вопросом, можно ли совместить психологию с душой, можно ли вообще науку,
ищущую раскрытия законов причинности и норм мышления и желания, поставить
рядом с свободой мышления и желания. Даже принятие особой "психической
причинности" мало поможет делу: психология, показав наконец свою собственную
неспособность, дает тем самым блестящее доказательство в пользу понятия
свободы, понятия вообще осмеянного и поруганного.
Этим мы еще не провозглашаем новой эры в области рациональной
психологии. Напротив, если согласиться с Кантом, то трансцендентальная идея
души является для нас руководящей нитью при восхождении в ряду условий
вплоть до необусловленного, а не наоборот, т.е. при "схождении к
обусловленному". Нужно только отвергнуть все попытки вывести это
необусловленное из обусловленного, вывод, который неизменно преподносится
нам в конце какой-нибудь книги в 500 - 1500 страниц. Душа есть регулирующий
принцип, который должен лежать в основе и руководить нами при всяком истинно
психологическом, но не относящимся к области анализа ощущении, исследовании.
В противном случае, сколько старания, любви и понимания мы ни вложили бы в
это дело, всякое изображение психологической жизни человека в самой
существенной части своей страдало бы роковым пробелом.
Совершенно непонятно, откуда взялось столько мужества у исследователей
легко разделаться с понятием "я" только на том основании, что "я" не
поддается восприятию в той форме, в какой мы воспринимаем цвет апельсина или
вкус щелочи. Тем более странно, что эти исследователи даже не пытались
анализировать такие чувства, как стыд и вина, вера и надежда, страх и
раскаяние, любовь и ненависть, тоска и одиночество, тщеславие и
восприимчивость, жажда славы и потребность в бессмертии. Каким иным путем
хотят Мах и Юм объяснить один только факт стиля, как не с помощью
индивидуальности? Далее: животные ничуть не боятся своего отражения в
зеркале, но ни один человек не в состоянии будет провести свою жизнь в
зеркальной комнате. Может быть, этот страх следует себе объяснить
"биологически", "дарвинистически" страхом перед своим двойником (которого,
интересно заметить, нет у женщины)? Стоит только назвать слово двойник для
того, чтобы вызвать сильнейшее сердцебиение у мужчины. Здесь эмпирическая
психология совершенно бессильна, здесь нужна глубина. Ибо как можно все эти
явления свести к отдаленной стадии дикости. животности, когда человечество
лишено было той безопасности, которую в состоянии доставить одна только
цивилизация, как это сделал Мах, признав страх у маленьких детей пережитком
онтогенетического развития? Я об этом только вскользь упомянул с тем, чтобы
по ставить на вид "имманентным" и "наивным реалистам", что в них самих
имеется много такого, о чем они...
Почему человека неприятно задевает, когда говорят, что он принадлежит к
ницшеанцам, гербартианцам, вагнерианцам и т.д.? Словом, когда его подводят
под определенное понятие? Ведь такой случай наверное приключился и с Махом,
когда кто-либо из милых друзей хотел его причислить к позитивистам,
идеалистам и т.п. Неужели он серьезно думает. что чувство, которое вызывают
в нас подобные определения со стороны других людей, можно исчерпывающе
объяснить полной уверенностью в одиночности совпадения "элементов" в одном
человеке, что это чувство есть не что иное, как оскорбленный расчет
вероятности? Однако это чувство не имеет ничего общего с тем явлением, когда
мы, например, не согласны с каким-нибудь научным тезисом. Его не следует
смешивать также с тем чувством, которое испытывает человек, когда он сам
причисляет себя, например, к вагнерианцам. В глубочайших основах этого
чувства кроется положительная оценка вагнерианства, так как сам говорящий -
вагнерианец. Человек искренний всегда сознается, что подобным признанием он
имел в виду возвысить Вагнера. В признаниях других людей мы чувствуем, что
человек имел в виду как раз обратное. Отсюда мы видим, что человек может о
себе сказать очень много такого, что ему крайне неприятно слышать от других.
Где же источник этого чувства, которое свойственно даже людям, низко
стоящим? Он находится в сознании, может быть, даже очень неясного, своего
"я", своей индивидуальности, которая чувствует себя стесненной подобными
определениями. Этот протест есть зародыш всякого возмущения.
Как-то нелепо с одной стороны признавать Паскаля и Ньютона великими
мыслителями, а с другой стороны приписывать им целый ряд самых бессмысленных
предрассудков, с которыми "мы" давно уже расстались. Действительно ли мы
ушли уже так далеко от того времени со всеми нашими электрическими дорогами
и эмпиричесими психология-ми? Неужели, действительно, культура (если только
существуют культурные ценности) измеряется состоянием науки, которая всегда
имеет характер социальный, но не индивидуальный, числом лабораторий и
народных библиотек? Является ли культура чем-то внешним по отношению к
человеку, не лежит ли она прежде всего в нем самом?
Можно, конечно, ставить себя выше Эйлера, величайшего математика всех
времен, который говорит: "То, что я делаю в настоящий момент, когда пишу
письмо, я делал бы совершенно так же, если бы находился в теле носорога". Я
не берусь защищать эту мысль Эйлера, она очень характерна для математика,
художник никогда ничего подобном не сказал бы. Тем не менее, я считаю
глубоко неосновательным видеть в ней один только смешной курьез и
оправдывать Эйлера общей "ограниченностью его времени", не дав себе труда
понять содержание этой мысли.
