реагировать и что говорить? Спрашиваю, где же находятся
ихние трупы? Ничего, говорит, не спрашивай, не твое дело.
Я говорю, как же это не мое дело. Это где ваш труп
находится - не мое дело, а где мой труп находится, моего
Тома, - это очень даже мое дело. Они ничего не отвечают, а
я тоже не знаю, чего делать, то ли полицию вызвать, то ли не
стоит. Если, Катюшка, это твоих рук дело, то надо было меня
поставить в известность, поскольку я совсем не знаю, как
быть. Жду дальнейших инструкций..."
Последняя фраза выдает Степаниду с головой, она могла
быть написана только в состоянии крайней спешки и волнения.
Видимо, ожидаемые инструкции Степанида получила, потому
что в следующем письме она, уже и вовсе плохо подделываясь
под простонародный стиль, сообщает, что последние дни перед
исчезновением Батюшка ходил очень задумчивый. Много раз
вызывал к себе еврейчика и Тома и, запершись в своем
кабинете, подолгу с ними беседовал. Том тоже эти дни ходил
сам не свой, но на вопросы Степаниды отвечал что-то
невразумительное (хотя, пишет она в скобках, уж мне-то
должен был все сказать).
Однажды, за несколько дней до исчезновения, Степанида,
заметив, что у Батюшки свет горит необычно поздно,
подкралась к его открытому окну и слышала, что он говорил
по-русски с каким-то человеком, которого он называл "мистер
Ривкин". Она слышала только часть разговора, который
показался ей в высшей степени странным, хотя только потом
она догадалась, что имелось в виду.
Я не понимаю, в чем заковыка, - говорил будто бы Сим
Симыч с необычайной для него возбужденностью. - Масса
лошади превышает человеческую, но надо же понимать и то, что
лошадь все-таки находится на более примитивной стадии
развития и организм ее гораздо проще нашего...
Стеша стала догадываться о предмете разговора, только
когда, уже после исчезновения Батюшки, нашла на его столе
ксерокопию статьи из научно-популярного журнала "Медикал
ревью". Многие строки статьи были подчеркнуты, и на полях
имелись пометки, сделанные Батюшкиной рукой. В статье
сообщалось об опытах гарвардского профессора доктора Доналда
Ривкина по охлаждению организмов высших млекопитающих. Там
говорилось, что, как показали эти опыты, уже сейчас
существует достаточно надежная методика охлаждения
организмов, которые в состоянии анабиоза могут находиться
сколько угодно времени (практически вечно). Говорилось и о
первых опытах не только на обезьянах, но и на живых людях,
которые, будучи безнадежно больны (обычно раком),
согласились подвергнуться замораживанию в надежде дождаться
в замороженном виде действенных средств от своей болезни.
Тут же была еще одна копия. Но не статьи, а телефонного
счета за междугородний разговор, который Степанида
подслушала. Этот разговор продолжался четыре с половиной
часа, стоил безумных денег и, учитывая то, что Батюшка
деньгами зря не сорил, был, вероятно, для него очень важен.
На этом, как сказано в книге, сообщения Степаниды
прерываются. Приложенная к ним справка сухо сообщает, что,
выполнив боевое задание. Герой Советского Союза майор КГБ
Степанида Макаровна Зуева-Джонсон вернулась на Родину, но по
дороге из аэропорта в Москву погибла в автомобильной аварии.
Дело на этом, однако, не кончилось. Я читал сообщения по
крайней мере десятка агентов, которым было поручено
выяснить, что же все-таки произошло с Карнаваловым и куда он
делся. Некоторые агенты честно сообщали, что выяснить
ничего не удалось. Другие передавали какие-то нелепые
слухи. И только от одного пришла наконец вразумительная
информация о том, что в клинике профессора Ривкина состоялся
недавно очень громоздкий и сложный эксперимент по
одновременному охлаждению трех человеческих организмов и
одной лошади.
И дальше уже совсем что-то невообразимое:
"С. С. Карнавалов, два его телохранителя и конь Глагол
в состоянии анабиоза доставлены в Женеву и помещены на
неограниченное хранение в один из сейфов Швейцарского
банка".
- И вот там, в сейфе, - сказал мне при следующей встрече
Дзержин Гаврилович, - он лежит по сей день и ждет своего
часа. Он ждет, когда коммунистическая власть рухнет и он,
размороженный, въедет сюда на белом коне.
