Г.Н.ВЛАДИМОВ
ВЕРНЫЙ РУСЛАН
История караульной собаки
ОБЩИЙ ТЕКСТ TEXTSHARE http://textshare.da.ru http://textshare.tsx.org
Г.Н.Владимов. Не обращайте вниманья, маэстро.
М., Книжная палата, 1999, сс. 49-176.
В квадратных скобках [] номер страницы.
Номер страницы предшествует странице.
Что вы сделали, господа!
М.Горький, "Варвары"
[49]
1
Всю ночь выло, качало со скрежетом фонари, звякало
наружной щеколдой, а к утру улеглось, успокоилось - и
пришёл хозяин. Он сидел на табурете, обхватив колено
красной набрякшей рукой, и курил - ждал, когда Руслан
доест похлёбку. Свой автомат хозяин принёс с собою и
повесил на крюк в углу кабины - это значило, что
предстоит служба, которой давно уже не было, а поэтому
есть надлежало не торопясь, но и не мешкая.
А нынче ему досталась большая сахарная кость, так
много обещавшая, что хотелось немедленно унести её в
угол и затолкать в подстилку, чтобы уж потом разгрызть как
следует - в темноте и в одиночестве. Но при хозяине он
стеснялся тащить из кормушки, только содрал всё мясо на
всякий случай - опыт говорил, что по возвращении может
этой косточки и не оказаться. Бережно её передвигая носом,
он вылакал навар и принялся сглатывать комья тёплого
варева, роняя их и подхватывая, - как вдруг хозяин
пошевелился и спросил нетерпеливо:
- Готов?
И, уже вставая, кинул окурок на пол. Окурок попал в
кормушку и зашипел. Такого ни разу не случалось, но
Руслан не подал виду, чтоб это его удивило или обидело, а
поднял взгляд к хозяину и качнул тяжёлым хвостом - в
знак благодарности за кормёжку и что он готов её
отслужить тотчас. На косточку он взглянуть себе не
позволил, только наспех полакал из пойлушки. И был
совсем готов.
- Пошли тогда.
Хозяин предложил ему ошейник. Руслан с охотой в него
потянулся и задвигал ушами, отзываясь на прикосновения
хозяевых рук, застёгивающих пряжку, проверяющих -не
туго ли, вдевающих карабинчик в кольцо. Сколько-то
[50]
поводка хозяин намотал на руку, а самый конец крепился у
него к поясу, - так все часы службы они бывали связаны и
не теряли друг друга, - свободной рукою подбросил
автомат и поймал за ремень, закинул за спину вспотевшим
стволом книзу. И Руслан привычно занял своё место - у
левой его ноги.
Они прошли сумрачным коридором, куда выходили
двери всех кабин, забранные толстой сеткой, - сквозь
прутья влажно блестели косящие глаза, не кормленные
собаки скулили, бодали сетку крутыми лбами, а в дальнем
конце кто-то лаял навзрыд от злой, жгучей зависти, - и
Руслан чувствовал гордость, что его нынче первым выводят
на службу.
Но едва открылась наружная дверь, как белый, слепяще
яркий свет хлынул ему в глаза, и он, зажмурясь, отпрянул с
рычанием.
- Нно! - сказал хозяин и рванул поводок. - Засиделся,
падло. Чо пятисси, снега не видал?
Вон что выло, оказывается. И вон как улеглось -
толстым пушистым покровом по безлюдному плацу, по
крышам казармы, складов и гаража, шапками на фонарях, на
скамейках вокруг окурочного ящика. Сколько же раз это
выпадало на его веку, а всегда в диковинку. Он знал, что у
хозяев это зовётся "снег", но не согласился бы, пожалуй,
чтоб это вообще как-нибудь называлось. Для Руслана оно
было просто - белое. И от него всё теряло названия, всё
менялось, привычное глазу и нюху, мир опустел и заглох,
все следы спрятались. Лишь чёткая виднелась цепочка от
кухни к порогу - это хозяевы сапоги. В следующий миг
белое кинулось ему в ноздри и всего объяло волнением; он
окунул в него морду по брови и пропахал борозду, забил им
всю пасть; отфыркавшись, даже пролаял ему что-то нелепо-
радостное, приблизительно означавшее: "Врёшь, я тебя
знаю!" Хозяин его не придерживал, распустил поводок на
всю длину, и Руслан то отставал, то вперёд забегал - уже
белобородый, с белыми ресницами и бровями - и не мог
успокоиться, надышаться, нанюхаться.
