я с трудом понимаю смысл вопроса. Мое
присутствие никого здесь не удивляет.
Я вижу много комнат, соединенных широкими дверными проемами без
дверей - совсем как в музее. Я хожу, осматривая все вокруг. Кажется, я
заглядываю туда, куда не надо. Я вижу лестницу, ведущую вниз (маленькая
темная боковая лестница); я спускаюсь и попадаю на первый этаж. Сейчас я в
полутемной древней комнате с двумя окнами, выходящими во двор - похоже,
бывшая душевая. Одно из окон разбито, пол усыпан битым стеклом. Во дворе
стоит женщина; вот она подходит к разбитому окну и совершенно естественным
тоном спрашивает, будет ли приглашен на мой день рождения профессор Хольт.
Меня это очень удивляет, я не могу понять, почему Хольт оказался
профессором.
- Ни в коем случае не будет! - отвечаю я, потом мне становится
неловко; я чувствую, что должен как-то объяснить свой приход сюда. Я
оправдываюсь, говорю, что пришел принять душ. Женщина отвечает, что
соседняя душевая все еще работает (зачем-то она делает ударение на словах
"все еще"). Я послушно иду в соседнюю комнату и принимаю душ. Душ теплый и
очень приятный. От щекотания водяных струй хочется смеяться. Пока я стою
под душем, исчезают все мои вещи, кроме полотенца. Приходится проделать
обратный путь, обвязавшись полотенцем. Мой вид снова никого не удивляет.
При выходе из лаборатории меня встречает один из огромных охранников и
спрашивает, будет ли приглашен на мой день рождения профессор Хольт.
- Ни в коем случае! - снова отвечаю я и прохожу дальше...
...Я просыпаюсь на больничной койке. Теперь на мне обычный больничный
халат. Молодая сестра в коротком халатике, нагнувшись, неумело вкалывает
мне в вену какую-то розовую жидкость. Ее рыжие волосы упали вперед и
закрыли ей лицо. Видно, что она очень старается. Мне вдруг становится
очень весело и хочется назвать ее милашкой. Рядом, на стуле примостился
Хольт (профессор?), с ним его записная книжка.
Я с удовольствием и взахлеб, совсем как мальчик, впервые увидевший
пожар, начинаю рассказывать о том, что видел только что.
Доктор Хольт очень серьезен; пока я говорю, он делает пометки в своей
записной книжке. Потом он отпускает сестру. Я пытаюсь разглядеть ее лицо,
но не успеваю.
- А милая у вас сестричка, профессор!
- Вы все еще считаете меня профессором?
- Я? Нет. Но все равно смешно.
- Тогда все в порядке. У вас был бред, вы были в тяжелом состоянии.
Очевидно, это была инфекция.
- Или это были ваши желтые таблетки, профессор Хольт. Правда, смешно
получилось?
Мне все еще весело, я не могу контролировать свои слова.
Доктор Хольт хмурится. Хмурится не совсем натурально.
- Вы все еще не здоровы. Побудете у нас, надеюсь, недолго. Сейчас вам
нужен отдых.
Еще бы.
Хольт уходит, закрывая за собой дверь. Я слышу, как звонко щелкает
замок. В палате становится тихо. В душе - тоже. Итак, из наивного мальчика
вырос все же Иуда. Что ж, он по-своему прав: Иудам живется легче в мире,
полном серебряных монет. Иуды всегда кому-то нужны.
Я осматриваю дверь, чтобы увидеть ручку. С внутренней стороны ручки
нет.
13
Я подхожу к окну. Когда я вставал с кровати, у меня вдруг закружилась
голова так сильно, что я с минуту стоял, держась за спинку, не решаясь
сделать первый шаг.
За окном - океан, сверкающий под обрывом. Окно открывается
удивительно легко, я наклоняюсь через подоконник и смотрю вниз. Внизу -
лоснящиеся на солнце камни, похожие на бегемотов. Пляж не широк, метрах в
десяти от обрыва он резко уходит в глубину. На глубине вода отливает
совсем другой зеленью. Это видно сразу. Интересно, смогу ли я сбежать,
если захочу.
