молились, в Днепр.
Зазвонил телефон. Профессор схватил трубку.
- Да, слушаю. Что вы говорите! Ну конечно, ну конечно,
это следовало сделать, И где он сейчас? Ага. А Серафим?
Уже? Так быстро? Ну что ж, будут новости, звоните еще.
Он положил трубку и посмотрел на меня растерянно.
- Все кончено!
- Что кончено? - спросил я.
- Наступил конец эпохи. Два часа назад специальном
космическим отрядом БЕЗО Гениалиссимус был арестован в
космосе, спущен с орбиты и доставлен на Лубянку.
Интересант! - сказал я.
- Интересант? - закричал он. - Ты думаешь, это
интересно? Тогда тебе, может быть, интересно узнать, что
Серафим, сопровождаемый разнузданными толпами озверевшего
народа, пересек кольцевую дорогу и теперь движется в сторону
центра по шоссе имени Стратегических Замыслов
Гениалиссимуса.
- Каких замыслов? - спросил я.
- Это Минское шоссе, - сказал Эдик.
Он задумчиво подошел к своему аппарату, взял стаканчик с
розой, отхлебнул из него и, кажется, успокоился.
- Да, между прочим, - сказал он, как бы очнувшись от
забытья, - не хочешь ли отведать еще? - и протянул
стаканчик мне.
- Спасибо, - уклонился я, - я уже пробовал.
- Слушай, - сказал Эдик, - у меня есть идея. Как ты
считаешь, что за человек Серафим? Он, наверное, хочет жить
долго?
- Ну, он и так уже живет слава Богу.
- Но наверняка он хочет жить еще дольше.
- Кто ж не хочет, - сказал я.
- Вот именно, - засмеялся он радостно. - Кто ж, не
хочет. Хотят все, да не всем дано. Так вот слушай... - Он
оглянулся, проверил, закрыта ли дверь, и заговорил быстрым
шепотом. - Когда ты его увидишь, расскажи ему обо мне и
моем изобретении. Скажи, чтоб он приказал не трогать меня и
не мешать мне работать. А я с ним поделюсь. Я его
регулярно буду снабжать эликсиром, и он будет жить, сколько
захочет.
- Не дай Бог! - закричал я. - Умоляю, не делай этого.
Если он будет жить, сколько захочет, он наваляет столько
глыб, что всех ими задавит.
- Ну что ты! - сказал он. - Какие там глыбы! Ему
сейчас будет не до них. Нет, ты пойми. То, что я говорю
сейчас, очень серьезно. Если он прикажет не трогать меня и
даст мне возможность работать, он будет жить практически
вечно. - Он замолчал, внимательно посмотрел на меня и,
подумав, сказал: - И ты тоже будешь жить. Пока не начнется
промышленное производство, мы будем потреблять эликсир
только втроем. Я, он и ты!
- Ты забыл еще одного человека, - напомнил я.
- Кого? Ах да! Боюсь, ему уже никакой эликсир не
поможет.
Он схватил стаканчик, отхлебнул сам и опять протянул мне.
- Глотни, не бойся. Это только сначала кажется противно.
А потом, когда распробуешь и осознаешь, что это делает тебя
вечным и молодым, эликсир будет казаться вкуснейшим
нектаром.
Опять зазвонил телефон. Он кинулся к трубке, а я взял
оба стаканчика и поменял их местами. За окном происходила
какая-то суматоха. Подъезжали и отъезжали военные паровики.
Куда-то с визгом промчалась карета скорой помощи. За ней,
но уже не с визгом, а воем пронеслась пожарная машина.
- Да-да, - говорил тем временем профессор. - Все
понятно. Обязательно сделаю все, что в моих силах.
- Это какой-то ужас! - сказал он, положив трубку. -
Толпы на улицах хватают и тут же раздирают на куски комунян
повышенных потребностей и штатных агентов БЕЗО. О Гена,
кажется, я волнуюсь!
Он схватил стаканчик и, в состоянии аффекта, залпом выдул
все, что в нем было. А потом вдруг задумался, отвел
стаканчик ото рта и увидел череп с костями. Его глаза были
полны ужаса, когда он перевел взгляд на меня.
- Слушай, - сказал он. - По-моему, я перепутал стаканы.
Я выпил что-то не то. Я выпил смерть! - закричал он и
швырнул стакан на пол, и тот покатился под письменный стол.
- Гена! Гена! Гена! - обхватив голову руками, кричал в
истерике несчастный профессор. Вдруг остановился,
пристально посмотрел на меня и спросил тихо:
- Это ты сделал?
- Я, - сказал я и криво ухмыльнулся, видя как он
бледнеет.
Из всех удивительных вещей, которые мне пришлось увидеть
в жизни, то, что происходило сейчас, оставило во мне самое
незабываемое впечатление.
Эдисон опустился на диван, схватился руками за виски и на
моих глазах стал превращаться в глубокого старика. Не веря
себе, я видел, как у него быстро стали расти, седеть и
выпадать волосы. Лицо увядало и морщилось, как печеный
картофель.
Вдруг остатки сил взыграли в нем, и этот жалкий старик
весь затрясся, вскочил со сжатыми кулаками, посмотрел на
меня с ненавистью, плюнул и выплюнул все зубы, которые со
стуком посыпались по полу.
Это был последний всплеск жизни.
Он посмотрел на рассыпанные зубы, посмотрел на меня, но
уже без ненависти, а в кротком смирении.
- Эх ты! - сказал он и улыбнулся проваленным ртом Их
штербе (21), - добавил он тихо. Лег на диван, свернулся
комочком и умер
Конечно, мне его стало немного жаль. Все-таки мы
встречались в прошлой жизни и даже пили когда-то вместе. Но
я знал, что этот эликсир, эту дрянь, я должен был
уничтожить, и ее создателя тоже. Если люди не равны в
жизни, они должны быть равны хотя бы в смерти. Но мне
некогда было ни философствовать, ни предаваться печали,
потому что уже и в подземном городе слышалась стрельба.
Я схватил какую-то стоявшую в углу железяку и сначала
тряхнул по колбе, в ко горой бурлила жизнь, а потом по
колбе, в которой тихо булькала смерть. Брызнуло по полу
стекло, пролилась жидкость, и на полу образовались две лужи.
Они растекались и стремились слиться в одну Обе лужи были
прозрачны. Они ничем друг от друга не отличались. Но в
одной была жизнь, а в другой смерть. За миг до того, как
они сомкнулись, я понял, что сейчас произойдет что-то
ужасное, и отскочил к дверям. Лужи, соединившись,
образовали горючую смесь, она немедленно вспыхнула и дала
столб нестерпимо белого пламени, которое ударило в потолок и
прожгло его, как бумажный лист. Внутри пламени возник то
что-то вроде цепной реакции. Столб превратился в вихрь,
который, передвигаясь по комнате, немедленно сжигал все, что
захватывал. Я увидел, как встает дыбом обугливающийся
паркет, вспыхнул край письменного стола, занялись занавески
и стали плавиться стекла С опаленными ресницами и бровями я
выскочил из комнаты.
Подземная улица была охвачена паникой. По ней бежали
люди с оружием и без. На огромной скорости пронесся тяжелый
бронетранспортер, неизвестно куда стреляя из пулеметов.
Транспортер, на котором приехал я, стоял по-прежнему у
тротуара, мирно попыхивая клубами пара. Я вскочил в кабину
и приказным тоном крикнул полковнику:
- Поехали!
Он не отвечал. Я посмотрен на него и только сейчас
заметил струйку крови, стекавшую с его виска.
С большим трудом я оторвал его от руля вытолкнул из
кабины. Затем, разобравшись кое-как с педалями и рычагами,
я развернул машину и направил ее в сторону выезда из
подземелья.
* Часть седьмая *
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Огромная, в несколько десятков тысяч человек, толпа
народу волновалась у Триумфальной арки, и я, стоя в самой
гуще, волновался вместе со всеми. Со всех прилегающих домов
люди срывали портреты Гениалиссимуса и полотнища с его
изречениями. Портреты и полотнища летели, кувыркаясь, в
толпу и тут же раздирались ею в клочья. Недалеко от меня
группа молодежи, взявшись за руки, приплясывала вокруг
пылающего чучела Гениалиссимуса, которое было слеплено,
конечно, из вторпродукта. Чучело дымило, плавилось и
плакало вторичными слезами.
- Как живой, корчится! - сказал кто-то радостно. Я
оглянулся и увидел рядом с собой Дзержина Гавриловича в
длинных штанах и нижней рубахе с крестом, как бы случайно
вылезшем из-под нее.
- Вот видишь, - сказал он мне, обводя руками толпу, - это
все симиты.
