универсально-апокалиптической. Теперь она была храмом Господа
Всебезразличного.
Среди кладбищенских плит стоял человек, совершенно дикий на
вид, опьяневший от сытного, как сливки, воздуха, зелени,
влажности. Человек был почти голый, иссиня-черная борода и
спутанные отросшие волосы были тронуты сединой. На нем
позвякивала набедренная повязка из железок и медной проволоки.
Это одеяние прикрывало его срам.
Дождь струился по его обветренным щекам. Он закинул голову и
пил дождевые струи. Он положил руку на надгробный камень - не
опираясь, а просто чтобы прикоснуться. К камням-то он привык - в
усмерть привык к пересохшей, грубой, жесткой на ощупь
поверхности камня. Но вот таких камней - влажных, поросших мхом
камней, вытесанных людьми, с надписью, сделанной человеческой
рукой,- он не касался с давних-давних пор.
Pro patria*- гласила надпись на камне, которого он касался.
/* За отечество (лат.)./
Человек этот был Дядек.
Он возвратился домой с Марса и с Меркурия. Космический
корабль приземлился в лесу, неподалеку от кладбища. Дядька
переполняла безоглядная, юношеская жажда жизни - ведь лучшие
годы у него безжалостно отняли.
Дядьку было сорок четыре.
Он вполне мог бы зачахнуть и умереть.
Но его заставляло жить одно-единственное желание, почти не
затрагивавшее его чувств, ставшее почти автоматическим. ОН ХОТЕЛ
ОТЫСКАТЬ БИ, СВОЮ ПОДРУГУ, ХРОНО, СВОЕГО СЫНА, И СТОУНИ
СТИВЕНСОНА, СВОЕГО ЕДИНСТВЕННОГО, ЗАДУШЕВНОГО ДРУГА.
Дождливым утром во вторник преподобный С. Хорнер Редуайн
стоял на кафедре своей церкви. В церкви больше никого не было.
Редуайн взошел на кафедру просто потому, что хотел почувствовать
всю полноту радости. К этой радости во всей ее полноте он
стремился вовсе не от плохой жизни. Он познал всю полноту
радости в чрезвычайно благоприятной обстановке - его все горячо
любили, как служителя религии, которая не только сулила, но и
творила чудеса.
Его церковь - Первая Барнстейблская церковь Господа
Всебезразличного, называлась еще, как бы в скобках, Церковью
_Усталого_Звездного_Странника_. Этот подзаголовок был рожден
пророчеством: одинокий марсианский солдат, отбившийся от своих,
в один прекрасный день явится в церкви Редуайна.
Церковь была подготовлена к чуду. В обветшалый дубовый стояк
позади кафедры был забит железный гвоздь ручной ковки. На стояке
покоилась тяжелая мощная балка - конек крыши. А на гвозде висели
плечики, инкрустированные полудрагоценными каменьями. А на
плечиках, в прозрачном пластиковом мешке, висел костюм.
В пророчестве упоминалось, что Звездный Странник явится голым
и что костюм окажется ему точь-в-точь впору. Костюм был такого
покроя, что не пришелся бы впору никому, кроме того, для кого
предназначался. Это был комбинезон из прорезиненной материи
лимонно-желтого цвета, спереди он застегивался на молнию. Он был
облегающий, как перчатка.
Таких костюмов никто не носил. Он был сшит специально, чтобы
придать чуду блеск и величие.
На груди и на спине этого одеяния были нашиты вопросительные
знаки по футу длиной. Они напоминали, что Звездный Странник не
будет знать, кто он такой.
И никто не будет знать, кто он, пока Уинстон Найлс Румфорд,
основатель Церкви Господа Всебезразличного, не провозгласит во
всеуслышанье имя Звездного Странника.
Когда Звездный Странник явится, Редуайн должен подать сигнал,
трезвоня во все колокола.
Когда раздастся сполошный перезвон колоколов, прихожане
должны прийти в дикий восторг, бросить все, чем занимались, и,
плача и смеясь, бежать в церковь.
Пожарная бригада Западного Барнстейбла почти вся состояла из
прихожан церкви Редуайна, и они должны были подогнать к ней
пожарную машину - единственный мало-мальски пригодный для
торжественной встречи Звездного Странника экипаж.
В историческое ликование колоколов должно было влиться
завывание сирены на пожарной вышке. Одинокий вопль сирены
означал пожар в лесу или загорание травы. Цва сигнала - пожар в
доме. Троекратное завывание - спасательные работы. А десять
сигналов подряд будут возвещать прибытие Звездного Странника.
