в те же дни, при ней не было никакого письма, но откуда она
взялась, по мнению Фермины Дасы, нетрудно было догадаться -
послать ее мог только доктор Хувеналь Урбино. Судя по этикетке,
куклу купили на Мартинике: искусно сшитое платье, золотые нити
во вьющихся волосах и закрывающиеся глаза. Фермине Дасе так
понравилась кукла, что она, позабыв все сомнения, стала
укладывать куклу днем на свою подушку. А ночью привыкла брать
ее с собою в постель. Однако в один прекрасный день,
пробудившись от тяжелого сна, она внезапно обнаружила, что
кукла растет: прелестное платьице, в котором кукла прибыла,
теперь едва прикрывало ей попку, а туфельки лопнули на
раздавшихся куклиных ногах. Фермине Дасе приходилось слышать о
злом африканском колдовстве, но о таком ужасном она не слыхала.
Однако она не представляла, чтобы Хувеналь Урбино был способен
на такой чудовищный поступок. И в самом деле, куклу доставил не
кучер, а нездешний торговец креветками, и никто о нем ничего
толком сказать не мог. Ломая голову над этой загадкой, Фермина
Даса подумала даже о Флорентино Арисе, чей непонятный характер
пугал ее, но со временем жизнь доказала, что она ошибалась.
Тайна так никогда и не прояснилась, и воспоминание о ней
заставляло Фермину Дасу содрогаться от ужаса даже много лет
спустя, когда она уже вышла замуж, имела двоих детей и считала
себя избранницей судьбы: самой счастливой женщиной.
В последней попытке доктор Урбино прибегнул к
посредничеству сестры Франки де ла Лус, настоятельницы колледжа
Явления Пресвятой Девы, и та не могла отказать в просьбе
представителю рода, который с первого дня обоснования их общины
в Америке оказывал им вспомоществование. Настоятельница явилась
в сопровождении послушницы в девять часов утра и вынуждена была
полчаса ожидать среди клеток, пока Фермина Даса кончит мыться.
Это была мужеподобная немка с металлическими нотками в голосе и
повелительным взглядом, - полная противоположность Фермины Дасы
с ее детскими страстями. К тому же на всем белом свете не было
человека, которого Фермина Даса ненавидела бы, как ее; при
одной мысли, что ей надо встретиться с нею, при одном
воспоминании о ее лживой сердобольности Фермина Даса начинала
чувствовать себя так, словно скорпионы раздирают ее
внутренности. Едва из дверей ванной комнаты она увидела ее, как
тотчас же ожили в душе терзания и пытка тех лет, невыносимая
одурь дневных месс, ужас перед экзаменами, холуйское усердие
послушниц, вся школьная жизнь, пропущенная сквозь призму
духовной нищеты. Сестра Франка де ла Лус, напротив,
приветствовала ее с радостью, по всей видимости, совершенно
искренней. Подивилась тому, как она выросла и повзрослела,
похвалила за то, что так хорошо ведет домашнее хозяйство, с
таким вкусом убрала двор, восторженно отозвалась о цветущих
апельсиновых деревьях. Потом велела послушнице подождать ее и,
стараясь не приближаться чересчур к воронам, которые, зазевайся
только, выклюют глаза, поискала взглядом укромный уголок, где
можно было бы сесть и поговорить с Ферминой Дасой наедине. Та
пригласила ее в залу.
Визит был кратким и неприятным. Сестра Франка де ла Лус,
не теряя времени на подходы, предложила Фермине Дасе почетную
реабилитацию. Основание ее исключения из колледжа будет
вычеркнуто не только из официальных записей, но и из памяти
общины, что позволит ей закончить обучение и получить диплом
бакалавра гуманитарных наук. Ферми-на Даса, растерявшись,
пожелала знать, в чем дело.
- Об этом просит лицо, достойное всего самого лучшего на
свете, а его единственное желание - сделать тебя счастливой, -
сказала монахиня. - Ты знаешь, кто это?