Я стоял потрясенный. Я думал, откуда же их взялось
столько, этих симитов, и как всем им удавалось до сих пор
скрываться? Откровенно говоря, я их немного побаивался, но
надеялся, что они меня все же не тронут, поскольку я для них
вроде как посторонний. Но за Дзержина Гавриловича мне было
немного боязно. Хотя я и знал, что он тоже симит, но те,
кто не знали, могли признать в нем бывшего генерала БЕЗО. А
мне было известно из истории, что в периоды народных
волнений работники безопасности попадают порой даже в очень
щекотливое положение. Но Дзержин Гаврилович, кажется, не
выказывал никаких признаков беспокойства
- Едут! Едут! - вдруг закричала рядом со мной тетка, в
которой без труда узнал ту самую скандалистку, благодаря
которой я когда-то попал во внубез. Теперь она была в
форме, но без знаков различия, а на груди у нее висел крест,
вырезанный, по-видимому, из картона.
- Едут! Едут! - закричали другие.
В толпе произошло большое волнение, все кинулись на
середину дороги. В общем гуле ликования стоны и вопли
раздавленных были почти не слышны и не нарушали настроения
общей приподнятости Все смотрели в сторону Минского шоссе (у
меня язык не поворачивается называть эту дорогу иначе), где,
вероятно, что-то происходило, но что именно, я видеть никак
не мог, потому что передо мной стоял высокий и широкоплечий
работяга в промасленном комбинезоне.
- Кузя, ты? - толкнул я его в спину.
- Здорово, отец! - узнал он меня и широко улыбнулся. -
Вишь, какие дела-то. Вчерась был коммунизм, а сегодня уже
невесть чего. - И от избытка чувств он добавил тираду,
которую я не решаюсь воспроизвести.
Тем временем толпа густела На меня напирали и слева, и
справа, и сзади. Вдруг рядом со мной появился некто в
рваной майке и тоже с пластмассовым крестом на груди.
- Коммуний Иванович! - удивился я - Вы ли это?
- Тише, тише, - зашептал мне Смерчев и наклонился к моему
уху. - Вы знаете, меня мама называла Колюней.
- Неужели у вас была мама? - удивился я, но ответа не
услышал, потому что волнение в толпе достигло высшего
накала. Приподнявшись на цыпочки, я мог разглядеть сначала
только кончики каких-то пик, а потом, пробившись немного
вперед, увидел трех богатырей, которые медленно приближались
к Триумфальной арке. Посредине на белом коне, в белых
развевающихся одеждах и в белых сафьяновых сапогах ехал Сим
Симыч, а по бокам от него на гнедых лошадях покачивались в
седлах справа Зильберович, слева Том, оба с длинными усами
и, несмотря на жару, в каракулевых папахах. Оба были
вооружены длинными пиками.
Сим Симыч в левой руке держал большой мешок, а правой то
приветствовал ликующую толпу, то совал ее в мешок и
расшвыривал вокруг себя американские центы.
Проехав сквозь Триумфальную арку, Симыч и его свита
остановились Симыч поднял руку, и толпа немедленно стихла.
Какой-то человек подскочил к Симычу с микрофоном, и я
удивился, узнав в этом человеке Дзержина, который только что
был рядом со мной Симыч милостиво взял из рук Дзержина
микрофон и вдруг закричал пронзительным голосом.
Мы, Серафим Первый, царь и самодержец всея Руси, сим
всемилостивейше объявляем, что заглотный коммунизм полностью
изничтожен и более не существует. Есть ли среди вас
потаенные заглотчики?
Я хотел крикнуть, что они тут все заглотчики, потому что
все до единого в заглотной партии состояли. Но я стоял
далеко, а Дзержин стоял близко.
- Есть! - закричал он и, нырнув в толпу, выволок из нее
упиравшегося Коммуния Ивановича. Коммуний Иванович
вырывался, рыдал, цеплялся за землю и наконец упал на колени
чуть ли не под копыта Глагола.
- Признаешь ли по правде, что служил, как собака,
заглотному, пожирательному и дьявольскому учению?
- Признаю, Ваше Величество, что служил, - залепетал,
опустив голову, Смерчев, - но не по идее служил, а
исключительно ради корысти и удовлетворения стяжательских
инстинктов. Больше никогда не буду и проклинаю тот час,
когда стал заглотчиком.
- Теперь уже поздно, - сказал царь и махнул рукой.
Под аркой уже стоял пожарный паровик с выдвинутой высоко
лестницей, и стоявший на самом конце лестницы симит спускал
вниз веревку с петлей.