- Да, - сказал я пессимистически. - Это такой человек,
что от него можно ожидать чего угодно. Но я уверен, что
славные наши коммунистические разведчики совместно, конечно,
со славными агентами ЦРУ уже выяснили, в каком именно сейфе
хранится этот самозванец.
- Ну что ты! - не уловив моего намека, горько усмехнулся
Дзержин Гаврилович. - Если б мы знали, где он, мы бы в
твоей помощи не нуждались.
ТВОРЧЕСКИЙ ПЯТИУГОЛЬНИК
- Внеочередное заседание творческого Пятиугольника
объявляю открытым, - будничным голосом сказал Смерчев и
вопросительно посмотрел на сидевшего рядом с ним Берия
Ильича. Тот, положив подбородок на кулаки, смотрел куда-то
мимо моего левого уха, своим видом показывая, что он здесь
присутствует как посторонний и вмешиваться в работу
Пятиугольника вовсе не собирается.
- Заседание наше - сугубо секретное, - продолжил Смерчев.
- Никаких записей никому, кроме стенографистки, вести
нельзя. - При этом он многозначительно посмотрел на меня, а
я показал ему свои пустые руки и похлопал себя по груди,
показывая, что у меня того, чем и на чем пишут, нет ни в
руках, ни на столе, ни за пазухой. - Членам Пятиугольника
это известно, а кому неизвестно, - Смерчев опять посмотрел
на меня, - предупреждаю, что проблемы, обсуждаемые
Пятиугольником, никакому разглашению вне этих стен не
подлежат.
- Вместе со мной и маршалом, - заметил я, - у вас
получается не пяти-, а семиугольник.
Мне мое замечание показалось остроумным, и я сам
засмеялся. Члены Пятиугольника при этих моих словах
напряженно переглянулись. Маршал по-прежнему демонстрировал
невозмутимость, а Коммуний Иванович, быстро глянув на
маршала, изобразил что-то вроде улыбки, дающей понять, что
мое игривое настроение неуместно и серьезности данного
момента не соответствует.
Я смутился, - съежился и исподволь стал рассматривать
членов Пятиугольника. Они располагались так. Смерчев сидел
за своим столом справа от маршала. К торцу того же стола
пристроилась Искра с карандашом и блокнотом (именно она вела
стенограмму). Иногда я пытался встретиться с ней взглядом,
но она держалась отчужденно и в мою сторону не смотрела.
Остальные члены Пятиугольника: Пропаганда Парамоновна,
Дзержин Гаврилович и отец Звездоний - расположились за
столом для совещаний. Я сидел через несколько стульев от
Звездония, ближе к другому концу стола.
- Я думаю, - продолжал Смерчев, - мы будем вести наше
заседание без лишних формальностей, по существу. Должен
сразу заметить, что у нас с нашим Классиком отношения
складываются не сразу, приходится преодолевать некоторые
трудности. Я лично объясняю это наше взаимонепонимание тем,
что мы воспитывались и росли в разных социальных условиях.
Мы этот фактор учитываем и проявляем много терпения и
гуманизма. Мы встретили нашего гостя очень приветливо,
поселили его: в лучшей гостинице, ввели в категорию
повышенных потребностей и даже переименовали в его честь
одну из главных улиц нашего города, хотя он этого еще никак
не заслужил. Мы собирались очень торжественно и всенародно
отметить его столетие. Руководство КПГБ, Верховный
Пятиугольник и Редакционная Комиссия при личном участии
Гениалиссимуса приняли исключительное по своей смелости
решение: несмотря на временный дефицит бумаги и на то что у
нас вообще не принято печатать книги, не имеющие прямого
отношения к Гениалиссимусиане, несмотря на все это, мы
намеревались опубликовать произведение нашего гостя, но
просили его внести некоторые сугубо необходимые исправления,
исключить те места, без которых можно было бы легко
обойтись. Для этой небольшой работы ему были предоставлены
все необходимые материалы, с которыми он ознакомился. Не
так ли? - Смерчев посмотрел на меня.
- Если вы имеете в виду главы из приписываемого мне
романа, - сказал я, - то с ними я, да, ознакомился.
- Встать нужно, когда с тобой генерал разговаривает, -
прошипел вдруг Звездоний.
