- Собаку не надо! И так всё скажу. Ну, не пускайте же
зверя!..
И Руслан его не стал терзать, а лишь прихватил легонько
полу бушлата - где хваталась рука убитого - и качнул
хвостом, показывая, что выборка им исполнена. За это
получил он невиданное поощрение - из рук самого
Главного - и с этого дня стал признанным отличником по
выборке из толпы.
Отсюда, от этого дня его торжества, пролегла в памяти
Руслана прямая просека, по которой вели они с хозяином
человека в бушлате. Ветер шумел в кронах огромных сосен,
и, сталкиваясь, они роняли охапки снега, разлетавшиеся
радужной осыпью. Была великая тишина, покой, и всю
дорогу человек шёл спокойно и не спеша, нёс лопату на
плече или волочил за собою, чертя по снегу зигзаги,
временами насвистывал. Сам завороженный этим покоем,
он и у Руслана не вызывал предчувствий, что может вдруг
прыгнуть в сторону и кинуться в побег, и так же молча они
свернули с просеки и пришли тропинкой к чёрной,
выжженной костром поляне. В середине её зияла яма -
неглубокая, с рыжими стенками, хранившими полукруглые
гладкие следы ломов и острые треугольнички от кайла. Вот
тут он впервые заговорил, повернувшись к хозяину белым
злым лицом, с крохотными шрамчиками на щеке и на лбу.
Ему не понравилась яма, он ступил в неё ногою, и там ему
оказалось по колено, он даже сплюнул в неё от злости.
- Я один за всех на это дело пошёл, - сказал он
хозяину, - могли бы и все одного уважить.
- Чем тебя не уважили? - спросил хозяин.
- Понимаешь, черви - они всем полагаются, ты тоже с
ними в свой час познакомишься, но чтоб меня волки
выкопали себе на харч, этого ж я не заслужил. Об этом и в
приговоре не было - насчёт волков.
Хозяину очень хотелось покурить, он доставал портсигар
и снова его прятал в карман белого своего полушубка -
ещё больше ему хотелось, чтоб всё побыстрее кончилось.
[110]
- Значит, к своей же бригаде у тя претензии? - сказал
хозяин. - Приговор-то чо обсуждать?
Человек опять сплюнул и вылез из ямы, воткнув лопату в
комья насыпи.
- На! Потом хоть притопчешь как следует. Ни к кому у
меня претензий нет, ради жмурика и я б не уродовался.
Бушлат мой - может, снесёшь им? Пускай разыграют.
Снять - чтоб тебе не трудиться?
Хозяин, не отвечая ему, потянул автомат с плеча.
- Что же не отвечаешь? - спросил человек. - Или
совсем уже я безгласный?
Всё длилось мучительно долго. Руслан весь дрожал и
стискивал челюсти, чтоб не завыть. И что-то ещё случилось
у хозяина с автоматом, он никак не мог дослать затвор, и
человек этот так надеялся, что у него сегодня и не
получится. Но хозяин сказал: "Ща исправим, не бойся" - и
вправду исправил. Он выбросил смятый патрон, затвор
закрылся с лязгом, и случайно вылетела короткая очередь в
небо. Тогда-то этот человек и приник к сапогам хозяина. Он
добрался до них на четвереньках и прижался так сильно,
что, когда оторвал лицо, на его лбу и на губах остались
чёрные пятнышки. Он улыбался бледной заискивающей
улыбкой и говорил совсем не так, как до этой минуты, когда
прогрохотала страшная очередь и едко-приторно запахло
пороховой синью. Он говорил, что выстрелы уже
прозвучали и услышаны в зоне и теперь хозяин может его
отпустить; он уползёт в леса и станет там жить, как змея или
крыса, ни с кем из людей не видясь до конца дней своих,
которых, наверное, немного уже и осталось, и только одного
человека в мире - хозяина - он будет считать братом
своим, молиться за него и вспоминать благодарно, будет
любить его сильнее, чем мать и отца, чем жену и своих не
родившихся детей. Не различая слов, Руслан слышал
большее, чем слова, - страстное обещание любви, её
последнюю истину, её слезы и толчки крови в висках, -и
чувствовал с ужасом, как его самого переполняет ответная
любовь к этому человеку; он верил его лицу с запавшими
горящими глазами; ничуть не помрачённый разум горел в
них, не жаждал этот человек другой, лучшей жизни, которой
нигде не было, а только той участи, которой довольно всему
живому на свете.
