Ревекки. - Так приказал наш благородный хозяин. Освободи эту комнату для
красотки.
- Да, - проворчала старуха, - вот как нынче награждают за службу. Бы-
ло время, когда одного моего слова было достаточно, чтобы лучшего из во-
инов ссадить с седла и прогнать со службы. А теперь мне приходится уби-
раться по приказу такого, как ты, первого попавшегося слуги!
- Нечего разговаривать, Урфрида, - сказал другой, - уходи, вот и все.
Приказы господина надо исполнять быстро. Были и у тебя светлые деньки, а
теперь твое солнце закатилось. Ты теперь все равно что старая боевая ло-
шадь, пущенная пастись на голый вереск. Хорошо скакала ты когда-то, а
нынче хоть рысцой труси, а и то ладно. Ну-ну, пошевеливайся!
- Да преследуют вас всегда дурные предзнаменования! Оба вы нечестивые
собаки, - сказала старуха, - и схоронят вас на псарне. Пусть демон Зер-
нобок разорвет меня на куски, если я уйду из своей собственной комнаты,
прежде чем допряду эту пряжу!
- Сама скажи об этом хозяину, старая ведьма, - отвечал слуга и ушел
вместе со своим товарищем, оставив Ревекку наедине со старухой, которой
поневоле навязали ее общество.
- Какие еще бесовские дела они затеяли? - говорила старуха, бормоча
себе под нос и злыми глазами поглядывая искоса на Ревекку. - Догадаться
нетрудно: красивые глазки, черные кудри, кожа - как белая бумага, пока
монах не наследил по ней своим черным снадобьем... Да, легко угадать,
зачем ее привели в эту одинокую башню: отсюда не услышишь никакого кри-
ка, все равно как из-под земли. Тут по соседству с тобой живут одни со-
вы, моя красавица. На твои крики обратят внимания не больше, чем на их.
Чужестранка, кажется, - продолжала она, взглянув на костюм Ревекки. - Из
какой страны? Сарацинка или египтянка? Что же ты не отвечаешь? Коли уме-
ешь плакать, небось умеешь и говорить.
- Не сердись, матушка, - сказала Ревекка.
- Э, больше и спрашивать нечего, - молвила Урфрида. - Лисицу узнают
по хвосту, а еврейку - по говору.
- Сделай великую милость, - сказала Ревекка, - скажи, чего мне еще
ждать? Меня притащили сюда насильно - может быть, они собираются убить
меня за то, что я исповедую еврейскую веру? Коли так, я с радость отдам
за нее свою жизнь.
- Твою жизнь, милашка! - отвечала старуха. - Что же им за радость ли-
шать тебя жизни? Нет, поверь моему слову, твоей жизни не угрожает опас-
ность. А поступят с тобой, так как поступили когда-то с родовитой сак-
сонской девицей. Неужели же для еврейки будет зазорно то, что считалось
хорошим для саксонки? Посмотри на меня: и я была молода и еще вдвое кра-
ше тебя, когда Фрон де Беф, отец нынешнего, Реджинальда, со своими нор-
маннами взял приступом этот замок. Мой отец и его семь сыновей упорно
бились, шаг за шагом защищая свое жилище. Не было ни одной комнаты, ни
одной ступени на лестницах, где бы не стало скользко от пролитой ими
крови. Они пали, умерли все до единого, и не успели тела их остыть, не
успела высохнуть их кровь, как я стала презренной жертвой их победителя.
- Нельзя ли как-нибудь спастись? Разве нет способов бежать отсюда? -
сказала Ревекка. - Я бы щедро - о, как щедро! - заплатила тебе за по-
мощь!
- И не думай, - сказала старуха. - Есть только один способ уйти отсю-
да - через ворота смерти; а смерть долго-долго не открывает их, - приба-
вила она, качая седой головой. - Но хоть то утешительно, что после нашей
смерти другие будут так же несчастны, как были мы. Ну, прощай, еврейка!
Что еврейка, что язычница - все равно! Тебя постигнет та же участь, по-
тому что ты попала во власть людей, которые не ведают ни жалости, ни со-
вести. Прощай! Моя пряжа спрядена, а твоя еще только начинается.
- Постой, погоди, ради бога! - взмолилась Ревекка. - Останься здесь!
Брани меня, ругай, только не уходи! Твое присутствие все-таки будет мне
некоторой защитой!
