живет. Он далеко вознесся над желанием быть рабом, над умением быть рабом,
над необходимостью быть рабом. В глубине под ним где-то затерялось
человеческое общество, провалилась социальная этика. Человек - один, один.
И только теперь он - один и все, а потому он содержит закон в себе,
потому он сам закон, а не произвол. Он требует от себя, чтобы этот закон в
нем был соблюден со всей строгостью. Он хочет быть только законом без
оглядок и видов на будущее.
В этом есть нечто потрясающе-величественное: далее уже нет смысла, ради
которого он повинуется закону. Нет высшей инстанции над ним единственным. Он
должен следовать заключенному в нем категорическому императиву, неумолимому,
не допускающему никаким сделок с собой. "Искупления", "отдыха, только бы
отдыха от врага, от мира, лишь бы не эта нескончаемая борьба!"- восклицает
он - и ужа- сается: в самой жажде искупления была трусость, в желанно
"довольно" - бегство человека, чувствующего свое ничтожество в этой борьбе.
"К чему!" - вырывается у него крик вопроса во вселенную - и он краснеет. Ибо
он уже снова захотел счастья, признания борьбы со стороны другого, который
должен был бы его вознаградить за нее. Одинокий человек Канта не смеется и
не танцует, не рычит и не ликует: ему не нужно вопить, так как вселенная
слишком глубоко хранит молчание. Не бессмыслица какого-нибудь ничтожною мира
внушает ему его долг: его долг - смысл вселенной. Сказать да этому
одиночеству - вот где "дионисовское" в Канте, вот где нравственность.
ГЛАВАУШ
ПРОБЛЕМА "Я " И ГЕНИАЛЬНОСТЬ
" В начале мир был только Атаманом в образе человека. Он начал
озирататься кругом себя и не увидел ничего, кроме самого себя. Тогда он
впервые воскликнул: " Это я!" Отсюда ведет свое происхождение слово "я" -
Поэтому еще в настоящее время, когда зовут человека, он прежде всего про.
износит: "я", а затем только называет свое имя.
Многие принципиальные споры, которые ведутся в психологии, покоятся на
индивидуальных различиях характера самих спорящих. На долю характерологии
при подобных обстоятельствах, как уже было упомянуто, могла бы выпасть
весьма важная роль. В то время, как различные люди приходят в своем мышлении
к самым разнообразным результатам, ей надлежало бы выяснить, почему итоги
самонаблюдения у одного отличаются от таковых у другого. Она по крайней мере
должна была показать, в каких еще отношениях отличаются люди между собою,
помимо различия в их взглядах. И в самом деле, я решительно отказываюсь
найти какой-либо другой путь для выяснения наиболее спорных вопросов
психологии. Ведь психология является наукой опыта, а потому в ней общее не
должно предшествовать частному, как в сверхиндивидуальных нормативных науках
логики и этики. Наоборот, для психологии исходной точкой должен являться
именно отдельный человек. Нет всеобщей эмпирической психологии. Создание
подобной психологии без одновременного исследования в области психологии
различий было бы непростительной ошибкой.
Подобное печальное положение всецело лежит на совести того
двойственного положения, которое психология занимает между философией и
анализом ощущений. Какую бы область не избрал психолог своей исходной
точкой, он всегда претендует на всеобщую достоверность своих выводов. Но
вряд ли когда-нибудь удастся ясно ответить на столь фундаментальные вопросы,
как вопрос о том, не лежит ли в самом ощущении деятельный акт восприятия,
спонтанность сознания, если не предпринять никаких исследований в области
характерологических различий. Раскрыть незначительную часть таких амфиболий
при помощи характерологии в применении к психологии полов - является
основной задачей дальнейшего изложения. Что касается различных взглядов на
проблему "я", то они вытекают не из психологических различии полов, но
прежде всего, хотя и не исключительно, из индивидуальных различий в
даровании.
Как раз границу между Кантом и Юмом можно провести в такой же степени,
в какой это можно сделать между человеком, который видит в произведениях
Макарта и Гуно верх совершенства, и другим, который находит венец творчества
в произведениях Рембрандта и Бетховена. Этих людей я прежде всего начну
различать с точки зрения их дарования. И уже здесь видно, что следует, даже
необходимо, придавать различную ценность суждениям о понятии "я", исходящим
от двух различных, весьма даровитых людей. Нет ни одного истинно выдающегося
человека, который не был бы убежден в существовании "я", и обратно: человек,
который отрицает "я", не может быть выдающимся человеком.
Этот тезис в процессе дальнейшего изложения приобретает характер
непреложного принудительного положения. В нем мы найдем и обоснование более
высокой ценности суждений гения.
Нет и не может быть ни одного выдающегося человека, который в своей
жизни не пережил бы момента, когда он проникается убеждени-ем, что обладает
некоторым "я" в высшем значении этого слова. В общем этот момент наступает
тем раньше, чем духовно богаче человек. (См. гл. V). Для доказательства
сравним признания трех совершенно различных, бесспорно гениальных людей.
Жан Поль рассказывает в своем автобиографическом эскизе "Правда из моей
жизни "следующее: "Никогда в жизни не забуду того факта, когда я стоял лицом
к лицу с рождением своего самосознания. Я еще никому не рассказывал об этом
факте, но я отлично помню время и место, где он происходил. Еще совсем
маленьким ребенком, стоял я как-то раз перед обедом у порога нашего дома и
смотрел на складку дров налево, как вдруг внутренний свет - я есмь "я",
словно молния, озарил все мое существо: мое "я" впервые увидело само себя -
и навеки. Трудно предположить тут обман памяти. Дело в том, что никакой
рассказ из жизни другого человека не может до такой степени соединиться с
различными переживаниями отдаленных тайников человеческой души,
переживаниями, новизна которых запечатлевает в памяти самые незначительные
обыденные подробности их".
