лошадей. Он подозвал их и попросил Мириэль рассказать все еще раз.
- Он, как видно, считает нас полоумными, - сказал Ангел, дослушав до
конца.
- Он чересчур хорошо нас знает, чтобы думать так, - возразил Белаш.
- Что это, по-твоему, должно означать?
- Да полно, Ангел, разве тебе не хотелось бы совершить невозможное? -
осклабился Сента.
- Нет, не хотелось бы. Только юнцы вроде тебя могут такого хотеть. Ты бы
урезонил его, Дакейрас.
- Вы все вольны ехать куда захотите, - сказал Нездешний. - Ко мне вас
никто не привязывал.
- Ну а сам-то ты? Неужто поедешь в горы?
- Да, поеду.
- И как же ты намерен помешать готирам? Выедешь им навстречу на белом
коне, назовешься и объявишь, что не позволишь им перебить бедных надиров?
- Повторяю: вы вольны ехать куда пожелаете.
- А как же Мириэль? - спросил Ангел.
- Мириэль сама отвечает за себя, - сказала девушка. - Я еду в Лунные
горы.
- Но почему? - вскричал Ангел. - Почему вы все уперлись на этом?
Нездешний помолчал и пожал плечами.
- Не люблю, когда убивают невинных.
***
Голос Вишны был спокоен, но Дардалион чувствовал в нем подспудное
напряжение.
- Не постигаю, как можно быть уверенным, что эта женщина послана нам
Истоком. Мы все согласны выйти на смертный бой против Зла, и это решение у
меня сомнений не вызывает. Мы могли бы отправиться в Пурдол, чтобы помочь
Карнаку оборонять крепость от вентрийцев, могли бы предложить свою помощь
коменданту Дельноха. Но ехать куда-то в степь и рисковать жизнью ради
мелкого надирского племени... Какая в этом цель, отец? Дардалион, не
отвечая, повернулся к остальным: белокурому Магнику, стройному Палисте и
молчаливому, погруженному в себя Экодасу.
- Что скажешь об этом ты, брат? - спросил он Магника.
- Я согласен с Вишной. Что надиры могут предложить миру? Ничего. У них
нет философии, нет искусств, нет наук, кроме разве что умения воевать.
Отдать за них жизнь было бы бессмысленно, однако я готов подчиниться твоему
решению, отец.
- А ты, мой мальчик? - обратился Дардалион к Палисте.
- Трудный вопрос, - произнес тот густым басом, не подходящим к его
хрупкой фигуре. - Мне кажется, ответ зависит от того, как рассматривать
приход этой женщины к нам. Если ее послал сюда Исток, путь наш ясен. Если же
нет... - Палиста развел руками.
- Я согласен с Палистой, - сказал Экодас. - Суть заключается в женщине.
При всем моем уважении к Вишне и Магнику, их доводы не убеждают меня. Кто
дал нам право судить, нужны миру надиры или нет? Если бы мы стремились
спасти одну-единственную жизнь, один Исток мог бы ведать, чего эта жизнь
стоит. Быть может, спасенный нами станет великим надирским пророком - а не
он, так сын его или внук. Откуда нам знать? Вопрос, однако, в том, послана
женщина Истоком или нет. Она ни о чем нас не просила - быть может, ключ в
этом?
- Понимаю, - сказал Дардалион. - Ты полагаешь, что ей было видение и
потому она пришла за помощью к нам?
- Тому было немало примеров. - В таком случае, к чему нам вера?
- Я не понимаю, отец.
- Вера, Экодас. К чему нам вера, если существуют доказательства?
- Неубедительно, - заявил Палиста. - Следовательно, тому, кто придет и
скажет, что он послан Истоком, верить не следует?
- Превосходно, дорогой мой Палиста! - расхохотался Дардалион. - Но это
значило бы бросаться из одной крайности в другую. Я хотел лишь сказать, что
вера должна присутствовать во всем, что недоказуемо. Если бы девушка
сказала, что послана Истоком, мы прочли бы ее мысли и узнали правду. Мы
руководствовались бы знанием и не испытывали нужды в вере. Однако мы
молились о ниспослании нам знака: куда следует отправиться Тридцати. И что
же мы получаем в ответ? Экодас спасает из беды надирку. Зачем она здесь?