-------------------------------
* Жмурик - покойник (блатной жаргон).
[111]
- Ну, ты чо, маленький? Не слышишь, чо лепечешь? -
уговаривал его хозяин. Он стоял спокойно, не опасаясь, что
тот рванёт его за ноги или выхватит автомат, он знал, как
слаб против него любой из лагерников и как быстро
кидается Руслан на помощь. Если б знал он сейчас, что
Руслан как будто окаменел и не смог бы даже
пошевелиться! - Ты походишь и объявисси, а мне тогда с
тобой на пару - стенка. Потому что куда тебе деться?
Листиками будешь питаться, ящериц жрать, а после за
людей примешься. Чо, не правду я говорю? Не ты ж
первый... Так что считай - дело кончено. И давай вставай,
себя же не мучай мечтами. Не бойсь, я тебе больно не
сделаю, как другой кто-нибудь. Ну, вставай, не бойся,
договорились же -больно не сделаю.
Он встал, этот человек, и крепко отёр лицо рукавом.
- Делай, как умеешь. Шакальей жизни - и то ты мне
пожалел. Вспомнишь ещё не раз...
- Знаю, - сказал хозяин. - Всё, что ты скажешь, уже
знаю. Не наговорился ещё?
Они не сделали больно тому человеку, но всю обратную
дорогу Руслан не мог унять дрожи, скулил и рвался из
ошейника, всё хотелось ему вернуться и разгрести лапой
мёрзлые комья, задавившие белое успокоенное лицо.
Никогда не вёл он себя так плохо, и хозяин был вынужден
жестоко отхлестать его поводком. Может быть, с этого дня
хозяин и невзлюбил его.
Те мёрзлые комья остались в душе Руслана, отягчив её
страхом и чувством вины, - будто он предал хозяина,
обманул его надежды, будто и себя выдал, что не истинно
служит в конвое, а лишь притворяется, - а такую собаку
можно без промедления отвести за проволоку, потому что
она в любую минуту может подвести, сделает что-нибудь не
так или откажется сделать. И сколько они потом ни водили
других людей в лес, хозяин уже не верил до конца Руслану,
за которого сам когда-то поручился. В молодости Руслан
прошёл все науки, для которых и рождается собака; он
прошёл общую дрессировку - всю эту нехитрую
премудрость: "Сидеть", "Лежать", "Ко мне", - блестяще
себя показал в розыске и в караульной службе, но когда
подвинулся к высшей ступени - конвоированию,
инструктор засомневался, выдержит ли Руслан этот
последний экзамен. И не на площадке его над-
[112]
лежало выдержать, где всегда тебя поправят, а в настоящем
конвое, где на всё одна команда: "Охраняй!", - а там как
знаешь, сам шевели мозгами. И предмет охраны не склад,
который никуда не убежит и особых чувств у тебя не
вызывает, а ценность высшая и труднейшая - люди. За них
всегда бойся и не чувствуй к ним жалости, а лучше даже и
злобы, только здоровое недоверие. "Ничо, - сказал тогда
хозяин. - Обвыкнется. Не сорвётся". А сколькие
срывались! Скольких отбраковывали и увозили куда-то на
грузовике, и то если собака была молода и могла
пригодиться для другой службы. Познавшим службу конвоя
- один был путь: за проволоку.
Всех обманул Ингус. Он казался таким способным, всё
схватывал на лету. Он покорил инструктора в первое же
своё появление на площадке. Инструктор только успел
сказать:
- Так. Будем отрабатывать команду "Ко мне". Ингус
тотчас же встал и подошёл к нему. Инструктор пришёл в
восторг, но попросил всё повторить сначала. Ингус
вернулся на место и по команде опять подошёл.
- Чудненько! - сказал инструктор. - А как насчёт
"Сидеть"?
Ингус сел, хотя ему даже не надавливали на спину.
- Встанем.
Ингус встал. А инструктор присел перед ним на
корточки.
- Дай лапу.
Ингус её тотчас подал.
- Не ту, кто же левую подаёт?
Ингус извинился хвостом и переменил лапу. С тех пор он
подавал только правую.
- Не может быть, - сказал инструктор. - Таких собак
не бывает.
Он взял учётную карточку Ингуса, чтобы убедиться, что
тот ещё не проходил дрессировки и знает только свою
кличку и команду "Место!".