И тогда она поняла. И подумала: как может выступать
посланницей любви женщина, которая из-за невинного письмеца
чуть было не сломала ей жизнь; подумала, но не произнесла этого
вслух. А сказала: да, она знает, кто этот человек, а также
знает, что никто не имеет права вмешиваться в ее жизнь.
- Он просит только об одном - позволить поговорить с тобой
пять минут, - сказала монахиня. - Я уверена, что твой отец
согласится.
Ярость охватила Фермину Дасу при мысли, что сестра Франка
де ла Лус пришла сюда не только с ведома отца, но и при его
соучастии.
- Мы виделись два раза во время моей болезни, - сказала
она. - А теперь причины для этого нет.
- Любая женщина, даже самая тупая, поймет, что этот
мужчина - дар Святого Провидения, - сказала монахиня.
И принялась расписывать его достоинства, его благочестие и
самоотверженность, с какой он служит страждущим. И, говоря все
это, вынула из рукава золотые четки с распятием из слоновой
кости и покачала ими перед глазами Фермины Дасы. Это была
фамильная реликвия рода Урбино де ла Калье, более ста лет назад
сработанная сиенским ювелиром и благословленная папой Климентом
IV.
- Это - тебе, - сказала она. Кровь вскипела в жилах у
Фермины Дасы, и она осмелилась надерзить.
- Не могу понять, как вы взялись за это дело, - сказала
она. - Вы, которая считаете любовь грехом.
Франка де ла Лус сделала вид, будто не услышала
сказанного, однако веки ее вспыхнули. Она продолжала
раскачивать четки перед глазами Фермины Дасы.
- Тебе лучше договориться со мной, - сказала она. - А то
вместо меня может прийти сеньор архиепископ, а с ним будет
другой разговор.
- Пусть приходит, - сказала Фермина Даса. Сестра Франка де
ла Лус спрятала золотые четки обратно в рукав. А из другого
достала несвежий, смятый в комочек носовой платок и зажала его
в кулак, глядя на Фермину Дасу как бы со стороны и
сострадательно улыбаясь.
- Бедняжка, - вздохнула она, - ты все еще думаешь о том
человеке.
Фермина Даса молчала, не мигая смотрела на монахиню и
жевала рвущуюся с губ дерзость, пока с безмерным
удовлетворением не увидела, что мужские глаза монахини налились
слезами. Сестра Франка де ла Лус промакнула глаза комочком
платка и поднялась.
- Правильно говорит твой отец, ты упряма, как мул, -
сказала она.
Архиепископ не пришел. И можно было бы считать, что осада
кончилась в тот день, но на Рождество приехала Ильдебранда
Санчес, двоюродная сестра, и жизнь для них обеих потекла совсем
иначе. Ильдебранду Санчес встречали в пять утра со шхуной из
Риоачи, в густой толпе пассажиров, полумертвых от морской
качки. Ильдебранда Санчес вышла на берег, сияя радостью, -
настоящая женщина, чуть возбужденная от бессонной ночи, она
прибыла с горою корзин, набитых живыми индюшками и огромным
количеством фруктов из ее благодатных краев, чтобы никто не
оказался обделенным все то время, что она собиралась гостить.
Лисимако Сан-чес, ее отец, велел узнать, понадобятся ли на
Пасхальные праздники музыканты, поскольку у него были
превосходные, и он мог прислать их ко времени вместе с добрым
запасом потешных огней. Одновременно он сообщал, что не
выберется за дочерью раньше марта, так что времени у сестер
было достаточно, чтобы пожить в свое удовольствие.
