настойчивости мышления. Она лишена и мотивов к нему. Совершенно не может
быть речи о женщинах, которых мучают неразрешимые проблемы. Предпочтительнее
молчать о таких женщинах, так как их положение поистине безнадежно. Мужчина,
занятый всецело проблемами, хочет познать, женщина же, носящаяся с
проблемами, хочет только быть познанной.
Психологическим доказательством того, что функция суждения есть
показатель мужественности, служит тот факт, что женщина воспринимает
суждение, как нечто мужественное, а потому притягивающее ее, как третичный
половой признак. Женщина всегда требует от мужчины определенных взглядов,
чтобы иметь возможность их заимствовать. Мужчина с неустойчивыми взглядами
(какова бы ни была эта неустойчивость) совершенно чужд ее пониманию. Она
страстно жаждет, чтобы мужчина рассуждал. Рассуждения мужчины для нее
признак мужественности. Женщина обладает способностью творить, но лишена
способности рассуждать. Особенно опасна женщина, когда она нема, так как
мужчина слишком часто склонен принимать немоту за молчание. Таким образом мы
доказали, что Ж лишена не только логических норм, но также тех функций,
которые регулируются этими нормами иными словами, она лишена деятельности в
сфере понятий и суждений' Но функция понятия по своему существу заключается
в том, что субъект стоит лицом к лицу со своим объектом, функция же суждения
является отражением первоначального родства и глубочайшего единства сущности
объекта и субъекта. Отсюда мы не в первый раз приходим к выводу: у женщины
нет субъекта.
К доказательству алогичности абсолютной женщины непосредственно
примыкает доказательство аморальности в некоторых ее проявлениях. Мы уже
видели, насколько глубоко внедрилась ложь в природу женщины. Этот факт
является результатом отсутствия у нее всякого отношения к идее истины, как и
вообще ко всевозможным ценностям. Но нам придется еще вернуться к этой теме,
а пока сосредоточим наше внимание на некоторых других моментах. При этом
рекомендуется соблюдать особенную осторожность и проявить известную степень
проницательности. Дело в том, что существует столько подражаний на
этичность, столько фальшивых подделок под мораль, что многие уже ставят
женскую нравственность выше мужской. Я уже указал, что необходимо точно
различать антиморальное поведение от аморального, и я повторяю, что в
применении к женщине речь может идти только об аморальном поведении, которое
никакого отношения к морали не имеет, которое даже не является особым
направлением или течением в области морали. Общеизвестен факт, неоднократно
подтвержденный данными криминальной статистики и повседневной жизни, что
женщины совершают несравненно меньше преступлений, чем мужчины. На этот факт
неизменно ссылаются усердные апологеты чистоты женских нравов.
Но при решении вопроса о нравственности женщин существенным является не
то, согрешил ли человек объективно против какой-нибудь идеи. Гораздо важнее
определить, есть ли в человеке определенное, субъективное начало, которое
стоит в известных отношениях к поруганной идее, и знал ли человек в момент
преступления, какую ценность он приносит в жертву в лице упомянутого начала.
Правда, преступник рождается уже с преступными задатками. Тем не менее он
сам чувствует, вопреки всевозможным теориям о "moral insanity", что своим
преступлением он утратил свою человеческую ценность и право на человеческое
существование. Это объясняется тем, что преступники - народ по преимуществу
малодушный. Нет среди них ни одного, который был бы горд сознанием
совершенного им злодеяния, который нашел бы в себе столько мужества, чтобы
оправдать свое преступление.
Преступник - мужчина уже с самого рождения своего стоит в таких же
отношениях к идее ценности, как и всякий другой мужчина, и торый лишен
преступных инстинктов. Женщина, напротив, не чувству никакой вины за собой,
даже когда совершит самое гнусное преступление. В то время, как преступник
молчаливо выслушивает все пункты обвинения, женщина может искренне
удивляться и возмущаться, ей кажется странным, что подвергают сомнению ее
право поступать так или иначе. Никогда не подвергая себя суду своей совести,
женщины всегда убеждены в своем "праве". И преступник, правда, тоже мало
прислушивается к своему внутреннему голосу, но он никогда и не настаивает на
своем праве. Он старается по возможности дальше уйти от мысли о праве, так
как эта мысль может только напомнить ему о совершенном им преступлении. Это
ясно доказывает, что он имел раньше определенное отношение к идее, но теперь
не хочет вызвать в своей памяти факт измены своему бывшему, лучшему "я". Ни
один преступник еще не думал серьезно о том, что люди учиняют над ним
несправедливость, подвергая его наказанию, женщина, напротив, убеждена в
том, что ее обвинитель руководствуется только злым умыслом. Никто не в
состоянии будет ей доказать, что она совершила преступление, если сама не
захочет этого понять. Когда начинают ее увещевать, то весьма часто бывает,
что она бросается в слезы, просит прощения и кается, что "узрела всю свою
вину", она серьезно убеждена, что чувствует всю тяжесть ее. Все это возможно
только при известном желании с ее стороны: сами эти слезы доставляют ей
томительное наслаждение. Преступник запирается, его нельзя сразу
переубедить, но мнимое упорство женщины при известном умении со стороны
обвинителя легко превращается в такое же мнимое сознание виновности.
Страдания в одиночестве под тяжестью преступления, тихие слезы, отчаяние от
позора, запятнавшего ее на всю жизнь все это вещи совершенно неизвестные
женщине. Кажущееся исключение из этого правила - именно флагеллантка,
кающаяся, бичующая свое тело. впоследствии нас еще убедит в том, что женщина
чувствует себя виновной только в компании с другими.
