смету снабжения войск продовольствием, тщательно изучал ее и
отметил, что чем ближе армия к фронту, тем меньше становятся
пайки. Он невольно рассмеялся над одним параграфом, согласно
которому при приготовлении солдатской похлебки запрещалось
употреблять шафран и имбирь. В приказе имелось примечание:
полевые кухни должны собирать кости и отсылать их в тыл на
дивизионные склады. Было неясно, о каких костях идет речь -- о
человеческих или о костях другого убойного скота.
-- Послушайте, Швейк,-- сказал поручик Лукаш, зевая от
скуки,-- пока мы дожидаемся еды, вы могли бы рассказать
какую-нибудь историю.
-- Ох! -- ответил Швейк.-- Пока мы дождемся еды, я успел
бы рассказать вам, господин обер-лейтенант, всю историю
чешского народа. А пока я расскажу очень коротенькую историю
про одну почтмейстершу из Седлчанского округа, которая по
смерти мужа была назначена на его место. Я тут же вспомнил о
ней, когда услыхал разговоры о полевой почте, хотя эта история
ничего общего с полевой почтой не имеет.
-- Швейк,-- отозвался с кушетки поручик Лукаш,-- вы опять
начинаете пороть глупости.
-- Так точно, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,
это действительно страшно глупая история. Я сам не могу понять,
как это мне пришло в голову рассказывать такую глупую историю.
Может, это врожденная глупость, а может, воспоминание детства.
На нашем земном шаре, господин обер-лейтенант, существуют
разные характеры,-- все же повар Юрайда был прав. Напившись в
Бруке пьяным, он упал в канаву, а выкарабкаться оттуда не мог и
кричал: "Человек предопределен и призван к тому, чтобы познать
истину, чтобы управлять своим духом в гармонии вечного
мироздания, чтобы постоянно развиваться и совершенствоваться,
постепенно возноситься в высшие сферы мира, разума и любви".
Когда мы хотели его оттуда вытащить, он царапался и кусался. Он
думал, что лежит дома, и, только после того, как мы его
сбросили обратно, стал умолять, чтобы его вытащили.
-- Но что же с почтмейстершей? -- с тоской воскликнул
поручик Лукаш.
-- Весьма достойная была женщина, но и сволочь, господин
обер-лейтенант. Она хорошо выполняла все свои обязанности на
почте, но у нее был один недостаток: она думала, что все к ней
пристают, все преследуют ее, и поэтому после работы она
строчила на всех жалобы, в которых подробнейшим образом
описывала, как это происходило.
Однажды утром пошла она в лес по грибы. И, проходя мимо
школы, приметила, что учитель уже встал. Он с ней раскланялся и
спросил, куда она так рано собралась. Она ему ответила, что по
грибы, тогда он сказал, что скоро пойдет по грибы тоже. Она
решила, что у него по отношению к ней, старой бабе, какие-то
грязные намерения, и потом, когда увидела его выходящим из
чащи, испугалась, убежала и немедленно написала в местный
школьный совет жалобу, что он хотел ее изнасиловать. По делу
учителя в дисциплинарном порядке было назначено следствие, и,
чтобы из этого не получился публичный скандал, на следствие
приехал сам школьный инспектор, который просил жандармского
вахмистра дать заключение, способен ли учитель на такой
поступок. Жандармский вахмистр посмотрел в дела и заявил, что
это исключено: учитель однажды уже был обвинен в приставаниях к
племяннице ксендза, с которой спал сам ксендз. Но жрец науки
получил от окружного врача свидетельство, что он импотент с
шести лет, после того как упал с чердака на оглоблю телеги.
Тогда эта сволочь-- почтмейстерша-- подала жалобу на
жандармского вахмистра, на окружного врача и на школьного
инспектора: они-де все подкуплены учителем. Они все подали на
нее в суд, ее осудили, но потом она приговор обжаловала,-- она,
дескать, невменяемая. Судебные врачи освидетельствовали ее и в
заключении написали, что она хоть и слабоумная, но может
занимать любую государственную должность.