- Так я и думал, - сказал инструктор. - У него,
конечно, исключительная анкета. На редкость удачная
вязка! Какие производители! Я же помню Рема -
редчайшего ума кобель. И матушка - Найда, ну как же,
четырежды медалистка. Её воспитывал сам Акрам Юсупов,
большой знаток,
[113]
кого с кем повязать. А сынишку он, видно, для Карацупы
готовил, отсюда и кличка. И всё-таки я говорю: "Не может
быть!"
Он созвал хозяев подивиться необыкновенным
способностям Ингуса. Он спросил у них, видели ли они что-
нибудь подобное. Хозяева ничего подобного не видели. Он
спросил, не кажется ли им, что под собачьей шкурой
скрывается человек. Хозяевам этого не показалось. Человек
в любой шкуре от них бы не укрылся.
- Что я хочу сказать? - сказал инструктор. - Если б
такая собака была на самом деле, я бы здесь уже не работал.
Я бы с нею объездил весь мир. И все поразились бы, каких
успехов достигло наше, советское собаководство, наши
гуманные, прогрессивные методы. Потому что такие собаки
могут быть только в нашей стране!
Ингус внимательно слушал, склонив голову набок, как
ему и полагалось по возрасту, но глаза были недетски
серьёзны. И уже тогда, в первый день, заметили в этих
янтарных глазах тоску.
Он рос, и росла его слава. С лёгкостью необычайной
переходил он от одной ступени к другой - да не переходил,
а перепрыгивал. Сухощавый, изящный и грациозный, он
стрелою мчался по буму, играючи одолевал барьеры и
лестницу, с первого* раза прыгнул в "горящее окно" -
стальную раму, политую бензином и подожжённую, в
розыске показал отличное верхнее и нижнее чутьё* .
Оправдал себя и в карауле, хотя хорошей злобности не
выказал, а скорее какую-то неловкость и смущение за
дураков в серых балахонах, пытавшихся стащить у него
мешок с тряпками, порученный ему для охраны. В гробу он
видел и этот мешок, и эти тряпки, но ни разу не отвлекли
его, не смогли подойти незаметно или проползти на животе
за кустами, чтобы напасть со спины. Он показывал, что
видит все их проделки, и самим балахонам делалось
неловко, когда с такой грустью смотрели на них эти
янтарные глаза.
Джульбарс тогда обеспокоился не на шутку. Законный
отличник по своим предметам - злобе и недоверию, он,
------------------------------
* Всех собак легендарного Карацупы, задержавшего
около пятисот нарушителей границы, звали Ингус.
** "Верхнее чутьё" - способность улавливать запахи в
воздухе, "нижнее" - читать следы на земле.
[114]
однако, лез быть первым во всём, хотя чутьецо имел
средненькое, а по части выборки был совершенная
бестолочь: когда его подводили к задержанным, он до того
переполнялся злобой, что запахов уже не различал, хватал
того, кто поближе. Но он считал, что если собака не постоит
за себя в драке, то все её способности ничего не стоят, и
всем новичкам, входившим в моду, предлагал погрызться.
Не избежал его вызова и Руслан - и испытал натиск этой
широкой груди и бьющей, как бревно, башки. Дважды он
побывал на земле, но покусать себя всё же не дал, а зато у
Джульбарса ещё прибавилось отметин на морде, к чему он,
впрочем, отнёсся добродушно, даже покачал хвостом,
поощряя молодого бойца. С Ингусом всё вышло иначе: он
просто отвернулся, подставив для укуса тонкую шею, и при
этом ещё улыбался насмешливо, показывая, что не видит
смысла в этих солдатских забавах. Старый бандит, конечно,
впился в него сглупа и уже было пустил кровь, да вовремя
сообразил, что нарушает правило хорошей грызни: "Кусай,
но не до смерти", - и отступил, не дожидаясь трёпки от
всех собак сразу.
Джульбарс, однако, скоро утешился. Он увидел - а
другие собаки это и раньше видели, - что первенствовать
Ингусу не дано. Не рождён он был отличником - во всём,
что так легко делал. Не чувствовалось в нём настоящего
рвения, жажды выдвинуться, зато видна была скука,
неизъяснимая печаль в глазах, а голову что-то совсем
постороннее занимало, ему одному ведомое. И скоро ещё
заметили: он мог десять раз выполнить команду без
заминки, и всё же хозяин Ингуса никогда не мог быть
уверен, что он её выполнит в одиннадцатый. Он
отказывался начисто, сколько ни кричали на него, сколько
