его назвали Малаки Константом. Вполне возможно, что он успел бы
испытать какие-то чувства, достойные упоминания, если бы Румфорд
построил свой сценарий иначе. Но Румфорд сообщил ему о тяжких
испытаниях, которые его ждут, почти сразу же после того, как
объявил его настоящее имя. Предстоящие Малаки Константу ужасные
испытания требовали напряженного, пристального внимания.
Эти страсти должны были начаться не годы, не месяцы и не дни
спустя, а спустя считанные минуты. Так что Малаки Констант, как
любой приговоренный к наказанию преступник, отрешился от всего
другого, принялся прилежно изучать то орудие кары, которое
послужит реквизитом в сцене под занавес с его участием.
Как ни странно, больше всего он беспокоился о том, как бы не
споткнуться; если он начнет думать о каждом шаге вместо того,
чтобы просто идти, то ноги откажутся ему повиноваться, как
деревяшки, и он непременно споткнется.
- Да нет, не споткнетесь вы, мистер Констант,- сказал с
верхушки дерева Румфорд, прочитавший мысли Константа.- Вам же
больше некуда идти, некуда деваться. Так что вам остается только
переставлять ноги одну за другой - больше ничего, и вы оставите
по себе вечную память - станете самым незабвенным, великолепным,
значительным представителем человечества новой эры.
Констант обернулся, взглянул на свою темнокожую подругу и
смуглого сына. Они смотрели прямо ему в глаза. Констант прочел в
их глазах, что Румфорд сказал чистую правду и все пути для него
закрыты - кроме дороги к космическому кораблю. Беатриса и юный
Хроно с циничным пренебрежением относились ко всяческим
церемониям - но к мужеству в тяжких испытаниях они относились
всерьез.
Они ждали и требовали, чтобы Малаки Констант вел себя
достойно.
Констант потер подушечкой большого пальца указательный
аккуратным круговым движением. И это бесцельное действие он
наблюдал не меньше десяти секунд.
Потом он опустил руки по швам, поднял голову и твердым шагом
пошел к космическому кораблю.
Когда он поставил левую ногу на пандус, в голове у него
раздался звук, которого он не слышал три земных года. Звук
передавался через антенну, вживленную в его мозг. Это Румфорд со
своей древесной вершины посылал сигналы на антенну в черепе
Константа при помощи небольшой коробочки, которую носил в
кармане.
Он облегчил долгое, одинокое восхождение Константа, заполнив
голову Константа дробью строевого барабана.
А строевой барабан знай заливался трелью:
Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
Дрянь-дребедень-дребедень.
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень,
Дрянь-дребедень-дребедень!
Как только рука Константа обхватила золотую ступеньку самой
высокой в мире приставной лестницы, дробь барабана оборвалась.
Констант поднял глаза, и верхний конец лестницы, в перспективе,
показался ему узеньким, как острие иголки. Констант на минуту
прижался лбом к ступеньке, за которую держался рукой.
- Не хотите ли что-нибудь сказать, мистер Констант, прежде
чем подниметесь по лестнице?- спросил Румфорд, невидимый в кроне
дерева.
Перед лицом Константа на конце шеста снова закачался
микрофон. Констант облизнул губы.
- Собираетесь что-нибудь сказать, мистер Констант?- сказал
Румфорд.
- Если будете говорить,- сказал Константу ассистент
звукооператора при микрофоне,- говорите совершенно естественным
тоном, а губы держите примерно в шести дюймах от микрофона.
- Вы будете говорить с нами, мистер Констант?- спросил
Румфорд.
- Может - может, об этом не стоит и говорить,- негромко
сказал Констант,- но все же мне хочется сказать, что я ничего не
понял, совсем ничего - с той минуты, как оказался на Земле.
- То есть вы не чувствуете себя полноправным участником
событий?- сказал Румфорд в кроне дерева.- Это вы хотите сказать?
- Это неважно,- сказал Констант.- Я ведь все равно полезу по
этой лестнице.
- Нет уж, позвольте,- сказал Румфорд, скрытый листвой,- если
вы считаете, что мы с вами поступаем несправедливо,- тогда
пожалуйста, расскажите о чем-нибудь - очень хорошем, что вы
сделали хоть раз в жизни, и предоставьте нам решить, не отменить
ли наказание, к которому мы вас присудили, ради этого единствен-
ного доброго дела.
