- Есть у тебя мужчина? - спросила Тасия. Даниаль подумала о Нездешнем и
покачала головой.
- Твое счастье. Мы влюбляемся в них, а они влюбляются в гладкую кожу и
яркие глазки. Я своего любила по-настоящему. Ну пусть бы он спал с ней,
когда захочет, - зачем было уходить к ней совсем?
- Да... Не знаю, что вам и сказать.
- Где тебе знать. Знание придет, когда твои красивые рыжие локоны
поседеют и кожа станет дряблой. Хотела бы я снова стать молодой, иметь
красивые рыжие волосы и не знать, что ответить старухе.
- Никакая вы не старуха.
Тасия сложила одежду на стул.
- Как помоешься, приходи в соседний дом. Я приготовила ужин - одни овощи,
правда, но кое-какие приправы еще остались.
Когда она ушла, Даниаль налила мыла на волосы и принялась отмывать грязь
и жир. Потом встала, вытерлась и посмотрелась в бронзовое зеркало у дальней
стены.
Собственная красота почему-то не придала ей бодрости вопреки обыкновению.
***
Дардалион вышел на окраину города и пересек по горбатому мостику узкий
ручей. Здесь росли тонкоствольные вязы и березы, похожие на прутики по
сравнению с кряжистыми лесными дубами. У ручья цвели цветы. Казалось,
колокольчики парят над землей, словно сапфировый туман. На Дардалиона
повеяло покоем и гармонией.
Шатры священников стояли на лугу правильным кругом. Рядом было новое
кладбище, на могилах лежали цветы.
Чувствуя себя неловко в своих доспехах, Дардалион вышел на луг, и все
взоры устремились на него. Самые смешанные чувства передавались ему:
страдание, боль, разочарование, восторг, гордость, отчаяние. Он впитывал их,
как и духовные образы тех, кто переживал их, и отвечал любовью, рожденной из
горя.
Священники молча обступили его, оставив проход к шатру посередине круга.
Оттуда вышел пожилой человек и низко поклонился Дардалиону. Дардалион упал
перед настоятелем на колени и склонился до земли.
- Добро пожаловать, брат Дардалион, - ласково произнес старик.
- Благодарствую, отец настоятель.
- Не хочешь ли ты снять свою броню и воссоединиться с братьями?
- Сожалею, но вынужден отказаться.
- Значит, ты больше не священник и не должен стоять передо мной на
коленях. Встань - ты разрешен от своих обетов. - Я не просил разрешать меня
от них.
- Орел не тянет плуг, Дардалион, и Истоку не нужны половинчатые герои.
Настоятель наклонился и мягко поднял Дардалиона с колен. Молодой
священник заглянул ему в глаза, думая найти там праведный гнев, но нашел
только печаль. Настоятель был очень стар, годы испещрили его лицо морщинами,
но глаза остались яркими, живыми и умными.
- Мне не нужна свобода. Я буду по-прежнему идти к Истоку, но иным путем.
- Все пути ведут к Истоку, Он же либо вершит суд, либо дарует блаженство.
- Не надо играть со мной в слова, отец. Я не ребенок. Я видел великое зло
на этой земле и не стану безропотно смотреть, как оно торжествует.
- Кто знает, в чем истинное торжество? Что есть жизнь, как не поиски
Бога? Что она такое - поле битвы, помойная яма или рай? Я зрю боль, которую
видел ты, и она печалит меня. Всякую боль я встречаю словами утешения и
всякое горе - обещанием грядущего блаженства. Я живу, чтобы исцелять,
Дардалион. Меч не дарует победы.
Дардалион выпрямился и посмотрел вокруг, чувствуя груз незаданных
вопросов. Все смотрели на него - он вздохнул и закрыл глаза, моля Исток
просветить его. Но он не получил ответа, и бремя не спало с его души.
- Я привез в Скарту двух детей - чудесных, одаренных девочек. Я видел,
как гибнут дурные люди, и знаю, что их смерть дарует жизнь невинным
существам. Я неустанно молился, чтобы путь был указан мне и будущее открыто.
Мне кажется, отец настоятель, что Исток во многом стремится к равновесию.
Есть охотники, и есть добыча. Самый слабый детеныш в стаде становится
добычей волков, и потому выживает только сильная порода. Но когда волков
слишком много, они могут истребить все стадо - и охотники устраивают облаву
на зверей, убивая опять-таки слабых и престарелых.