И двоюродные сестрицы не стали терять ни минуты. С первого
же дня у них вошло в обычай купаться вместе, нагишом, и они
ежедневно совершали эти омовения в бассейне. Помогали друг
дружке намылиться и отмыться, глядя друг на дружку в зеркало,
сравнивали свои ягодицы и недвижные груди, стараясь понять,
насколько сурово с каждой из них обошлось время с того раза,
когда они видели друг дружку вот так, нагишом. Ильдебранда была
крупной и крепкотелой, кожа золотистая, а волосы на теле, как у
мулатки, короткие и вьющиеся пеной. Тело Фермины Дасы,
наоборот, было белым, линии долгими, кожа спокойной, а волосы
мягкими и гладкими. Гала Пласидиа велела постелить им в спальне
две одинаковые постели, но, бывало, они ложились в одну постель
и, погасив огонь, болтали до самого рассвета. Случалось,
выкуривали по тонкой длинной сигаре, которые Ильдебранда тайком
привезла за подкладкой саквояжа, а потом жгли душистую бумагу,
чтобы в спальне не воняло как в придорожной ночлежке. Фермина
Даса первый раз попробовала курить в Вальедупаре, потом
повторила этот опыт в Фонсеке и в Риоаче, где все десять
двоюродных сестер запирались в одной комнате, чтобы тайком
покурить и поговорить о мужчинах. Она научилась курить
шиворот-навыворот, держа горящий конец сигареты во рту, как
случалось курить мужчинам во время войны ночью, чтобы огонек не
выдал их. Но она никогда не курила в одиночку. Дома у
Ильдебранды она курила с ней каждый вечер перед сном и
постепенно приучилась, хотя всегда делала это тайком даже от
мужа и детей, не только потому, что считалось неприличным
женщине курить на людях, но и потому, что тайное курение делало
удовольствие более острым.
И поездку Ильдебранды ее родители задумали тоже для того,
чтобы удалить ее от предмета любви, у которой не было никакого
будущего, хотя ее саму заставили поверить, будто едет она с
единственной целью - помочь Фермине решиться на хорошую партию.
Ильдебранда согласилась в надежде, что ей удастся обмануть
забвение, как это в свое время случилось с двоюродной сестрой,
и договорилась с телеграфистом из Фонсеки, что тот, соблюдая
величайшую тайну, будет передавать ей послания. Она испытала
горькое, разочарование, узнав, что Фермина Даса отвергла
Флорентино Арису. Ильдебранда Санчес исповедовала вселенскую
концепцию любви и полагала: все, что происходит с каждым
отдельным человеком, обязательно воздействует на все любови во
всем мире. Однако она не отказалась от своего проекта. С
отвагою, до смерти напугавшей Фермину Дасу, она одна
отправилась на телеграф с намерением добиться расположения
Флорентино Арисы.
Она бы ни за что не узнала его, облик его никак не
соответствовал тому образу, который сложился у нее со слов
Фермины Дасы. И сначала ей показалось просто невозможным, что
двоюродная сестра едва не сошла с ума от любви к этому почти
незаметному служащему, похожему на побитого пса, чьи
торжественные манеры и одеяние, словно у незадачливого раввина,
не способны были тронуть ничье сердце. Но очень скоро она
раскаялась в первом впечатлении, потому что Флорентино Ариса
сразу и беззаветно взялся ей помогать, понятия не имея, кто она
такая, и этого он не узнал никогда. Никто и никогда не сумел бы
понять ее так, и потому он не задавал ей вопросов, кто она и
откуда. Предложенный им способ был крайне прост: каждую среду
днем она будет приходить на телеграф и лично получать у него
ответы на свои послания, вот и все. А потом, прочтя заранее
написанное Ильдебрандой, спросил, позволит ли она сделать
замечание, и она позволила. Сперва он написал что-то над
строчками, потом зачеркнул написанное, снова написал, и когда
оказалось, что писать негде, разорвал страницу и все написал
заново, совершенно иначе, и это новое письмо показалось ей
очень трогательным. Уходя с телеграфа, Ильдебранда готова была
расплакаться.
- Он некрасивый и печальный, - сказала она Фермине Дасе, -
но он - сама любовь.
Больше всего поразило Ильдебранду, как одинока ее
двоюродная сестра. Она походила - Ильдебранда так ей об этом и
сказала - на двадцатилетнюю старую деву. Сама Ильдебранда
привыкла к жизни среди многочисленной, рассеянной по многим
домам семьи; никто не мог точно сказать, сколько в ней человек
и сколько народу сядет в этот раз за стол, а потому в голове
Ильдебранды не укладывалось, как может девушка ее возраста жить