Итак, невозможно обойтись без понятия "я" в психологии, по крайней
мере, по отношению к мужчине. Приходится, правда, сомневаться, совместимо ли
это понятие с номотетической психологией в Виндельбандовском смысле, имеющей
своей целью установить определенные психологические законы. Но это
обстоятельство нисколько не умаляет значения нашего положения о
необходимости понятия "я". Быть может, психология вступит на тот путь,
который был указан ей в одной из предыдущих глав и, таким образом,
превратится в теоретическую биографию. Только тогда она познает истинные
границы всякой эмпирической психологии.
Тот факт, что всякое исследование мужской психологии в конечном счете
сталкивается с чем-то неделимым, неразлагаемым, с ineffabile, поразительно
совпадает с тем, что равномерные явления "duplex", "multiplex personality"
раздвоения или умножения человеческого "я", наблюдались только у женщин.
Психика абсолютной женщины разложима до последнего атома. Мужская психика не
поддается полному разложению на составные части. Этого не в состоянии
сделать самая совершенная характерология, не говоря уже об эксперименте. В
ней заключено ядро сущности, не поддающееся дальнейшему делению. Ж -агрегат,
а потому она диссоциируема, делима.
Поэтому-то так смешно и забавно слышать разговоры гимназистов
(гимназист, как платоновская идея) о женской душе, о женском сердце и его
мистериях, о душевном складе современной женщины и т.д. Вера в женскую душу
является, кажется, в настоящее время и доказательством выдающихся качеств
акушера. По крайней мере, женщины очень охотно слушают, когда им говорят о
женской душе, хотя они отлично (в форме гениды) знают, что все это - ерунда.
Женщина - сфинкс! Ничего более нелепого нельзя было сказать! Вряд ли
какая-нибудь чепуха превзойдет эту! Мужчина бесконечно загадочнее,
несравненно сложнее. Достаточно выйти на улицу, чтобы убедиться, что у
женщины нет ни одного такою выражения лица, которое сразу не стало бы ясным
и понятным для нас. Как бесконечно беден у женщины регистр ее чувств, ее
настроений! Вместе с тем мы на лице мужчины часто видим такое выражение,
которое можно отгадать только в результате продолжительного напряжения
мысли.
Наконец, мы пришли к разрешению вопроса о том, существует ли между
психическими и физическими явлениями известный параллелизм или
взаимодействие. В применении к Ж координирующим началом обоих рядов явлений
следует признать психофизический параллелизм:
по мере того, как женщина стареет, она теряет способность к
психическому напряжению, которая является средством для достижения ее
половых целей и развивается вместе с последними. Мужчина никогда не стареет
в столь сильной степени, как женщина. Духовная деградация для него не
является необходимостью, в отдельных случаях она проявляется в связи с
физической деградацией. Меньше всего, наконец, проявляется старческое
слабосилие у тех людей, которые обладают широко развитой духовной
мужественностью у гениев.
Недаром такие философы - параллелисты чистейшей воды, как Спиноза и
Фехнер, были одновременно и самыми строгими детерминистами. Свободному,
умопостигаемому субъекту М, который выбирает между добром и злом,
руководствуясь своей волей, чужд психофизический параллелизм, который для
психических явлений требует той же последовательной причинности, как и для
явлений механических.
Этим разрешен вопрос о приниципиальной точке зрения всякого
психологического изучения полов. Этот взгляд снова встречается с
колоссальным затруднением в виде целого ряда фактов самого поразительного
свойства. Правда, эти факты лишний раз нам доказывают полнейшее отсутствие
души у Ж и притом самым решительным образом, но с другой стороны они требуют
выяснения одной очень своеобразной черты в поведении женщины, черты,
которая, как это ни странно, до сих пор еще не приобрела ни в одном
произведении значения проблемы.
В свое время мы обратили уже внимание на ясность, свойственную мышлению
мужчины, в сравнении с той неопределенностью, которая господствует в
мышлении женщины. Далее мы указывали, что функция правильной речи,
содержанием которой являются твердые логические суждения, влияет на женщину
в качестве характерного полового признака мужчины. Но то, что возбуждает Ж в
половом отношении, должно являться свойством М. Твердость характера мужчины
производит на женщину также чисто половое впечатление. Она презирает
покладистого, уступчивого мужчину. В подобных случаях говорят о нравственном
влиянии женщины на мужчину, а между тем она стремиться только приобрести
свое половое дополнение во всех его дополнительных качествах. От мужчины
женщины требуют мужественности. Они чувствуют свое незыблемое право
возмущаться и презирать того мужчину, который не оправдал их ожиданий в этом
направлении. Как ни кокетлива, как ни лжива женщина, тем не менее ее
раздражает и возмущает кокетство и лживость мужчины. Она может быть
трусливой до последней степени, но мужчина должен быть храбр. Обыкновенно не
хотят и знать о том, что это все проявления полового эгоизма, который жаждет
неомраченного наслаждения через свое дополнение. И вряд ли можно было бы
найти где-нибудь в опыте более убедительное доказательство бездушности
женщины, чем в том факте, что женщина всегда требует от мужчины души, что на
нее приятно действует доброта, тогда как она сама далеко не добра. Душа есть
половой признак, которого женщина требует от мужчины совершенно так же и для
тех же целей, для каких ей нужна мускульная сила и щекочущие усы. Можно
возмущаться грубостью этого выражения, но дело от этого не изменится.
Сильнее всего действует на женщину мужская воля. В этом отношении она
обладает удивительно тонким чутьем. Она с точностью узнает, где под словами