Оттого-то он и допустил маленькую оплошность - не
взглянул, куда следует, когда тебя выводят на службу. Но
что-то, однако, насторожило его, он вздел высоко уши и
замер. Явилась неясная тревога. Справа были ошкуренные
столбы и проволока с колючками, а дальше - пустынное
поле и тёмная иззубренная стена лесов, и слева такие же
[51]
столбы и проволока, и такого же поля кусок, но с
разбросанными по нему бараками - низкими, как погреба,
из брёвен, почерневших от старости. И как всегда, они на
него глядели заиндевевшими, пустыми, как бельма,
окошками. Всё стояло на месте, никуда не сдвинулось. Но
необычайная, неслыханная тишина опустилась на мир, шаги
хозяина вязли в ней, точно он ступал по войлочной
подстилке. И странно: никто в тех окошках не продышал
зрачка -полюбопытствовать, что на свете делается (ведь
люди в этом отношении нисколько не отличаются от
собак!), - и сами бараки выглядели странно плоскими, как
будто намалёванными на белом, и ни звука не издавали. Как
будто все сразу, кто жил в них, шумел и вонял, вымерли в
одну ночь.
Но - если вымерли, то ведь он бы это почувствовал! Не
он, так другие собаки, - кому-то же это непременно
приснилось бы, и он бы всех разбудил воем. "Их там нет, -
подумал Руслан. - И куда ж они делись?" Но тут же он
устыдился своей недогадливости. Не вымерли они, а -
убежали! Он весь затрепетал от волнения, задышал шумно и
жарко; ему захотелось натянуть повод и потащить хозяина,
как это бывало в редкие, необыкновенные дни, когда они
пробегали иной раз по нескольку вёрст и всё-таки догоняли
- ни разу не было, чтоб не догнали! - и начиналась
настоящая Служба, лучшее, что пришлось Руслану изведать.
Однако ж не всё укладывалось - даже и в редкое,
необыкновенное. Он знал слово "побег", различал даже
"побег одиночный" и "групповой", но в такие дни всегда
бывало много шума, нервозной суеты, хозяева с чего-то
орали друг на друга, да и собакам доставалось ни за что, и
они - в ошеломлении, в беспамятстве - затевали свою
грызню, утихавшую лишь с началом погони. Такой тишины
он не слышал ни разу, и это наводило на самые ужасные
подозрения. Похоже, ударились в побег все обитатели
бараков, а хозяева - за ними, и так поспешно, что даже не
успели прихватить собак, а без них какая же может быть
погоня! И теперь лишь они вдвоём, хозяин и Руслан,
должны всех найти и пригнать на место - всё смрадное,
ревущее, обезумевшее стадо.
Он почувствовал томление и страх, от которого
захолодело в брюхе, и забежал поглядеть на лицо хозяина.
Но и с хозяином что-то неладное сделалось: так непривычно
он
[52]
сутулился, хмуро поглядывая по сторонам, а руку, продетую
сквозь автоматный ремень, держал не на ремне, как всегда,
а сунул зябко в карман шинели. Руслан подумал даже, что и
у него там, в животе, захолодело, и ничего удивительного,
когда им сегодня такое предстоит! Он приник к шинели
хозяина, потёрся об неё плечом - это значило, что он всё
понимает и на всё готов, пусть даже и умереть. Руслану ещё
не приходилось умирать, но он видел, как это делают и
люди, и собаки. Страшней ничего не бывает, но если вместе
с хозяином - это другое дело, это он выдержит. Только
хозяин не заметил его прикосновения, не ободрил ответно,
как всегда делал, кладя руку на лоб, и вот это уже было
скверно.
Внезапно он увидел такое, что шерсть на загривке сама
собою вздыбилась, а в горле заклокотало рычание. Он не
отличался хорошим зрением, - и знал за собою этот порок,
честно его искупая старательностью и чутьём, - главные
ворота лагеря бросились ему в глаза, когда они с хозяином
уже вошли через калитку в предзонник. И так странен был
вид этих ворот, что и представить себе невозможно. Они
стояли - открытые настежь, поскрипывая от ветра в
длинных оржавленных петлях, и никто к ним не бежал с
криками и стрельбою, спеша затворить немедленно. Мало
этого, и вторые ворота, с другой стороны предзонника,
никогда не открывавшиеся с первыми одновременно, и они
были настежь; белая дорога вытекала из лагеря, не
разгороженная, не расчерченная в решётку, и убегала к
тёмному горизонту, в леса.