По-видимому, то же переживание характеризует Новалис в своих Фрагментах
смешанного содержания: "Нельзя дать полную картину этого факта. Каждый
человек должен сам пережить его. Это - факт высшего порядка, имеющий место
только в жизни выдающегося человека. Люди должны стремиться каким бы то ни
было образом вызвать этот факт к жизни. Философствовать значит производить
над собою высший анализ, достигнуть самооткровения, возвышения эмпирического
"я" до степени идеального "я". Философствование является основанием всех
прочих откровений; оно есть требование, направленное к эмпирическому "я".
Требование, чтобы это философствование глубже вникло в свою собственную
сущность пробудилось к новой жизни в новой форме: в форме Духа".
В VIII главе своих юношеских "Философских писем о догматизме и
критицизме" - (произведение это мало известно широкой публике) Шеллинг в
следующих глубоких и красивых выражениях рисует то же самое переживание:
"Всем нам... свойственна таинственная, поразительная склонность возвращаться
из смены времени к нашему внутреннему, духовному "я", от всего того, что
приходит в наше "я" из внешней среды. В этом "я" под формой неизменности мы
удовлетворяем свое желание созерцать вечность. Это созерцание есть
глубочайший, правдивейший опыт, от которого зависит решительно все, что мы
знаем и предполагаем относительно сверхчувственного мира. Это созерцание
убеждает нас в том, что есть нечто, существование которого для нас вполне
достоверно, и что все остальное представляет собою одни только явления, хотя
мы и употребляем в применении к ним слово "существует". Оно отличается от
чувственного созерцания тем, что имеет своим источником свободу, что оно
чуждо всякому человеку, свобода которого настолько стеснена подавляющей
силой окружающих объектов, что не в состоянии вызвать в человеке сознание.
Даже у тех людей, которые лишены этой свободы самосозерцания, существует
нечто приблизительно похожее на это, некоторый посредственный опыт, при
помощи которого они только чувствуют существование своего "я". Существует
какое-то глубокое ощущение, которое тщетно стараются познать и развить в
себе. Описание его принадлежит перу Якоби... Это интеллектуальное созерцание
наступает тогда, когда мы теряем в своих собственных глазах значение
объекта, когда мы, замыкаясь в сфере нашего собственного "я", отождествляем
созерцающее "я" с созерцаемым. В момент подобного созерцания исчезает для
нас категория времени, не мы существуем во времени, или вернее, не время, а
абсолютная вечность существует в нас.
Весь мир исчезает в нашем созерцании, а не мы исчезаем в созерцании
объективного мира". Позитивист, сторонник имманентной философии, быть может,
усмехнется над обманутым обманщиком, над философом. который заявляет о
существовании у него подобных переживаний. Что ж, против этого ничего не
поделаешь! Да, по-моему, и не зачем. Однако я не сторонник того взгляда, что
этот "факт "высшего порядка проявляется у всех гениальных людей в той
мистической форме полнейшего слияния субъекта и объекта, в какой обрисовал
его Шеллинг. Мы оставим здесь в стороне вопрос, существуют ли неделимые
переживания, первоначальный дуализм которых уничтожается в течение нашей
жизни, как утверждает Плотин и индийские махатмы, или это - только высшее
напряжение переживаний, принципиально ничем не отличающихся от всех прочих.
Мы также воздержимся здесь от всяких рассуждении о том возможно или
невозможно совершенное совпадение субъекта и объекта времени и вечности -
созерцание Бога живым человеком. С точки зрения теории познания, переживание
своего "я" лишено всякой ценности, никто еще до сих пор не пытался
оперировать с категорией переживания в целях создания систематической
философии. Поэтому, я хочу этот факт "высшего порядка", который у различных
людей протекает совершенно различно, назвать не переживанием своего "я", а
явлением своего "я". С этим явлением знаком всякий выдающийся человек.
Человек может достигнуть познания этого явления через посредство любви к
женщине, так как выдающийся человек интенсивнее ощущает это чувство, чем
человек средний, или сознание вины может привести его к познанию высшей,
совершенной сущности своей, которую он оскорбил поступком, вызвавшим в нем
раскаяние - ведь и сознание вины сильнее и дифференцированное у выдающегося,
чем у среднею человека. Далее, явление своего "я" может происходить в
процессе полнейшего слияния со всеобщностью, путем созерцания всех вещей в
Боге, или, напротив, оно раскрывает перед ним потрясающую двойственность во
вселенной между природой и духом и пробуждает в нем потребность искупления и
внутреннего чуда. Но как бы ни совершалось это явление, в нем самом лежит
уже ядро определенного миросозерцания. Ведь под миросозерцанием не следует
понимать всеобъемлющего синтеза, который приобретается путем упорного и
настойчивого труда над разнообразными отраслями человеческой науки за
письменным столом посреди огромной библиотеки. Миросозерцание является
результатом переживаний. Оно в общем и целом представляется ясным для своего
носителя, хотя бы некоторые детали его были неясны и противоречивы. Явление
своего "я" есть корень всякого миросозерцания, т.е. всеобъемлющего взгляда
на мир, как на нечто целое. В этом смысле оно одинаково как у художника, так
и у философа. И как радикально не различались бы между собою всевозможные
миросозерцания, всем им, поскольку они действительно заслуживают этого
имени, свойственно одно: это именно то, что появляется в результате познания