Чтобы найти своего брата и привести его домой, где ожидается нашествие
врага. Кто этот враг? Не кто иной, как Цу Чао, чье злодейство побудило меня
собрать нас, Тридцать, воедино. Разве все это недостаточно красноречиво?
Разве вы не чувствуете, как сплетаются вместе нити судьбы?
- Мне трудно судить, - вздохнул Вишна. - Среди Тридцати я единственный
готир. Мои родные и друзья занимают высокие посты в императорском совете.
Возможно, в этом походе будут участвовать люди, которых я хорошо знаю. Мне
делается не по себе при мысли, что я могу обнажить меч против своих друзей.
- Я понимаю тебя, - сказал Дардалион, - и тем не менее верю в то, что Шиа
послана нам свыше и что цель наша - Лунные горы. Это все, что я могу
сказать.
- Я думаю, нам следует помолиться опять и попросить новых указаний, -
сказал Экодас. Остальные поддержали его.
- Вера прежде всего, - добавил Вишна, - но должен быть и другой знак.
- Вряд ли его напишут нам в небе огненными буквами, - мягко заметил
Дардалион.
- Пусть так, - ответил Экодас, - но если нам суждено умереть в надирских
степях, Исток приведет нас туда.
Дардалион посмотрел на каждого из молодых людей и встал.
- Хорошо, братья, будь по-вашему. Мы подождем. И помолимся.
***
Экодас спал чутко - Шиа словно проклятие на него наложила. Она и правда
снилась ему, и он постоянно просыпался, страдая от подавляемой страсти. Он
попытался молиться, но не смог и стал твердить про себя самые трудные
мантры. Это помогало, но ненадолго, и он снова видел перед собой ее кожу,
похожую на позлащенную слоновую кость, и темные миндалевидные глаза.
Он встал с постели за час до рассвета - тихо, чтобы не разбудить пятерых
братьев, спавших в одной комнате с ним, взял из сундука чистый белый хитон и
спустился на кухню.
Толстяк Мерлон уже раскутывал большие круги сыра, обернутые в грубый
холст. В дальнем углу Глендрин возился у печи, и пахло свежим хлебом.
- Рано ты нынче, - сказал Мерлон, увидев Экодаса.
- Не спится что-то, - признался тот.
- А я бы охотно прихватил еще часок, брат мой.
- Ступай, я поработаю за тебя.
- Будь благословен десятикрат, Экодас, - просиял Мерлон, обнимая его.
Толстяк, в свои двадцать шесть уже начавший лысеть, отличался необычайной
силой. Монахи подшучивали над его аппетитом, но на Мерлоне было не так уж
много жира, если не считать живота, и Экодас едва не задохнулся от его
хватки.
- Хватит, Мерлон, пусти! - просипел он.
- Увидимся за столом. - Толстяк зевнул и побрел прочь.
- Принеси мне ухват, Экодас, - попросил Глендрин, открывая дверцу печи.
Экодас снял ухват со стены, прикрепил к нему рифленую железную лопату и
подал пекарю. Тот подцепил на лопату три золотистых каравая и вынул их из
печи, а Экодас, надев белые шерстяные рукавицы, сложил хлеб на длинный
кухонный стол. Всего в печи было двенадцать хлебов, и от их запаха Экодасу
стало казаться, будто он неделю не ел.
- Мерлон сбил масло, - сказал Глендрин, садясь к столу, - но, бьюсь об
заклад, съел при этом не меньше половины.
- У тебя вся борода в муке - ты словно древний старец.
Глендрин с усмешкой отряхнул рыжую, расчесанную натрое бородку.
- Думаешь, эта женщина и вправду послана? - спросил он.
Экодас пожал плечами.
- Ели она и послана, то мне в наказание.
- Значит, десять благословений Мерлона будут тебе в самый раз, - хмыкнул
Глендрин, грозя ему пальцем. - Мысли о плотском суть грех!
- А ты как с ними справляешься? - спросил Экодас.
Улыбка Глендрина померкла.
- Никак, - сознался он. - Давай-ка работать.
Они нарезали сыр, натаскали свежей воды из колодца и расставили на столе
в трапезной тарелки, кувшины и кубки.
Экодас положил на поднос хлеб и сыр для Шиа, волнуясь при мысли о том,
что опять увидит ее.
- Не могу найти яблочный сок, - сказал он Глендрину.
- Он у нас вышел еще вчера.
- Но я обещал ей.
- Значит, она будет презирать тебя до конца твоих дней.