Я смотрю на крошечный зеленый кустик внизу, пытаясь определить
высоту. Страха нет совершенно. Других эмоций тоже нет, осталось лишь
легкое удивление. Наверное, удивление - не эмоция, решаю я и снова смотрю
на кустик. Здесь высота примерно десятиэтажного дома. Но, может быть, то
лекарство, которым они меня накачали, растворило не только мои эмоции, но
и что-нибудь другое? Я начинаю декламировать вполголоса "Raven" и
останавливаюсь на четвертой строфе. С памятью все в порядке, они еще не
успели испортить мой мозг. Или не смогли.
Я решаю задачу по баллистике: что будет, если прыгнуть из окна в
воду? Сам факт прыжка меня нисколько не страшит; осталось лишь совершенно
интеллектуальное опасение - из-за того, что нет страха. Мозг работает
быстро и четко, как компьютер. При хорошем толчке я перелечу пляж метров
на десять; отталкиваться выгоднее всего не горизонтально, а чуть вверх.
Подсчет дает примерно 15 градусов.
Крохотный кустик снова привлекает мое внимание. До него не так уж
далеко, но, удивительно, - он кажется таким маленьким. Я смотрю в сторону;
на белой каменной стене ухитрилось вырасти деревце. Оно метрах в
пятидесяти от меня и его размеры вполне реальны. Вещи теряют свои реальные
размеры, если ты смотришь на них сверху вниз. Я улыбаюсь - не только вещи,
люди тоже.
Здесь, на Острове, я наблюдал много раз, как люди прыгают в воду с
большой высоты. Новички прыгают просто, ногами вниз, в полете они
удерживают равновесие руками. Но самые большие мастера прыгают в воду с
восточной стороны безымянного острова, они используют для прыжков высокую
его часть. Это самое популярное место для экскурсий, я тоже был там. Глядя
вниз, ты совсем не видишь воды, а только две бугристо-полосатых стены,
сходящихся книзу, словно клешня химерически огромного краба. Никто из
мастеров не прыгает за деньги. Считается, что это приносит несчастье.
Страх смерти сильнее желания разбогатеть. Бессмысленный риск сильнее
страха смерти. Странный мир. Странное существо - человек.
Впрочем, в жизни нет ничего, за что бы стоило цепляться.
Неврастенический вопрос Датского Принца никогда не вставал перед мною, я
всегда выбирал "быть" и не изменю свой выбор, что бы ни случилось. Но в
жизни действительно ничего нет. Я приходил к этой мысли много раз, еще
совсем молодым - но тогда я еще надеялся найти в жизни нечто, придающее ей
смысл. Деньги и все, связанное с ними, не привлекали меня никогда. Вначале
я искал любовь, потом славу, потом возможность вложить себя во что-то, в
жизнь человечества. Все это я имел много раз и не только в гомеопатических
дозах. Каждый раз это давало временное облегчение, но каждый раз,
добившись своего, я вновь сгибался под тяжестью бесполезности и
бессмысленности бытия. Это страшное чувство - гнев богов, наше наказание,
наша плата за нашу способность чувствовать тонко, нашу способность видеть
полутона, нашу свободу и гордость - все то, что равняет нас с богами. Рабы
по призванию не знают тоски, в их жизни всегда есть смысл. Поэтому люди и
тянутся к Богу; назвать себя рабом пусть божьи, но рабом, - значит сделать
шаг к спасению. Я знаю, в чем смысл жизни: он в рабстве и в глупости. Чем
больше глупости, тем лучше. Глупые люди не ищут смысл жизни и не сжигают
себя в живом пламени собственного духа.
Я наливаю себе стакан воды и выпиваю, наливаю снова. Сейчас нужно
пить больше воды и больше спать, чтобы поскорее изгнать из себя ту отраву,
которая бродит кругами в темных закоулках моих жил. Жаль, что я не знаком