- Присутствие самой матери божьей не защитит тебя, - отвечала стару-
ха, указывая на стоявшее в углу изображение девы Марии. - Вот она стоит,
посмотри; узнаешь, спасет ли она тебя от твоей судьбы.
С этими словами она ушла, злорадно усмехаясь, что делало ее еще более
безобразной, чем в минуты обычной для нее мрачности. Она заперла за со-
бой дверь, и Ревекка еще долго слышала, как она бранилась, с трудом
спускаясь по крутой лестнице, проклиная каждую ступеньку.
Ревекке угрожала гораздо более ужасная участь, чем леди Ровене. Если
саксонская наследница могла рассчитывать на некоторую вежливость в обра-
щении, то еврейке не на что было надеяться, кроме крайней грубости. Зато
на ее стороне были прирожденная сила воли, острый ум и, кроме того, ей
уже приходилось бороться с опасностями. С раннего детства она отличалась
твердой волей, наблюдательностью и острым умом. Роскошь, которой окружал
ее отец и которую она видела в домах других богатых евреев, не мешала ей
ясно понимать, как ненадежны были условия, в которых они жили. Подобно
Дамоклу на знаменитом пиру, Ревекка непрестанно видела среди всей этой
пышности меч, висевший на волоске над головами ее соплеменников. Такие
размышления постепенно привели ее к трезвому взгляду на жизнь и смягчили
ее характер, который при иных условиях мог бы сделаться надменным и уп-
рямым.
Пример и наставления отца приучили Ревекку к ровному и учтивому об-
хождению со всеми. Правда, Ревекка была не в силах подражать его угодли-
вости и низкопоклонству, потому что трусость была чужда ее душе. Она
держала себя с горделивой скромностью, как бы подчиняясь неблагоприятным
обстоятельствам, в которые ставила ее принадлежность к презираемому пле-
мени, но в то же время она сознавала себя достойной более высокого поло-
жения, чем то, на которое позволял ей надеяться деспотический гнет рели-
гиозных предрассудков.
Подготовленная таким образом ко всяким неожиданным бедствиям, она не
растерялась и в данном случае. Настоящее ее положение требовало большого
присутствия духа, и она взяла себя в руки.
Прежде всего она тщательно осмотрела комнату и поняла, что надеяться
на спасение бегством было нечего. Комната не имела никаких тайных дверей
и, находясь в уединенной башне с толстыми наружными стенами, по-видимо-
му, не сообщалась с другими помещениями замка. Изнутри дверь не запира-
лась ни на ключ, ни на задвижку. Единственное окно отворялось на огоро-
женную зубцами верхнюю площадку, что в первую минуту подало Ревекке на-
дежду на возможность бежать отсюда; но она тотчас убедилась, что оттуда
не было хода ни в какие другие здания. Эта площадка представляла собою
нечто вроде балкона, защищенного парапетом с амбразурами, где можно было
поставить несколько стрелков для защиты башни и боковой обороны.
Таким образом, Ревекке оставалось только запастись терпением и всю
надежду возложить на бога, к чему обычно прибегают выдающиеся и благо-
родные души. Ревекка научилась ошибочно толковать священное писание и
превратно понимала обещания, данные богом избранному народу израильско-
му; но она не ошибалась, считая настоящий период часом их испытания и
твердо веря в то, что настанет день, когда чада Сиона будут призваны
разделять блага, дарованные другим народам. Все, что творилось вокруг
нее, показывало, что их настоящее положение было этим временем кары и
всяческих гонений, и главнейшею их обязанностью она считала безграничное
терпение и безропотное перенесение всяких зол. И на себя она смотрела
как на жертву, заранее обреченную на бедствия, и с ранних лет приучала
свой ум к встрече с опасностями, которым, вероятно, суждено ей подверг-
нуться.
Узница вздрогнула и побледнела, когда на лестнице послышались шаги.
Дверь тихо растворилась, и мужчина высокого роста, одетый так же, как
все бандиты, бывшие причиной ее несчастья, медленной поступью вошел в
комнату и закрыл за собой дверь. Надвинутая на лоб шляпа скрывала верх-
нюю часть его лица. Закутавшись в плащ так, что он прикрывал нижнюю
часть лица, он молча стоял перед испуганной Ревеккой. Казалось, он сам
стыдился того, что намерен был сделать, и не находил слов, чтобы объяс-
нить цель своего прихода. Наконец Ревекка, сделав над собой усилие, сама
решилась начать разговор. Она протянула разбойнику два драгоценных брас-
лета и ожерелье, которые сняла с себя еще раньше, предполагая, что,
удовлетворив его корыстолюбие, она может задобрить его.