Сколько нужно еще примеров, чтобы убедиться, что Исток есть Бог
справедливости? Зачем он создал орла и волка, саранчу и скорпиона?
Единственно ради равновесия. Но когда мы видим, как торжествует зло и
приверженцы Хаоса опустошают землю, мы сидим в своих шатрах и размышляем о
тайнах бытия. Где же здесь равновесие, отец настоятель?
Мы стремимся преподать миру наши истины. Но если бы все соблюдали
целомудрие, подобно нам, кому бы мы их преподавали? Род человеческий
прекратился бы.
- И не стало бы войн, - заметил настоятель. - Не стало бы алчности,
похоти, отчаяния и горя.
- А заодно любви, радости и счастья.
- Счастлив ли ты теперь, Дардалион?
- Нет. Я растерян, и душа у меня болит.
- А был ли ты счастлив, будучи священником?
- Да. Был.
- Разве это не доказательство того, что ты заблуждаешься?
- Нет - скорее это доказательство моего себялюбия. Мы стремимся
заботиться о ближнем, чтобы получить благословение Истока. Но движет нами не
любовь к ближнему, а собственная корысть. Мы проповедуем любовь не ради
самой любви, а ради того, чтобы обеспечить себе блаженство. Ты утешаешь
страждущих? Но как? Как можешь ты понять их боль? Мы все книжники, не
знающие истинной жизни. Даже к смерти мы относимся постыдно, приветствуя ее,
как колесницу, уносящую нас в рай. Где же здесь самопожертвование? Враг
дарует нам желанную смерть, и мы принимаем ее с благодарностью. Принимаем
дар Хаоса - грязный, запятнанный кровью, гнусный дар самого дьявола.
- Ты сам запятнан Хаосом. Слова твои как будто разумны, но за ними стоит
Дух Хаоса. Недаром сам он именует себя Утренней Звездой, а мы зовем его
Князем Лжи. Легковерные поглощают его посулы, а он поглощает их. Я заглянул
в тебя, Дардалион, и не нашел в тебе зла. Но чистота привела тебя к
погибели, когда ты вздумал путешествовать с убийцей Нездешним. Ты был
слишком уверен в своей чистоте, и зло, заключенное в этом человеке, одолело
тебя.
- Я не нахожу в нем зла. Он не подчиняется законам морали, он жесток, но
зла в нем нет. Ты прав - в чем-то он повлиял на меня. Но чистота - не плащ,
который буря может забрызгать грязью. Нездешний просто заставил меня
пересмотреть мои взгляды.
- Вздор! - вскричал настоятель. - Он напоил тебя своей кровью и перелил в
тебя свою душу. Вы стали едины и вместе боретесь с добром, которое ты внес в
его злую натуру. Вы связаны, как сросшиеся близнецы. Он пытается творить
добро, а ты - зло. Разве ты сам этого не видишь? Если мы будем слушать тебя,
нашему ордену придет конец, и все, на чем мы стоим, будет развеяно по ветру.
Из себялюбия ты ищешь приюта среди нас, думая утолить здесь свои сомнения.
Но мы не примем тебя.
- Теперь и ты заговорил о себялюбии, отец настоятель. Тогда скажи мне вот
что: если мы, священники, должны всячески избегать себялюбия, почему мы
тогда позволяем Братству убивать нас? Если самопожертвование предполагает
отказ от чего-то ради помощи ближнему, то сопротивление Братству как раз и
будет самопожертвованием. Мы не желаем воевать, мы желаем умереть - стало
быть, сражаясь, мы жертвуем собой и помогаем сохранить жизнь невинных.
- Уйди прочь, Дардалион! Ты осквернен столь сильно, что не в моей слабой
власти помочь тебе.
- Тогда я буду сражаться один, - холодно поклонившись, объявил Дардалион.
Священники расступились перед ним, и он прошел, ни на кого не глядя и
наглухо отгородившись от их чувств. Он перешел через мост и остановился,
глядя на струи ручья. Ему больше не было неловко в доспехах, и бремя
свалилось с его души. Потом он услышал шаги и увидел священников, идущих к
нему по мосту, - все они были молоды. Первым шел плотный, коренастый юноша с
яркими голубыми глазами и коротко остриженными белокурыми волосами.