Поручик Лукаш воскликнул:
-- Иисус Мария! -- и прибавил: -- Сказал бы я вам
словечко, но не хочу портить себе ужин.
Швейк на это ответил:
-- Я же предупреждал вас, господин обер-лейтенант, что
расскажу страшно глупую историю.
Поручик Лукаш только рукой махнул.
-- От вас я этих глупостей слышал достаточно.
-- Не всем же быть умными, господин обер-лейтенант,--
убежденно сказал Швейк.-- В виде исключения должны быть также и
глупые, потому что если бы все были умными, то на свете было бы
столько ума, что от этого каждый второй человек стал бы
совершеннейшим идиотом. Если бы, например, осмелюсь доложить,
господин обер-лейтенант, каждый знал законы природы и умел
вычислять расстояния на небе, то он лишь докучал бы всем, как
некий пан Чапек, который ходил в трактир "У чаши". Ночью он
всегда выходил из пивной на улицу, разглядывал звездное небо, а
вернувшись в трактир, переходил от одного к другому и сообщал:
"Сегодня прекрасно светит Юпитер. Ты, хам, даже не знаешь, что
у тебя над головой! Это такое расстояние, что, если бы тобой,
мерзавец, зарядить пушку и выстрелить, ты летел бы до него со
скоростью снаряда миллионы и миллионы лет". При этом он вел
себя так грубо, что обычно сам вылетал из трактира со скоростью
обыкновенного трамвая, приблизительно, господин обер-лейтенант,
километров десять в час. Или возьмем, господин обер-лейтенант,
к примеру, муравьев...
Поручик Лукаш приподнялся на кушетке, молитвенно сложив
руки на груди:
-- Я сам удивляюсь, почему я до сих пор разговариваю с
вами, Швейк. Ведь я, Швейк, вас так давно знаю...
Швейк в знак согласия закивал головой.
-- Это привычка, господин обер-лейтенант. В том-то и дело,
что мы уже давно знаем друг друга и вместе немало пережили. Мы
уже много выстрадали и всегда не по своей вине. Осмелюсь
доложить, господин обер-лейтенант,-- это судьба. Что государь
император ни делает, все к лучшему: он нас соединил, и я себе
ничего другого не желаю, как только быть чем-нибудь вам
полезным. Вы не голодны, господин обер-лейтенант?
Поручик Лукаш, который между тем опять растянулся на
старой кушетке, сказал, что последний вопрос Швейка --
прекрасная развязка томительного разговора. Пусть Швейк пойдет
справиться, что с ужином. Будет, безусловно, лучше, если Швейк
оставит его одного, так как глупости, которые пришлось ему
выслушать, утомили его больше, чем весь поход от Санока. Он
хотел бы немножко поспать, но уснуть не может.
-- Это из-за клопов, господин обер-лейтенант. Это старое
поверье, будто священники плодят клопов. Нигде не найдешь
столько клопов, как в доме священника. В своем доме в Горних
Стодулках священник Замастил написал даже целую книгу о клопах.
Они ползали по нем даже во время проповеди.
-- Я вам что сказал, Швейк, отправитесь вы в кухню или
нет?
Швейк ушел, и вслед за ним из угла как тень вышел на
цыпочках Балоун...
Когда рано утром батальон выступил из Лисковца на Старую
Соль -- Самбор, несчастную корову, все еще не сварившуюся,
везли в полевой кухне. Было решено варить ее по дороге и съесть
на привале, когда будет пройдена половина пути.
Солдатам дали на дорогу черный кофе.
Подпоручика Дуба опять поместили в санитарную двуколку,
так как после вчерашнего ему стало хуже. Больше всего страдал
от него денщик, которому пришлось бежать рядом с двуколкой.
Подпоручик Дуб без устали бранил Кунерта за то, что вчера он
нисколько о нем не заботился, и обещал по приезде на место
назначения расправиться с ним. Он ежеминутно требовал воды,
выпивал ее, и тут же его рвало.
-- Над кем, над чем смеетесь? -- кричал он с двуколки.-- Я
вас проучу, вы со мной не шутите! Вы меня узнаете!