- Вот возьми, друг мой, - сказала она, - и, ради бога, смилуйся надо
мной и моим престарелым отцом! Это ценные вещи, но они ничто в сравнении
с тем, что отец даст тебе, если ты отпустишь нас из этого замка без оби-
ды.
- Прекрасный цветок Палестины, - отвечал разбойник, - эти восточные
перлы уступают белизне твоих зубов. Эти бриллианты сверкают, но им не
сравниться с твоими глазами, а с тех пор, как я принялся за свое вольное
ремесло, я дал обет всегда ценить красоту выше богатства.
- Не бери на душу такого греха, - сказала Ревекка, - возьми выкуп и
будь милосерд! Золото тебе доставит всякие радости, а обидев нас, ты бу-
дешь испытывать муки совести. Мой отец охотно даст тебе все, что ты поп-
росишь. И если ты сумеешь распорядиться своим богатством, с помощью де-
нег ты снова займешь место среди честных людей, сможешь добиться проще-
ния за все прежние провинности и будешь избавлен от необходимости гре-
шить снова.
- Хорошо сказано! - молвил разбойник по-французски, очевидно затруд-
няясь поддерживать разговор, начатый Ревеккой по-саксонски. - Но знай,
светлая лилия, что твой отец находится в руках искуснейшего алхимика.
Этот алхимик сумеет обратить в серебро и золото даже ржавую решетку тю-
ремной печи. Почтенного Исаака выпарят в таком перегонном кубе, который
извлечет все, что есть у него ценного, и без моих просьб или твоих моле-
ний. Твой же выкуп должен быть выплачен красотой и любовью. Иной платы я
не признаю.
- Ты не разбойник, - сказала Ревекка также пофранцузски: - ни один
разбойник не отказался бы от такого предложения. Ни один разбойник в
здешней стране не умеет говорить на твоем языке. Ты не разбойник, а
просто норманн, быть может благородного происхождения. О, будь же благо-
роден на деле и сбрось эту страшную маску жестокости и насилия!
- Ты так хорошо умеешь угадывать, - сказал Бриан де Буагильбер, отни-
мая плащ от лица, - ты не простая дочь Израиля. Я назвал бы тебя Эндорс-
кой волшебницей, если бы ты не была так молода и прекрасна. Да, я не
разбойник, прелестная Роза Сарона. Я человек, который скорее способен
увешать твои руки и шею жемчугами и бриллиантами, чем лишить тебя этих
украшений.
- Так чего ж тебе надо от меня, - сказала Ревекка, - если не бо-
гатства? Между нами не может быть ничего общего: ты христианин, я еврей-
ка. Наш союз был бы одинаково беззаконен в глазах вашей церкви и нашей
синагоги.
- Совершенно справедливо, - отвечал храмовник рассмеявшись. - Же-
ниться на еврейке! Despardieux! [17] О нет, хотя бы она была царицей
Савской! К тому же да будет тебе известно, прекрасная дочь Сиона, что
если бы христианнейший из королей предложил мне руку своей христианнешей
дочери и отдал бы Лангедок в приданое, я и туда не мог бы на ней же-
ниться. Мои обеты не позволяют мне любить ни одной девушки иначе, как
par amours, - так я хочу любить и тебя. Я рыцарь Храма. Посмотри, вот и
крест моего священного ордена.
- И ты дерзаешь призывать его в свидетели в такую минуту! - восклик-
нула Ревекка.
- Если я это делаю, - сказал храмовник, - тебе-то какое дело? Ведь ты
не веришь в этот благословенный символ нашего спасения.
- Я верю тому, чему меня учили, - возразила Ревекка, - и да простит
мне бог, если моя вера ошибочна. Но какова же ваша вера, сэр рыцарь, ес-
ли вы ссылаетесь на свою величайшую святыню, когда собираетесь нарушить
наиболее торжественный из ваших обетов.
- Ты проповедуешь очень красноречиво, о дочь Сираха! - сказал храмов-