- Мы хотим поговорить с тобой, брат, - сказал он. Дардалион кивнул, и
пришедшие полукругом расселись около него на траве. - Меня зовут Астила. Мы,
присутствующие здесь, давно ж дали тебя. Ты согласен открыть нам свое
сознание?
- С какой целью?
- Мы хотим понять твою жизнь и происшедшую с тобой перемену. Проще всего
это сделать, прочитав твою память.
- А чистоту запятнать не боитесь?
- Соединенная воля спасет нас, если такая опасность возникнет.
- Тогда согласен.
Священники наклонили головы и закрыли глаза. Дардалион содрогнулся, когда
они подключились к его разуму и души их слились воедино. Пестрым вихрем
закружились воспоминания. Радости и муки детства. Годы учения. Мечты. Вот
вихрь приостановился - наемники снова привязали его к дереву, принялись
кромсать ножами, и боль вернулась к нему. А затем...
Нездешний. Спасение. Пещера. Кровь. Свирепый восторг битвы и смерти.
Стены Мазина. Постоянная молитва указать путь, не находящая ответа...
Их души вернулись в свои тела, и Дардалион почувствовал дурноту. Он
открыл глаза и пошатнулся. Глоток чистого воздуха помог ему прийти в себя.
- Каков же итог ваших изысканий? - спросил он.
- В первый миг кровь Нездешнего глубоко осквернила тебя, - сказал Астила,
- поэтому ты изрубил своего противника на куски. Но с тех пор, что бы ни
говорил настоятель, ты успешно боролся со злом.
- Так вы не признаете меня правым?
- Нет. И все-таки мы пойдем за тобой. Все пойдем.
- Почему?
- Потому что мы слабы, как и ты. И священники из нас никудышные, несмотря
на все наши старания. Исток мне судья - и если он обречет меня на вечную
гибель, так тому и быть. Я не в силах больше смотреть, как убивают моих
братьев, не могу видеть, как умирают дренайские дети, и готов сразиться с
Братством.
- Почему же ты бездействовал раньше?
- На это не так легко ответить. Скажу за себя одного: я боялся стать
таким же, как Черные Братья. Я не знал, возможно ли при той ненависти, что
снедала меня, сохранить хоть какую-то чистоту, сохранить в себе Бога. Ты
сохранил - и я пойду за тобой.
- Нам недоставало вождя, - сказал другой священник.
- Теперь вы его нашли. Сколько нас здесь?
- Вместе с тобой - тридцать.
- Тридцать? Хорошо. Начало положено.
Глава 11
Нездешний отпустил двух служанок, вылез из ванны и стряхнул с себя
цветочные лепестки. Потом, обмотавшись вокруг пояса полотенцем, подошел к
большому зеркалу и не спеша побрился. Плечо у него болело, и мускулы ныли
после битвы у стен Мазина, а на ребрах красовался огромный синяк. Нездешний
нажал на него и поморщился. Три года назад такой синяк давно бы уже зажил -
а десять лет назад его не было бы вовсе. Время - самый опасный враг.
Нездешний посмотрел в свои темно-карие глаза, вгляделся в сетку морщин и в
седину, обильно пробивающуюся на висках. Потом его взгляд переместился
пониже. Тело у него еще крепкое, но мускулы уже сохнут и скоро будут как
веревки. Недолго ему осталось заниматься своим ремеслом.
Он налил себе вина и подержал во рту, смакуя терпкий, почти горький вкус.
Дверь отворилась, и вошел Кудин - маленький, толстый, с блестящим от пота
лицом. Нездешний кивнул ему. За купцом шла молодая девушка с охапкой одежды
в руках. Она сложила вещи на позолоченный стул и вышла, опустив глаза. Кудин
топтался, беспокойно потирая руки.
- Ну что, дорогой мой, - всем доволен?
- Мне понадобится еще тысяча монет серебром.
- Разумеется.
- Мои вклады приносят хорошую прибыль?
- Времена теперь тяжелые, но ты, думаю, не будешь разочарован. Большую
часть твоих восьми тысяч я поместил в Венгрии, вложив их в торговлю
специями, - на них война не повлияет. Ты можешь получить деньги у Исбаса, в
банке города Тиры.
- Чего ты так волнуешься, Кудин?
