прошли, что глупо и пытаться вынюхать что-нибудь
толковое. А соврать, куда-нибудь наобум повести, а потом
разыграть истерику, что сам же хозяин что-то напутал, а от
него требует, - этих штук он не позволял себе. И ничего не
мог напутать хозяин, они ушли в ворота, это яснее ясного,
вот и танцуй от ворот. Скоро он лишился сил, почувствовал
себя как выпотрошенным и плюхнулся в снег задом.
Вывалив набок дымящийся язык, виновато помаргивая,
прядая ушами, он честно признался в своём бессилии.
Хозяин смотрел на него и недобро кривил губы. Ни
малого сочувствия Руслан не нашёл в его глазах - в двух
таких восхитительных плошках, налитых мутной
голубизною, - а только холод и усмешку. И захотелось
распластаться, подползти на брюхе, хоть он и знал всю
бесполезность мольбы и жалоб. Всё, чего хотели эти
любимейшие в мире плошки, всегда делалось, сколько ни
скули и хоть сапоги ему вылизывай, смазанные вонючим
едким гуталином. Руслан когда-то и пробовал это делать, но
однажды увидел, как это делал человек - и человеку это не
помогло.
- Может, подалее? - спросил хозяин. - Или тут
хочешь, к дому поближе? - Он оглянулся на ворота и
медленно потянул автомат с плеча. - Один хрен, можно и
тут...
Руслана забила дрожь, и неожиданною зевотой стало
разламывать челюсти, но он себя пересилил и встал. Иначе
[55]
и не мог он. Всё самое страшное зверь принимает стоя. А он
уже понял, что оно пришло к нему в этот белый день, уже
минуту назад случилось - и дальнейшего не избежать, и
даже винить тут некого. Кто виноват, что вот и он перестал
понимать, что к чему?
Он знал хорошо, что за это бывает, когда собака
перестаёт понимать, что к чему. Тут не спасают никакие
прежние заслуги. Впервые на его памяти это случилось с
Рексом, весьма опытным и ревностным псом, любимцем
хозяев, которому Руслан по молодости сильно завидовал.
День Рексова падения был самый обычный, ни у кого из
собак не возникло предчувствия: как обычно, приняли тогда
колонну от лагерной вахты и, как обычно, всех пересчитали,
и были сказаны обычные слова. И вот здесь, едва от ворот
отошли, один лагерник вдруг закричал дико, точно его
укусили, и кинулся наутёк. Безумец, куда бы он делся в
открытом поле, да на виду всех! Он никуда и не делся, ещё
его вскрик не умолк, как автоматы загрохотали в три, в
четыре ствола, а с вышки ещё добавил пулемётчик. Да, на
такие вот глупости, как ни странно, способны иной раз
двуногие! Но своей глупостью он сильно подвёл Рекса,
который шёл рядом и должен был держаться начеку и всё
предчувствовать заранее, а если уж прозевал, допустил
оплошность, то кинуться следом и повалить немедленно.
Вместо этого Рекс, увлёкшись зрелищем, сел с высунутым
языком и допустил, чтобы ещё двое нарушили строй и
кричали на хозяев, размахивая руками. Конечно, их тут же
загнали на место прикладами, помогли и собаки, но Рекс-то
даже в этом не участвовал! Он совсем перестал понимать,
что к чему. Он кинулся к тому человеку, в поле, -который
уже и не хрипел! - и впился в его правую руку. Это было
так глупо, что сам он даже не рычал при этом, а скулил
прежалким образом. Хозяин Рекса оттащил его и при всех
поддал ему хорошенько сапогом под брюхо. В этот день
Рексу ещё доверили конвоировать, но все собаки поняли -
случилось непоправимое, и Рекс это понял лучше всех.
Весь вечер после службы он переживал свой позор. Он
лежал, как больной, носом в угол кабины, и не притронулся
к еде, а ночью то и дело принимался выть, так что все
собаки с ума сходили от страшных предчувствий и не могли
глаз сомкнуть. Наутро хозяин Рекса пришёл за ним, и как ни
скулил Рекс, сколько ни лизал ему сапоги, ничто не
[56]
помогло. Его повели за проволоку, в поле, все слышали
короткую очередь, и Рекс не вернулся. Не то чтобы он сразу
исчез навсегда - ещё несколько дней его присутствие
чувствовалось в зоне, и неподалёку от дороги собаки видели
его вздувшийся бок, по которому расхаживали вороны, и
вспоминали ужасную ошибку Рекса. Потом и следа не
осталось. Рексову кабину помыли с мылом, сменили
кормушку и подстилку, повесили другую табличку на дверь,
и там поселился новичок Амур, у которого всё было
впереди.
Рано или поздно, так случалось со всеми. Одни теряли
чутьё или слепли от старости, другие слишком привыкали к
своим подконвойным и начинали им делать кое-какие
поблажки, третьих - от долгой службы - постигало
страшное помрачение ума, заставлявшее их рычать и
кидаться на собственного хозяина. А конец был один - все
уходили дорогою Рекса, за проволоку. Лишь одно
помнилось исключение, когда собака умерла в своей же
кабине. Когда Бурану в схватке с двумя беглецами перебили
спину железной трубой, хозяева принесли его из леса на
шинели, гладили его и трепали за ухо, говорили: "Буран
хороший, Буран молодец, задержал, задержал!", не знали,
чем только его накормить. А к вечеру чем-то таким
накормили, что он тут же издох в корчах.
Так уж повелось, что Служба для собаки всегда
кончалась смертью от руки хозяина, и восемь лет, прожитых
в зоне лагеря, Руслана не покидало ощущение, что это и ему
когда-нибудь предстоит. Оно страшило его, навеивало
кошмарные сны, от которых он просыпался с жуткими
завываниями, но понемногу он с этим ощущением свыкся,
понял, что избежать ничего нельзя, но отдалить - можно,
только нужно стараться, стараться изо всех сил. И
предстоявшее стало ему казаться естественным
завершением Службы, таким же, как она сама, честным,
правильным и почётным. Ведь ни одна собака всё-таки не
пожелала бы себе другого конца - чтобы её, к примеру,
выгнали за ворота и предоставили ей побираться, вместе с
шелудивыми дворнягами, откуда-то прибегавшими к
мусорному отвалу подхарчиться гнильём с кухни. Не
пожелал бы этого и Руслан.
Поэтому не ползал он, не скулил о пощаде, не пытался
убежать. Если б увидел хозяин его глаза - жёлтые, подолгу
не мигающие, с чёткими, как воронёные дула, провалами
[57]
зрачков, - то не прочёл бы в них ни злобы, ни мольбы, а
лишь покорное ожидание. Но хозяин смотрел куда-то
поверх его темени и ствол автомата отводил к небу. Что-то -
позади Руслана - мешало ему стрелять. Руслан оглянулся и
разглядел - что. Он это и раньше различил краем глаза,
слышал вполуха тарахтенье и лязг, но заставил себя не
обращать внимания, весь занятый поиском следа.
По белой дороге к лагерю двигался трактор. Он полз
медленно, как будто сто лет уже как сжился с этим снежным
полем и с этим белесым сводом небес, и без него
невозможно было их себе представить. Поводя ощеренным
глазастым рылом, весь в копоти и струящемся воздухе, он
тащил сани-волокушу; на них, покачиваясь, сползая с
дороги, плыло что-то, ещё огромней его, малиново-красное;
когда приблизилось оно, стало видно, что это товарный
вагон без колёс, прикрученный ржавыми тросами.
Руслан заворчал и ушёл с дороги. Тракторы были ему не
внове - они вывозили брёвна с лесоповала, и ничего
хорошего он из знакомства с ними не вынес. От чёрного
выхлопа у него надолго пропадало чутьё, и он делался
самым беспомощным существом на свете. И к тому же на
них работали "вольняшки", народ ему чужой и очень
странный: они всюду расхаживали без конвоя и к хозяевам
относились без должного почтения. Но, впрочем, дорогу в
рабочую зону они находили сами; колонна ещё только
втягивалась в лес, а они уже там вовсю тарахтели. В общем,
неприятный народ.
Трактор подполз и остановился, но не затих, что-то в нём
возмущённо подвывало, и сквозь этот шум водитель
прогаркал хозяину своё приветствие. Руслана оно поразило
до крайности. Так, сколько помнилось ему, не обращался к
хозяину ни один двуногий:
- Здорово, вологодский!
Возмущал уже самый вид водителя - этакая лоснящаяся
багровая харя, с губастой огнедышащей пастью, с
ухмылкою до ушей. Из-под шапки, которую он не снял
перед хозяином, слетал на лоб слипшийся белобрысый чуб,
вещь для лагерника немыслимая, как и обращение к хозяину
сразу с несколькими вопросами:
- Ты не меня ли ждёшь? Чо, не слышишь, чо говорю?
Бытовку вон те припёр, куда её, дуру, ставить прикажешь?