- Доброе дело?-сказал Констант.
- Да-да,- великодушно подтвердил Румфорд.- Назовите мне хоть
что-нибудь хорошее, что вы сделали в жизни,- если можете
припомнить.
Констант думал изо всех сил. Главным образом ему вспоминались
бесконечные скитания по лабиринтам пещер. Там ему, хотя и не
часто, представлялись возможности быть добрым к Бозу или
гармониумам. Но, честно говоря, он этими возможностями творить
добро как-то не воспользовался.
Тогда он стал думать о Марсе, о том, что он писал в письмах к
самому себе. Не может быть, чтобы среди всех этих записей не
было ничего, свидетельствующего о его собственной доброте.
Как вдруг он вспомнил Стоуни Стивенсона - своего друга. У
него был друг, и это, конечно, очень хорошо.
- У меня был друг,- сказал Констант в микрофон.
- А как его звали?- спросил Румфорд.
- Стоуни Стивенсон,- ответил Констант.
- Один-единственный друг?- спросил Румфорд со своей вершины.
- Единственный,- сказал Констант. Его бедная душа радостно
встрепенулась, когда он понял, что единственный друг - все, что
человеку нужно, чтобы чувствовать себя щедро одаренным дружбой.
- Значит, все хорошее, что вы отыскали в своей прошлой жизни,
всецело зависит от того, хорошим или плохим другом вы были этому
Стоуни Стивенсону?
- Да,- сказал Констант.
- А помните казнь на Марсе, мистер Констант,- сказал Румфорд
со своей вершины,- где вы сыграли роль палача? Вы задушили
человека, прикованного к столбу, на глазах у солдат трех полков
Марсианской Армии.
Именно это воспоминание Констант все время старался вытравить
из памяти. И это ему почти удалось - настолько, что он искренне
задумался, роясь в памяти. Он не был уверен, что казнь
состоялась на самом деле.
- Я - кажется, что-то припоминаю,- сказал Констант.
- Так вот - человек, которого вы задушили, и был ваш лучший,
самый дорогой друг, Стоуни Стивенсон,- сказал Уинстон Найлс
Румфорд.
Малаки Констант лез наверх по золоченой лестнице и плакал. Он
приостановился на полпути, и тогда голос Румфорда снова загремел
в громкоговорителях.
- Ну как, чувствуете теперь живой интерес к происходящему,
мистер Констант? - окликнул его Румфорд.
Да, мистер Констант чувствовал живой интерес. Он постиг всю
глубину собственного ничтожества и с горьким одобрением отнесся
бы к любому, кто считал, что он заслужил самое суровое
наказание, и поделом.
А когда он добрался до самого верха, Румфорд сказал, чтобы он
не закрывал входной люк - за ним идут его жена и сын.
Констант присел на пороге своего космического корабля, у
последней ступеньки лестницы, и слышал, как Румфорд читает
проповедь о смуглой подруге Константа, об одноглазой женщине с
золотыми зубами по имени Би. Констант не прислушивался к словам.
Перед его взглядом разворачивалась неизмеримо более
значительная, куда более утешительная проповедь - вид с высоты
на город, залив и далекие острова на горизонте.
А смысл этой проповеди, этого взгляда с высоты был вот какой:
даже тот, у кого нет ни единого друга во всей Вселенной, может
увидеть свою родную планету непостижимо, до боли в сердце,
прекрасной.
- Настала пора рассказать вам,- сказал Уинстон Найлс Румфорд
со своей верхушки дерева, очень далеко внизу, под лестницей,-
про Би - ту женщину, которая продает Малаки за стеной, про эту
темнокожую женщину, которая вместе с сыном смотрит на нас так
враждебно.
- Много лет назад, по дороге на Марс, Малаки Констант
злоупотребил ее беспомощностью, и она родила ему сына. А до того
она была моей женой, владелицей этого поместья. Ее звали
Беатриса Румфорд.
По толпе пронесся стон. Можно ли удивляться тому, что все
религии были вынуждены бросить в небрежении свои пыльные, никому
не нужные игрушки, а глаза всех людей обратились к Ньюпорту?