А с вышкой что сделалось! Её не узнать было, она совсем
ослепла - один прожектор валялся внизу, заметенный
снегом, а другой, оскалясь разбитым стеклом, повис на
проводе. Исчезли с неё куда-то и белый тулуп, и ушанка, и
чёрный ребристый ствол, всегда повёрнутый вниз. Линялый
кумач над воротами ещё остался, но кем-то изодранный в
лохмотья, безобразно свисавшие, треплемые ветром. А с
этим красным полотнищем, с его белыми таинственными
начертаниями у Руслана свои были отношения: слишком
запечатлелось в его душе, как чёрными вечерами после
работы, в любую погоду - в стужу, в метель, в ливень -
останавливалась перед ним колонна лагерников, с
хозяевами и собаками по бокам, и оба прожектора,
вспыхнув, сходились на нём своими дымными лучами; оно
всё загоралось - во весь проём ворот, - и невольно
лагерники
[53]
вскидывали головы и, ёжась, впивались глазами в эти
слепяще-белые начертания. Всей затаённой мудрости их не
дано было постичь Руслану, но и ему тоже они щипали глаза
до слез, и на него тоже вдруг нападали трепет, сладостная
печаль и восторг невозможный, от которого внутри
обморочно замирало*.
Эти утраты и разрушения ошеломили Руслана, он
растерялся перед наглостью беглецов. Как они были
уверены, что уж теперь-то их не догонят! И как всё заранее
знали -что выпадет снег и заметёт все следы и как трудно
собаке работать на холоде. Но самое скверное, что они
особенно и не таились: ведь отлично же он помнил, как все
последние непонятные дни, когда собаки изнывали без
службы и приходил только хозяин Руслана, и то - без
автомата, покормить их и дать немножко размяться в
прогулочном дворике, - как всё это время вели себя
лагерники. В высшей степени странно: расхаживали по всей
жилой зоне табунами, визжали гармошкой, горланили
песни, а то .ещё и собак принимались передразнивать - так
непохоже и безо всякого смысла. И как же хозяин ничего
этого не замечал, когда буквально все собаки чувствовали
неладное и от злой тоски грызли свои подстилки!
Руслан не винил хозяина, не упрекал его. Он уже был
немолод и знал - хозяева иногда ошибаются. Но им это
можно. Это нельзя собакам и лагерникам, которые всегда
отвечают за свои ошибки, а часто и за ошибки хозяев. И раз
уж так выпало, эту ошибку - он знал - ему придётся
разделить с хозяином и помочь исправить её, чего бы это ни
стоило. И, думая о том, как ловко беглецы обвели хозяина,
он просто растравлял себя для дела, растил в себе злобу,
пока не озлился по-настоящему. Злоба его была жёлтого
цвета. В жёлтое окрасились небо и снег, жёлтыми сделались
лица беглецов, в ужасе оборачивающихся на бегу, жёлтыми
бликами замелькали подошвы. Увидя всё это вживе, он не
выдержал, рванулся с яростным лаем, натягивая широкий
сыромятный повод, и выволок хозяина за собою в ворота.
- Ты что, ты что, падло! - Хозяин едва удержался на
ногах. Он подтащил Руслана к себе. И, чтоб успокоить,
------------------------------
* На таких полотнищах писалось обычно: "ТРУД В
СССР ЕСТЬ ДЕЛО ЧЕСТИ, ДЕЛО СЛАВЫ, ДОБЛЕСТИ И
ГЕРОЙСТВА. И.СТАЛИН". (Здесь и далее примечания
автора.)
[54]
проделал свой обычный номер: привздёрнул его за
ошейник, так что передние лапы повисли в воздухе. Руслан
не рычал уже, а хрипел. - Куды рвёсси, в рай не успеешь?
Ага, там таких только не хватает.
Затем отпустил, отстегнул карабинчик, а поводок смотал
и сунул в карман шинели.
- Вот теперь иди. Вперёд иди, не ошибёсси.
Рукою он показывал в поле, вдоль белой дороги, и это
одно могло значить: "Ищи, Руслан!" Такие вещи Руслан
понимал без команды. Только вот никакого следа он не
чуял, намёка даже на след.
Он взглянул на хозяина быстро и тревожно, близкий к
отчаянию, и, опустив голову, сделал положенный круг.
Пахло иссохшими травами, прелью, мышами, золой, а
людьми - не пахло. Не останавливаясь, он сделал второй
круг - пошире. И опять ничего. Так давно они здесь