Или ты чо - не за начальника? Пропуска про-
[58]
веряешь? Так я не захватил. Потом ещё, гляди, не
выпустишь, а?
И он возмутительно, противно заржал, навалясь на
открытую дверцу, поставив ногу в валенке на гусеницу.
Хозяин на его ржанье и на вопросы не отвечал. И Руслан
знал, что и не ответит. Эта привычка хозяев не переставала
восхищать Руслана: на вопрос лагерника они отвечали
очень не сразу или совсем не отвечали, а только смотрели на
него - холодно, светло и насмешливо. И не проходило
много времени, прежде чем любитель спрашивать опускал
глаза и втягивал голову в плечи, а у иного даже лицо
покрывалось испариной. А ведь ничего плохого хозяева ему
не причиняли, одно их молчание и взгляд производили
такое же действие, как поднесенный к носу кулак или
клацанье затвора. Поначалу Руслану казалось, что с этим
своим волшебным умением хозяева так и родились на свет,
но позднее он заметил, что друг другу они отвечали охотно,
а если спрашивал Главный хозяин, которого они звали
"Тарщ-Ктан-Ршите-Обратицца", так отвечали очень даже
быстро и руки прикладывали к ляжкам. Отсюда он и
заподозрил, что хозяев тоже специально учат, как с кем себя
вести, - совершенно, как и собак!
- А ты чо такой невесёлый? - спросил водитель. Он не
опустил глаза, не втянул голову в плечи, лицо у него не
покрылось испариной, а только приняло вид сочувственный.
- Жалко, что служба кончилась? И вроде бы жизнь по
новой начинай, верно? Ничо, не тужи, пристроишься.
Только в деревню не езди, не советую. Слыхал насчёт
пленума? Особо не полопаешь.
- Проезжай, - сказал хозяин. - Много
разговариваешь.
Однако дороги трактору не уступил. И автомат держал
крепко обеими руками у груди.
- Это есть, - согласился водитель, - это за мной
числится. Люблю это... языком об зубы почесать. А что
делать, ежели чешется?
- Я б те его смазал, - сказал хозяин. - Ружейной
смазкой. Он бы не чесался.
Водитель ещё пуще заржал.
- Умрёшь с тобой, вологодский! Ну, однако, красив же
ты - с пушкой. Ты хоть на память-то снялся? А то не
поверит маруха, не полюбит. Им же, стервям, чтоб пушка
была, а человека-то - и не видют.
[59]
Хозяин не отвечал ему, и он, наконец, спохватился:
- Так куда, ты говоришь, её ставить, бытовку-то?
- Где хошь, там и ставь. Мне дело большое!
- Ну, всё же ты тут за начальство...
- На кой ты её пёр? В бараках не поживёте?
- В бараках - не-е! Лучше в палаточках.
Хозяин повёл нетерпеливо плечом.
- Ваши заботы.
Водитель кивнул и, всё ещё сияя харей, уселся, потянул к
себе дверцу, но тут его взгляд наткнулся на Руслана. Он как
бы что-то вспомнил - на лбу отразилась работа мысли,
проступила жалостная морщинка.
- А ты чего это - пса в расход пускаешь? Я-то думаю -
тренировка у них. Еду, смотрю - чего это он его тренирует,
когда уж на пенсию пора? А ты его, значит, к исполнению...
А может, не надо? Нам оставишь? Пёс-то - дорогой. Чего-
нибудь покараулит, а?
- Покараулит, - сказал хозяин. - Не обрадуешься.
Водитель поглядел на Руслана с уважением.
- А перевоспитать?
- Кого можно, тех уж всех перевоспитали.
- Н-да. - Водитель скорбно покачивал головой и
кривился. - Самое тебе, вологодский, хреновое дело
доверили - собак стрелять. Ну, порядочки! За службу
верную -выходное пособие девять грамм. А почему ж ему
одному? Вместе ж служили.
- Ты проедешь? - спросил хозяин.
- Ага, - сказал водитель. - Проеду.
Взгляды их встретились в упор: неподвижный, ледяной
- хозяина, бешено-весёлый - водителя. Трактор взревел,
окутался чёрными клубами, и хозяин отступил нехотя в
сторону. Но трактор выбрал себе другой путь -
дёрнувшись, отвернул своё рыло от ворот и пополз наискось
целиною, взрыхляя траками Неприкосновенную полосу.
Злоба, мгновенно вспыхнувшая, выбросила Руслана
одним прыжком на дорогу. Малиновая краснота вагона и
визг полозьев, уминающих рваную грязную колею, привели
