вполне естественно, что женщина чувствует какую-то неловкость, когда
мужчина, который настолько глуп, что принимает ее слова за чистую монету,
требует от нее доказательств высказанного ею суждения. Ведь подобное
требование совершенно противно ее природе. Мужчина чувствует себя
пристыженным, как бы виновным всякий раз, когда он упускает из виду
необходимость подкрепить свои суждения логическими доказательствами и
привести для них соответствующие основания. Он как бы чувствует себя
обязанным подчиниться логической норме. Она является его верховным
властителем. Женщина возмущается требованием придерживаться во всех своих
суждениях логики. У нее нет интеллектуальной совести. По отношению к ней
можно говорить "logical insanity".
Логический недостаток, наиболее распространенный в суждениях женщины
(хотя мужчина не проявляет особенной склонности раскрывать эти логические
деффекты, чем он доказывает свое легкое отношение к женской логике),
это-qiiatemio terminorum, замена одной мысли другою, которая является
результатом неспособности закрепить за собою определенные представления, а
также отсутствия всякого отношения к принципу тождества. Женщина не может
самостоятельно прийти к сознанию, что следует строго придерживаться этого
принципа. Он лишен для нее значения высшего мерила ее суждений. Для мужчины
логика обязательна, для женщины - нет. И только чувство подобной
обязательности является залогом того, что человек всегда, вечно будет
стремиться к логически правильному мышлению. Самая глубокая истина, которую
когда-нибудь высказывал Декарт и которую потому до сих пор отказываются
понимать и даже признают ложной, гласит: всякое заблуждение есть вина.
Но источником всякого заблуждения в жизни является недостаток памяти. В
этом смысле логика и этика, две области, которые соприкасаются между собою в
общем стремлении к истине и совершенно сходятся в высшей ценности истины,
тоже приходят в тесную связь с памятью. И у нас смутно всплывает признание,
что Платон вовсе не был так неправ, когда он разум человека связывал с
воспоминанием. Память правда, не логический и не этический акт, но она, по
меньшей мере, является логическим и этическим феноменом. Человек, который
испытал серьезное, глубокое ощущение, чувствует себя виновным, когда он,
спустя полчаса после этого ощущения, уже думает о посторонних вещах, хотя бы
он был к этому вынужден внешними обстоятельствами. Он готов узреть свою
бессовестность и аморальность в том, что он в течение значительного
промежутка времени ни о чем не думал. