Он успел пропустить по три рюмки на каждую, выпитую его гостем,
и замолк на минуту, лишь когда понял, что они с гостем не видят
друг друга, тогда он поднялся и зажег лампу. Доктор Хувеналь
Урбино поглядел на него при свете и заметил, что один глаз
Лоренсо Дасы выкатился, как у рыбы, а слова не совпадают с
движением губ, и подумал, что, пожалуй, и сам перебрал лишку, и
это ему кажется. Он встал, испытывая изумительное чувство,
будто находится внутри тела, которое принадлежит не ему, а еще
кому-то, кто сидел на том самом месте, где был он, и лишь
огромным усилием заставил себя не потерять сознание.
Было семь вечера, когда он вышел из конторы Лоренсо Дасы,
тот шествовал впереди. Стояла полная луна. Дворик,
преображенный парами анисовки, словно плавал в аквариуме, а
накрытые платками клетки казались призраками, задремавшими в
жарком аромате цветущих апельсиновых деревьев. Окно в швейную
комнату было открыто, на рабочем столике горела лампа, на
мольбертах стояли незаконченные картины. "Где ты, которой нет",
- сказал доктор Урбино, проходя мимо окна, но Фермина Даса не
слышала его, она не могла слышать, потому что в это время
плакала от бессильной ярости у себя в спальне, уткнувшись лицом
в подушку, и ждала отца, чтобы выместить на нем все унижение
сегодняшнего дня. Доктор не отказался от мечтаний попрощаться с
нею, но Лоренсо Даса не предложил ему этого. Он с замиранием
сердца вспомнил ее чистый пульс, ее язык, как у кошки, ее
нежные миндалины, и тут же расстроился при мысли, что она не
захочет его больше видеть и воспротивится любой попытке с его
стороны. Едва Лоренсо Даса вступил в прихожую, как разбуженные
вороны под просты-
ней издали погребальный крик. "Взрасти воронов, и они
выклюют тебе глаза", - проговорил доктор вслух, все еще думая о
ней, и Лоренсо Даса обернулся переспросить, что он сказал.
- Это не я, - ответил доктор. - Это - анисовка. Лоренсо
Даса проводил его до экипажа и попытался вручить золотой песо
за второй визит, но доктор не взял. Он четко объяснил кучеру,
как отвезти его в дом к двум больным, которых он должен был
посетить, и без посторонней помощи поднялся в экипаж. Но когда
коляска покатила по булыжной мостовой, подпрыгивая на
неровностях, ему стало совсем худо, и он велел кучеру изменить
маршрут. Он поглядел на себя в зеркальце на стенке кареты и
увидел, что изображение его тоже думает о Фермине Дасе. Он
пожал плечами. И наконец, отрыгнув сполна, откинул голову на
грудь и заснул, а во сне услыхал погребальный звон. Сперва
зазвонили колокола собора, а потом - все церкви, одна за
другой, даже разбитые черепки на странноприимном доме Святого
Хулиана.
- Какое дерьмо, - прошептал он во сне, - покойники мрут
без перерыву.
Мать и сестры ужинали кофе с пирожками за парадным столом
в большой столовой, когда он вдруг появился в дверях, с помятым
жалким лицом и обесчещенный блядским запахом диковинных
воронов. Главный колокол близкого собора отдавался гулом в
огромном водоеме дома. Мать спросила, куда он подевался, его
искали повсюду, за ним приходили от генерала Игнасио Марии,
последнего внука маркиза де Хариас де ла Веры, сегодня у него
случилось кровоизлияние в мозг, и по нему теперь звонили
колокола. Доктор Хувеналь Урбино слушал мать и не слышал,
ухватившись за дверной косяк, а потом повернулся, намереваясь
отправиться к себе в спальню, но рухнул лицом вниз: анисовка
фонтаном хлынула из него
- Пресвятая Дева Мария! - вскрикнула мать. - Верно,
случилось что-то необычайное, раз ты пришел домой в таком виде.
Однако самое необычайное еще не случилось.
Воспользовавшись приездом в город знаменитого пианиста
Ромео Лушича, исполнившего сонаты Моцарта сразу же, как только
в городе закончился траур по генералу Игнасио Марии, доктор
Хувеналь Урбино взгромоздил рояль Медицинской школы на повозку,
запряженную мулами, и устроил во славу Фермины Дасы небывалую
серенаду. Она проснулась при первых же тактах; ей не надо было
выглядывать из-за занавески, чтобы понять, кто устроил в ее
честь небывалое действо. Единственное, о чем она сожалела: о
том что у нее не хватило характера, чтобы, подобно иным
разгневанным девам, опрокинуть на голову нежеланного
претендента ночной горшок. А Лоренсо Даса быстро, пока звучала
серенада, оделся, и по ее окончании зазвал к себе в гостиную
доктора Урбино и пианиста, одетых, как подобало случаю, в
концертные костюмы, и поблагодарил их за серенаду рюмкой
доброго коньяка.
Очень скоро Фермина Даса поняла, что отец старается
смягчить ее сердце. На следующий после серенады день он ей
сказал словно между прочим:
"Представь, как бы растрогалась твоя мать, узнай она, что
за тобой ухаживает мужчина из семейства Урбино де ла Калье."
Фермина Даса отрезала:
"Она бы перевернулась в гробу". Подружки, рисовавшие
вместе с нею, рассказали ей, что Лоренсо Даса был приглашен
отобедать в общественный клуб доктором Хувеналем Урбино, за что
доктор получил строгое порицание, поскольку нарушил устав
клуба. И только тогда заодно она узнала, что ее отец просил
несколько раз о принятии в этот клуб, и всякий раз ему
отказывали: он набирал столько черных шаров, что о следующей
попытке не могло идти речи. Но Лоренсо Даса проглотил все
унижения - у него была луженая печень бондаря, - и продолжал
плести затейливые сети, устраивая случайные встречи с Хувеналем
Урбино: он не понимал, что доктор Урбино совершал невозможное,
встречаясь с ним. Иногда они целыми часами разговаривали в
конторе у Лоренсо Дасы, тогда весь дом словно бы отключался от
времени, потому что Фермина Даса не позволяла никому продолжать
нормальную жизнь, пока он не уйдет. Приходское кафе было
прекрасной нейтральной землею для встреч. Именно там Лоренсо
Даса дал Хувеналю Урбино первые уроки шахматной игры, и тот
оказался столь прилежным учеником, что шахматы стали для него
неизлечимой привязанностью и терзали потом до последнего дня
жизни.
Однажды вечером, вскоре после серенады, исполненной на
рояле, Лоренсо Даса нашел у себя в прихожей письмо в
запечатанном конверте, адресованное его дочери, и с монограммой
Хувеналя Урбино на сургучной печати. Проходя мимо спальни
дочери, он подсунул письмо под дверь, и та никак не могла
понять, каким образом письмо очутилось у нее в комнате, не мог
же отец измениться настолько, что сам приносил ей письма
ухажера. Она положила письмо на тумбочку у постели, по правде
говоря, не зная, что с ним делать, и там оно пролежало
нераспечатанным несколько дней, до того дождливого утра, когда
Фермине Дасе приснилось, что Хувеналь Урбино опять пришел к ним
и подарил ей лопаточку, с помощью которой осматривал ее горло.
Во сне лопаточка была не из алюминия, а из другого, заманчивого
металла, доставлявшего ей радость в Других снах, а в этом сне
она разломила лопаточку на две неравные части и отдала ему
меньшую половинку.
Проснувшись, она распечатала письмо. Оно было кратким и
красивым. Хувеналь Урбино молил об одном - чтобы она позволила
ему просить разрешения у ее отца навестить ее. Поражала
простота и серьезность письма, и бешенство, которое она с такой
любовью лелеяла много дней, вдруг угасло. Она спрятала письмо в
сумку, которой не пользовалась, на самое дно сундука, но вдруг
вспомнила, что именно там хранились у нее надушенные письма
Флорентино Арисы, и, содрогнувшись, достала сумку, чтобы
перепрятать в другое место. Ей вдруг показалось, что достойнее
считать, будто письма вовсе не было, и она сожгла его на лампе,
глядя, как капли сургуча превращались в синие пузыри и лопались
в пламени. Она вздохнула: бедняга. И тут же поймала себя на
том, что немногим более чем за год уже второй раз говорит так,
и на мгновение подумала о Флорентино Арисе, и сама подивилась,
как далек он от ее жизни: бедняга.
В октябре, с последними дождями, пришли еще три письма, и
к первому была приложена коробочка фиалковых карамелек,
изготовлявшихся в аббатстве Флавиньи. Два из них доставил к
дверям дома кучер доктора Хувеналя Урбино, и доктор в окошечко
экипажа поздоровался с Галой Пласидией, во-первых, чтобы не
возникло никаких сомнений, что письма от него, и во-вторых,
чтобы никто потом не мог сказать, что они не получены. Кроме
того, оба письма были запечатаны сургучной печатью с
монограммой и написаны теми самыми загадочными крючками,
которые Фермина Даса уже знала: докторский почерк. В обоих, по
сути дела, говорилось то же, что и в первом, и в том же
почтительном тоне, однако за сдержанной скромностью проступало
страстное волнение, которого никогда не обнаруживалось в
осторожных письмах Флорентино Арисы. Фермина Даса прочитала их
сразу же, едва получила, - от первого письма их отделяли две
недели, - и уже собиралась было сжечь на огне, но передумала и
не стала искать объяснений, почему. Однако и на эти письма она
тоже не ответила.
Третье октябрьское письмо просунули под входную дверь, и
оно совсем не походило на предыдущие. Почерк был нетвердый,
детский, без сомнения, писали левой рукой, но Фермина Даса не
додумалась до этого, пока содержание не открыло ей подлость
анонимного автора. Автор письма считал, что Фермина Даса сама
завлекла своими чарами Хувеналя Урбино, и из этого
предположения делал самые зловещие заключения. Заканчивалось
письмо угрозой: если Фермина Даса не откажется от своих
незаконных притязаний на самого завидного холостого мужчину в
городе, то будет публично посрамлена.
Она почувствовала себя жертвой чудовищной
несправедливости, но не прониклась мстительным чувством,
наоборот: ей захотелось найти анонимного автора и доходчиво
объяснить ему, что он ошибается, ибо она убеждена, что никогда
в жизни не поддастся ухаживаниям Хувеналя Урбино. В последующие
дни она получила еще два письма без подписи, столь же коварные,
что и первое, но, похоже, все три были написаны разными лицами.
Или она стала жертвой заговора, или лживая версия о ее
тайных любовных притязаниях разошлась гораздо шире, чем можно
предположить. Ей не давала покоя мысль, что все это - следствие
нескромности Хувеналя Урбино. А вдруг он вовсе не такой
благородный, каким выглядит, думалось ей иногда, и, может, у
кого-нибудь в гостях был несдержан на язык, а то и похвалялся
воображаемыми победами, как это делают многие мужчины его
круга. Она хотела даже написать ему, упрекнуть в том, что он
задел ее честь, но потом отказалась от этой мысли: а вдруг он
именно на это и рассчитывал. Она попробовала разузнать о нем
через подружек, вместе с которыми рисовала в швейной комнате,
но единственное, что они слышали, были благожелательные
пересуды об исполненной на рояле серенаде. Она почувствовала
бессильную ярость и унижение. И если вначале ей хотелось
встретиться с невидимым недругом и переубедить его, то теперь,
наоборот, она готова была изрезать его на куски садовыми
ножницами. Ночами она не смыкала глаз, обдумывая мельчайшие
подробности и выражения из анонимных писем, отыскивая тропинку
к утешению. Напрасные мечтания: самой натуре Фермины Дасы был
чужд круг, к которому принадлежало семейство Урбино де ла
Калье, ее оружие годилось для защиты от благонамеренных людей и
оказывалось совершенно бессильным против недостойных средств.
Эта горькая уверенность окрепла еще больше от ужаса,
который она пережила из-за черной куклы: кукла была доставлена