- Дурак, - буркнул Экодас, ставя па поднос кувшин с водой и кубок.
- Смотри не задерживайся у нее надолго, - посоветовал Глендрин.
Экодас, не отвечая, вышел из теплой кухни и поднялся по холодной лестнице
к комнате Шиа. Удерживая поднос левой рукой, он отворил дверь. Надирка спала
на полу перед угасшим очагом в последних лучах лунного света, положив голову
на руку и поджав ноги.
- Доброе утро, - сказал Экодас. Она тихо застонала, потянулась и села.
Темные и блестящие расплетенные косы падали ей на плечи. - Я принес тебе
завтрак.
- Ну как, снилась я тебе? - спросила она охрипшим со сна голосом.
- Сока больше нет, зато вода свежая и холодная.
- Значит, снилась. Хороший был сон, молельщик?
- Нельзя так говорить со священником, - упрекнул он ее.
Она рассмеялась, и он покраснел.
- Странный вы народ, колиши. - Она плавным движением поднялась с пола,
села, подвернув ноги, на койку, отломила горбушку хлеба и стала жевать. -
Посолить бы надо. - Он налил кубок воды и подал ей. Она коснулась пальцами
его руки, шепнув: - Какая мягкая у тебя кожа. Как у ребенка. - Взяла кубок и
стала пить.
- Зачем ты пришла сюда? - спросил он.
- Ты сам меня привел. - Она сунула палец в масленку и облизала его.
- Тебя послал кто-то?
- Да. Наш шаман, Кеса-хан. Чтобы я привела брата домой. Да ты и сам
знаешь.
- Да, но я хотел спросить...
- О чем?
- Так, ни о чем. Ешь на здоровье. Настоятель хочет видеть тебя, прежде
чем ты уйдешь, - он скажет тебе, где искать Белаша.
- Время еще есть, молельщик, - прошептала она, взяв его за руку.
Он отшатнулся, сказав с мольбой:
- Прошу тебя, не делай этого. Мне становится... как-то не по себе.
- Ты хочешь меня. - Это был не вопрос, а утверждение, сопровождаемое
улыбкой. Он прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.
- Да. Но хочу верить, что само по себе это еще не грех.
- Грех?
- Дурной поступок... Что-то вроде преступления.
- Вроде того, как увести лошадь у своего брата?
- Совершенно верно. Это и есть грех. Всякая кража, ложь и всякий
зловредный поступок - это грех.
Она медленно кивнула.
- Почему же тогда любовь - тоже грех? Разве это кража, или ложь, или
зло?
- Грехи не ограничиваются этим, - сказал он, с трудом подбирая слова. -
Нарушение правил или клятв - тоже грех. Каждый из нас здесь дал обещание
Истоку, нарушать которое нельзя.
- Твой бог сам потребовал от вас такого обещания?
- Нет, но...
- Кто же тогда?
Он развел руками.
- Так у нас принято, понимаешь? Эти правила составлены святыми мужами
много веков тому назад.
- Ага, значит, это написано в книгах.
- Совершенно верно.
- А у нас вот нет книг, поэтому мы живем как хотим: смеемся, любим и
сражаемся. Животы и головы у нас не болят, и дурные сны нам не снятся. Наш
бог говорит с нами из земли, а не через книги.
- Бог повсюду один, - заверил он.
- Нет, молельщик, не думаю. Наш бог сильный.
- Отчего же тогда он не спасет вас от готиров? - брякнул Экодас, не успев
удержаться. - Ох, прости! Я сказал, не подумав. Пожалуйста, прости меня.
- За что же? Ты просто меня не понял. Наш бог - это наша земля, и она
делает нас сильными. Мы будем сражаться и либо победим, либо умрем. Земле
все равно, победим мы или нет, ведь мы одно с ней, живы мы или мертвы.
Надиры - это и есть земля.
- Как ты думаешь, победа возможна?
- А тебе будет жаль, когда я умру? - в свою очередь спросила она.
- Да, - не колеблясь ответил он. Она придвинулась к нему, обняла его
рукой за шею и коснулась губами его щеки.
- Глупый Экодас, - прошептала она и отпустила его.
- Почему я глупый?
- Проводи-ка меня к настоятелю. Я хочу уйти.
***
Нездешний сошел с вороного, пешком поднялся на вершину холма и лег на
живот, разглядывая горную гряду, протянувшуюся с востока на запад через