Итак, я не говорю, что женщина зла, антиморальна, скорее я утверждаю,
что она не может быть злой: она - аморальна, низка.
Женское сострадание и женская непорочность - два дальнейших феномена,
на которые неоднократно ссылается ценитель женской добродетели. В частности,
доброта и женское сочувствие дали повод к созданию чудесной сказки о душе
женщины, но самым неотразимым аргументом в пользу высшей нравственности
женщины явилась женщина, как сиделка, как сестра милосердия. Я касаюсь этого
пункта без особенного желания и охотно оставил бы его без внимания, но меня
вынуждает к этому возражение, которое мне лично выставили в одном разговоре
и второе, вероятно, повторят и другие. Совершенно ошибочно предполагать,
будто ухаживание женщин за больными доказывает их сострадание, по-моему, это
свидетельствует о наличности у них совершенно противоположной черты. Мужчина
никогда не в состоянии был бы смотреть на страдания больных: один вид этих
страданий до того мучительно подействовал бы на него, что он совершенно
измучался бы, а потому не может быть и речи о каком-нибудь продолжительном
ухаживании мужчины за пациентами. Кто наблюдал сестер милосердия, тот,
вероятно, немало удивлялся их равнодушию и "мягкости" даже в минуты самых
отчаянных страданий смертельно больных. Так оно и должно быть. Ибо мужчина,
который не может хладнокровно созерцать страдания и смерти других людей,
мало помог бы делу. Мужчина хотел бы успокоить боль, задержать приближение
смерти, словом, он хотел бы помочь, но где помочь нельзя, там для нем нет
места, там вступает в свои права ухаживание - занятие, для которого наиболее
приспособлена женщина. Жестоко заблуждаются, когда деятельность женщин на
этом поприще объясняют какими-либо иными соображениями, кроме утилитарных.
К этому присоединяется еще то обстоятельство, что женщине совершенно
чужда проблема одиночества и общества. Она наиболее приспособлена к роли
компаньонки (чтицы, сестры милосердия) именно потому, что она никогда не
выходит из своего одиночества. Для мужчины состояние одиночества и
пребывание в обществе составляют, так или иначе, проблему, хотя бы он только
одно из двух признавал для себя возможным. Чтобы ухаживать за больным,
женщина не оставляет своего одиночества. Если бы она в состоянии была
оставить его, то ее поступок мог бы быть назван нравственным. Женщина
никогда не одинока, она не питает особенной склонности к одиночеству, но и
не чувствует особенного страха перед ним. Женщина, даже будучи одинокой,
живет в самой тесной связанности со всеми людьми, которых она знает: это
лучшее доказательство того, что она не монада, так как монада все же имеет
свои границы. Женщина по своей природе безгранична, но не в том смысле, как
гений, границы которого совпадают с границами мира. Под безграничностью
женщины нужно понимать только то, что ничто существенное не отделяет ее от
природы и людей.
В этом состоянии слияния есть несомненно нечто половое. Сообразно
этому, женское сострдание проявляется в некотором телесном приближении к
существу, вызывающему в ней это чувство. Это - животная нежность; женщина
должна ласкать для того, чтобы и утешать. Вот еще одно доказательство в
пользу того, что между женщиной и окружающей средой нет той резкой грани,
как между одной индивидуальностью и другой! Женщина проявляет свое уважение
к страданиям ближнего не в молчании, а в причитаниях: настолько сильно он
чувствует свою связь с ним не как существо духовное, а физическое.
Жизнь, расплывающаяся в окружающем, является одной из наиболее важных
черт существа женщин, чреватых самыми глубокими последствиями. Она является
причиной повышенной чувствительности женщины, ее необычайной готовности и
бесстыдства лить слезы по всякому поводу. Недаром мы знаем только тип
плакальщицы. Мужчина же, который плачет в обществе, мало может рассчитывать
на уважение к себе. Когда кто-либо плачет, женщина плачет вместе с ним,
когда кто-либо смеется (только не над ней), женщина делает то же. Этим
исчерпана добрая половина женского сострадания.
Приставать к другим людям со своим горем, плакаться на свою судьбу,
требовать от людей сострадания - искусство исключительно женское. В этом
лежит самое убедительное доказательство психического бесстыдства женщины.
Женщина вызывает сострадание в других людях, чтобы иметь возможность плакать
вместе с ними и, таким образом, повысить собственную жалость к самой себе.
Можно без преувеличения сказать, что женщина, проливая слезы даже в
одиночестве, плачет вместе с другими, которым она мысленно жалуется на свои
страдания. Это еще в большей степени растрогивает ее. "Сострадание к себе
самой" исключительно женская особенность. Женщина прежде всего ставит себя в
один ряд с другими людьми, делает себя объектом их чувства сострадания, а
затем она. сильно растроганная, вместе с ними начинает плакать над собой
"несчастной". На этом основании ничто в столь сильной степени не вызывает
стыда в мужчине, как импульс к этому, так называемому "состраданию к себе
самому", на котором он себя иногда неожиданно поймает: такое состояние
фактически превращает субъекта в объект.
Женское сострадание, в которое верил даже Шопенгауэр, это вообще один
только плач и вой, при малейшем поводе, без малейшего труда, без стыда
подавить в себе это чувство. Истинное сострадание, как и всякое страдание,
поскольку оно действительно серьезно, должно быть стыдливо. Больше того, ни
одно страдание не может быть так стыдливо, как сострадание и любовь, так как
в этих двух чувствах мы приходим к сознанию тех крайних пределов личности,
которых уже нельзя перейти. О любви и ее стыдливости мы поговорим в