Вода просачивалась сквозь плохо пригнанную оконную раму. Вода
пробиралась под отставшую черепицу на кровле, сочилась из
трещины и собиралась блестящими каплями на потолочной балке над
головой Редуайна. Бойкий дождик хлестал по колокольне, по
старинному колоколу времен Поля Ревира*, струился - вниз по
веревке колокола,- пропитывал деревянную куклу, подвешенную к
концу веревки, стекал с ножек куклы, собирался в лужу на
выложенном каменными плитами полу церкви.
/* Поль Ревир - герой стихотворения Г. Лонгфелло./
Кукла была не простая, она имела отношение к культу. Она
символизировала отвратительный, давно забытый образ жизни.
Называлась кукла МАЛАКИ. Повсюду - в домах и служебных
помещениях приверженцев - религии Редуайна - обязательно был
подвешен хоть один Малаки.
Вешать Малаки полагалось только определенным образом.
Обязательно за шею. И узел был предписан строго: скользящая
петля палача.
И капли капали с ножек редуайновского Малаки.
Холодная, капризная весна крокусов осталась позади.
Хрупкая, пронзительно прохладная, волшебная весна нарциссов
тоже осталась позади.
Настала весна человечества, и пышные кисти сирени возле
церкви Редуайна клонились под собственной тяжестью, как гроздья
винограда "конкорд".
Редуайн вслушивался в лепет дождя, и ему чудилось, что дождь
говорит старинным чосеровским языком. Он произносил вслух слова,
которые слышались ему в говоре струй, словно вторил, не заглушая
голос дождя:
Когда Апрель обильными дождями
Разрыхлил землю, взрытую ростками,
И мартовскую жажду утоля, от корня до зеленого стебля,
Набухли жилки той весенней силой*...
/* Дж. Чосер. Кентерберийские рассказы. Перевод И. Кашкина./
Капелька, посверкивая, сорвалась с потолочной балки,
прочертила мокрый след по левой линзе очков Редуайна и по его
круглой, как яблоко, щеке.
Время было милостиво к Редуайну. Он стоял на кафедре, похожий
на румяного деревенского мальчишку-почтальона, а ведь ему было
сорок девять. Он поднял руку, чтобы смахнуть каплю со щеки, и на
запястье у него зазвенела насыпанная в голубой мешочек дробь.
Точно такие же мешочки были привязаны к другому запястью и к
обеим ногам, а на груди и на спине лежали тяжелые железные
пластины, поддерживаемые лямками.
Эти вериги представляли собой дополнительный вес, назначенный
ему в гандикапе жизни.
Редуайн нес дополнительный вес в сорок девять фунтов - и
гордился этим. Более сильному назначили бы вес побольше, а
слабому - поменьше. Каждый сильный мужчина в приходе Редуайна
принимал свое бремя радостно и носил его с гордостью, на людях и
дома.
Самые слабенькие и жалкие были вынуждены, наконец, признать,
что скачка жизни организована честно.
Переливчатые мелодии дождя так чудесно отдавались в пустом
храме, создавая фон для любой декламации, что Редуайн продолжал
говорить. На этот раз он говорил слова, написанные Уинстоном
Найлсом Румфордом, Хозяином Ньюпорта.
Редуайн собирался повторить под аккомпанемент дождя слова,
которые Хозяин Ньюпорта написал, определяя свое положение по
отношению к священнослужителям, их положение по отношению к
пастве и положение каждого верующего по отношению к Богу. Реду-
айн читал это место своей пастве каждое первое воскресенье
месяца.
- Я вам не отец,- декламировал Рсдуайн.- Лучше зовите меня
братом. Но я вам не брат. Лучше зовите меня сыном. Но я вам не
сын. Лучше зовите меня псом. Но я и не пес ваш. Зовите меня
лучше блохой на вашем псе. Но я и не блоха. Лучше зовите меня
микробом на блохе, кусающей вашего пса. И я, будучи микробом на
блохе вашей собаки, всегда готов служить вам верой и правдой,
как и сами вы готовы служить Всевышнему Творцу Вселенной.
Редуайн хлопнул в ладоши, как будто убил блоху, на которой
кишели микробы. По воскресеньям все собрание верующих убивало
воображаемую блоху, хлопая и унисон.