Я посмотрел на Звездония, а потом на Смерчева. Тот отвел
глаза, но ничего не сказал. И я понял, что он со Звездонием
согласен, но настаивать не будет, ну а я вставать, конечно,
не собираюсь, я им не мальчик.
- Ну вы теперь все знаете, - сказал Смерчев. - Сим
Карнавалов не умер, как вы предполагали вначале, он жив,
хранится в швейцарском банке и ждет своего часа.
- Ждет, но не дождется, - заметил Звездоний, и все члены
Пятиугольника засмеялись весело, но напряженно.
- Да, - уверенно подтвердил Коммуний Иванович. - Он
своего часа не дождется, если, конечно, наш гость все-таки
подумает и пойдет нам навстречу.
- У меня есть вопрос, - сказал я.
- Пожалуйста, - разрешил Смерчев.
- Скажите... - Я посмотрел на Звездония и как-то
машинально встал. - Вот то, что я там прочел, в этом
романе, подтверждается какими-нибудь независимыми
документами?
- Разумеется, подтверждается, - сказал Дзержин Гаврилович
и, раскрыв лежавшую перед ним зеленую папку, стал перебирать
какие-то бумажки. - Это подтверждается донесениями майора
Степаниды Зуевой-Джонсон, информацией нашего разведчика Тома
Джонсона и счетом за телефонный разговор, состоявшийся между
Карнаваловым и профессором Доналдом Ривкиным.
- Слушайте, ну что это за глупости! - сказал я,
занервничав. - Ведь вся эта чепуха, на которую вы
ссылаетесь, все эти донесения, информации, телефонные счета,
ведь вы это все опять-таки взяли из того же романа. Но это
же роман, художественное сочинение, иначе говоря, это же
просто выдумка.
- Довольно злостная выдумка, - заметила молчавшая до сих
пор Пропаганда Парамоновна и посмотрела на маршала.
- Вы говорите, выдумка, - сказал Смерчев, - а вот
благодаря этой вашей, так сказать, выдумке в нашей
республике симиты ведут себя все более вызывающе. Не далее
как вчера, например, неизвестными злоумышленниками прямо под
памятником Научных Открытий Гениалиссимуса была наложена
огромная куча вторичного продукта и к ней была приложена
записка: "Наш подарок Гениалиссимусу".
- О Гена, какое кощунство! - воскликнул отец Звездоний
и, подняв глаза к портрету Гениалиссимуса, истово
перезвездился. Другие сделали то же самое, и я последовал
их примеру.
- И по размеру кучи, - продолжал Смерчев, - ясно, что это
действовал не какой- нибудь одиночка, а целая организация.
И само собой, записка была подписана известным словом из
трех букв. А позавчера была обезврежена группа стиляг. Они
собирались на частных квартирах в длинных брюках и юбках и
танцевали враждебные танцы. Будучи арестованы, они,
конечно, сразу стали юлить, отпираться и утверждать, что
длина брюк политического характера не имеет. Но при этом
оказалось, что у каждого в Знаке Принадлежности запечатан
маленький портрет той личности, которой они поклоняются.
Услышав это, я невольно взглянул на Искру, но она
продолжала прилежно писать, не проявляя никаких эмоций.
- Ну ладно, - сказал Смерчев, - не будем затягивать наш
разговор. Я только хотел бы сказать нашему гостю (я
заметил, что он избегает именовать меня Классиком), мы очень
хорошо понимаем, что исправлять уже написанную книгу и
делать лишнюю работу не хочется. Но это очень нужно, и вот
мы все, не только я лично, но и другие члены Творческого
Пятиугольника очень вас просим: вычеркните вы этого,
который там у вас ездит на белом коне. Это будет лучше и
для вас, и для нас. Ну что вы так за него уцепились? Чем
он вам так уж дорог?
О Гена, ну что мне с ними делать?
Я опять поднялся и стал нервно ходить по комнате.
- Господа комсоры, - начал я, стараясь быть как можно
более убедительным. - Поверьте мне, я ничего плохого против
вас не замышляю. Я хотел бы сделать все, как вы хотите.
Вчера, перечитывая некоторые страницы романа, я уже взял
ручку и хотел, искренне хотел Сим Симыча вычеркнуть.
- И что же вам помешало? - насмешливо поинтересовалась