Глава церкви Господа Всебезразличного не только умел
предсказывать будущее и побеждать самое вопиющее неравенство -
неравенство перед лицом слепой судьбы,- у него еще был
неистощимый запас потрясающих чудес!
Этого великого материала для сенсаций у него было в избытке,
так что он мог даже позволить себе снизить голос почти до
шепота, объявляя, что одноглазая женщина с золотыми зубами
когда-то была его женой, а Малаки Констант наставил ему рога.
- И вот теперь я предлагаю вам выразить презрение к ее образу
жизни, такое же презрение, какое вы так долго питали к образу
жизни Малаки Константа,- сказал он снисходительно.- Можете, если
хотите, подвесить ее рядом с Малаки Константом у себя в окне или
на люстре.
- Она тоже предавалась излишествам - только это были
излишества замкнутости,- сказал Румфорд.- Эта молодая женщина
считала, что при ее благородном происхождении и утонченном
воспитании она ничего не должна делать и не допускать, чтобы с
ней что-то делали,- боялась, как бы не уронить себя, не
замараться. Беатрисе, когда она была моложе, жизнь представля-
лась полной заразных микробов и вульгарности - короче, почти
невыносимой.
- Мы, дети Церкви Господа Всебезразличного, клеймим ее так же
строго за отказ от жизни из боязни потерять свою воображемую
чистоту, как мы клеймим Малаки Константа за то, что он вывалялся
в каждой сточной канаве.
- Беатриса каждым словом и жестом старалась показать, что она
достигла наивысшего интеллектуального, морального и физического
совершенства, какое Бог мог создать, а остальному человечеству
до нее так далеко, что ему и за десять тысяч лет ее не догнать.
Перед нами опять наглядный пример: заурядное, лишенное
творческой искорки человеческое существо надеется так
разодолжить Всемогущего, что дальше некуда. Предположение, что
Беатриса угодила Господу Богу, сделавшись недотрогой от своего
слишком благородного происхождения и изысканного воспитания,
столь же сомнительно, как и предположение, что Господь Бог
пожелал, чтобы Малаки Констант родился миллиардером.
- Миссис Румфорд,- сказал Уинстон Найлс Румфорд со своей
вершинй,- я предлагаю вам и вашему сыну подняться следом за
Малаки Константом в космический корабль, который летит на Титан.
Вы не хотите что-нибудь сказать нам на прощанье?
Молчание затянулось. Мать и сын встали рядом, плечом к плечу,
глядя на мир, который так изменился за один день.
- Вы собираетесь что-нибудь сказать нам, миссис Румфорд?-
сказал Румфорд со своей вершины.
- Да,- сказала Беатриса.- Очень немного. Думаю, что про меня
вы сказали правду, потому что лжете вы редко. Но когда я и мой
сын вместе пойдем к этой лестнице и взберемся по ней, не
думайте, что мы делаем это ради вас или вашей глупой толпы. Мы
сделаем это ради самих себя - мы докажем себе и всем, кто станет
смотреть, что мы ничего не боимся. И мы покинем эту планету без
сожаления. Мы ее презираем не меньше, чем ваша толпа по вашей
указке презирает нас.
- Я не помню ничего о прежней жизни, когда я была хозяйкой
этого поместья и не выносила, чтобы со мной что-то делали, и
сама не желала ничего делать. Но я сама себя полюбила сразу же,
как вы мне сказали, какая я была. Земля - помойная яма, а все
люди - подонки, в том числе и вы.
Беатриса и Хроно быстро пошли по подмосткам и пандусам к
лестнице, вскарабкались вверх. Они проскользнули мимо Малаки
Константа, не подавая виду, что заметили его, и скрылись внутри
корабля.
Констант вошел за ними, и вместе они осмотрели кабину.
Состояние внутренних помещений их поразило - и оно куда сильнее
поразило бы охрану поместья. В космическом корабле, помещенном
на верху неприступной колонны в парке, охраняемом, как святая
святых, побывали одна, а может, и не одна пьяная компания.
Все кровати были разворочены. Постели были скомканы,
скручены, словно жеваные. Простыни измазаны губной помадой и