Еще одна дрожащая капля сорвалась с потолка, опять смочила
щеку Рсдуайна. Редуайн, склонив голову, возблагодарил от всего
сердца за каплю, за церковь, за мир, за Хозяина Ньюпорта, за
Землю, за Бога, Которому ни до чего Нет Дела, за всех и вся.
Он сошел с кафедры, раскачивая мешочки-бремена на запястьях,
так что они торжественно шуршали.
Он прошел по храму, вошел в арку под колокольней. Задержался
у лужицы, натекшей с веревки колокола, посмотрел вверх,
соображая, откуда могла просочиться вода. Он подумал, какой это
славный, милый обычай весеннего дождя - вот так, тайком,
пробираться внутрь. И он решил, что, если ему когда-нибудь
поручат перестраивать церковь, он непременно оставит лазейку для
веселых, пронырливых дождевых капель, проникающих повсюду.
Сразу за аркой внизу колокольни изгибалась вторая арка, арка
из темной листвы и гроздьев сирени.
Редуайн вступил под эту вторую арку, заметил космический
корабль, похожий на большой пузырь, в щетине леса, увидел
голого, обросшего бородой Звездного Странника на церковном
кладбище.
Редуайн возопил от радости. Он помчался обратно в церковь и
принялся дергать и раскачивать веревку колокола, как пьяный
шимпанзе. В сумасшедшем перезвоне колоколов Редуайну слышались
слова - по уверению Хозяина Ньюпорта, все колокола твердят одно
и то же:
- АДА НЕТ! - звенел-заливался набат.
- АДА НЕТ,
- АДА НЕТ,
- АДА НЕТ!
Дядька колокольный звон напугал до полусмерти. Дядьку звон
показался враждебным и полным страха. Он бросился бежать к
кораблю и по дороге здорово рассадил голень, карабкаясь через
каменную ограду. Задраивая входной люк, он услышал, как в
колокольный переполох влился ответный вой пожарной сирены.
Дядек думал, что Земля все еще воюет с Марсом и что колокола
и сирена призывают скорую и неизбежную смерть на его голову. Он
нажал на кнопку "ВКЛ.".
Автомат-навигатор вместо того, чтобы сразу дать команду "на
взлет", принялся впустую и бессмысленно спорить сам с собой. В
результате он сам себя выключил.
Дядек снова нажал кнопку "ВКЛ.". На этот раз он прижал ее
пяткой и не отпускал.
И снова навигатор тупо препирался сам с собой, потом снова
попытался выключиться. Когда это ему не удалось, он стал
изрыгать грязно-желтый дым.
Дым становился все гуще, все ядовитей, так что Дядьку
пришлось проглотить дышарик и применить шлиманновскую
дыхательную методику..
Потом пилот-навигатор издал басовитый, вибрирующий органный
звук и навсегда отключился, умер.
Теперь о взлете думать было нечего. Смерть пилота-навигатора
означала смерть всего корабля.
Дядек пробрался сквозь клубы дыма к иллюминатору и выглянул.
Он увидел пожарную машину. Машина, ломая кустарник,
пробивалась к космическому кораблю. На ней гроздьями висели
мужчины, женщины, дети - все, как один, вымокшие до нитки, но
радостные и счастливые.
Впереди пожарной машины шествовал преподобный С. Хорнер
Редуайн. В одной руке он нес лимонно-желтый комбинезон в
пластиковом мешке. В другой - букет только что наломанной
сирени.
Женщины посылали воздушные поцелуи Дядьку, выглядывающему в
иллюминатор, они поднимали детей, чтобы те посмотрели, какой там
чудесный дяденька. А мужчины, не слезая с пожарной машины,
громко кричали "ура!" в честь Дядька, в честь друг друга, в
честь всего, что попадалось на глаза. Шофер заставил мощный
мотор разразиться канонадой выхлопов, включил сирену, а сам
трезвонил в колокол.
На каждом человеке висело какое-нибудь бремя. Большинство
этих "гандикапов" сразу бросались в глаза - грузила, мешки с
дробью, старые печные решетки - все они были рассчитаны на то,
чтобы компенсировать физические преимущества. Но кое-кто из
прихожан Редуайна - немногие истинные приверженцы новой религии
- выбрал себе бремя, не столь бросающееся в глаза, зато куда
более эффективное.
Там были женщины, по слепой прихоти судьбы одаренные ужасным
преимуществом - красотой. Они расправились с этим