Поручик Лукаш ехал верхом на коне, а рядом с ним бодро
шагал Швейк. Казалось, Швейку не терпелось сразиться с
неприятелем. По обыкновению, он рассказывал:
-- Вы заметили, господин обер-лейтенант, что некоторые из
наших людей ровно мухи. За спиной у них меньше, чем по тридцать
кило,-- и того выдержать не могут. Вам следовало бы прочесть им
лекции, какие нам читал покойный господин обер-лейтенант
Буханек. Он застрелился из-за задатка, который получил под
женитьбу от своего будущего тестя и который истратил на девок.
Затем он получил второй задаток от другого будущего тестя. С
этими деньгами он обращался уже более хозяйственно. Он их
постепенно проигрывал в карты, а девочек оставил. Но денег
хватило ненадолго, так что ему пришлось обратиться за задатком
к третьему будущему тестю. На эти деньги он купил себе коня,
арабского жеребца, нечистокровного...
Поручик Лукаш соскочил с коня.
-- Швейк,-- крикнул он угрожающе,-- если вы произнесете
хоть слово о четвертом задатке, я столкну вас в канаву!
Он опять вскочил на коня, а Швейк серьезно продолжал:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, о четвертом
задатке и речи быть не может, так как после третьего задатка он
застрелился.
-- Наконец-то,-- облегченно вздохнул поручик Лукаш.
-- Чтобы не забыть,-- спохватился Швейк.-- Лекции,
подобные тем, какие нам читал господин обер-лейтенант Буханек,
когда солдаты во время похода падали от изнеможения, по моему
скромному мнению, следовало бы читать, как это делал он, всем
солдатам. Он объявлял привал, собирал всех нас, как наседка
цыплят, и начинал: "Вы, негодяи, не умеете ценить того, что
маршируете по земному шару, потому что вы такая некультурная
банда, что тошно становится, как только на вас посмотришь.
Заставить бы вас маршировать на Солнце, где человек, который на
нашей убогой планете имеет вес шестьдесят кило, весит свыше
тысячи семисот килограммов. Вы бы подохли! Вы бы не так
замаршировали, если бы ранец у вас весил свыше двухсот
восьмидесяти килограммов, почти три центнера, а винтовка --
около полутора центнеров. Вы бы разохались и высунули бы языки,
как загнанные собаки!" Был среди нас один несчастный учитель,
он также осмелился взять слово: "С вашего разрешения, господин
обер-лейтенант, а на Луне человек, весом в шестьдесят
килограммов, весит лишь тринадцать килограммов. На Луне нам
было бы легче маршировать, так как ранец весил бы там лишь
четыре килограмма. На Луне мы не маршировали бы, а парили в
воздухе".-- "Это ужасно,-- сказал покойный господин
обер-лейтенант Буханек.-- Ты, мерзавец, соскучился по оплеухе?
Радуйся, что я дам тебе обыкновенную земную затрещину. Если бы
я дал тебе лунную, то при своей легкости ты полетел бы
куда-нибудь на Альпы, от тебя только мокрое место осталось
бы... А если б я залепил тебе тяжелую солнечную, то твой мундир
превратился бы в кашу, а голова перелетела бы прямо в Африку".
Дал он, значит, ему обыкновенную земную затрещину. Этот
выскочка разревелся, а мы двинулись дальше. Всю дорогу на марше
тот солдат ревел и твердил, господин обер-лейтенант, о каком-то
человеческом достоинстве. С ним. мол, обращаются, как с тварью
бессловесной. Затем господин обер-лейтенант Буханек послал его
на рапорт, и его посадили на четырнадцать дней; после этого
тому солдату оставалось служить еще шесть недель, но он не
дослужил их. У него была грыжа, а в казармах его заставляли
вертеться на турнике, он этого не выдержал и умер в госпитале,
как симулянт.
-- Это поистине странно, Швейк,-- сказал поручик Лукаш,--
вы имеете обыкновение, как я вам уже много раз говорил, особым
образом унижать офицерство.
-- Нет у меня такого обыкновения,-- откровенно признался
Швейк. Я только хотел рассказать, господин обер-лейтенант, как
раньще на военной службе люди сами доводили себя до беды. Этот
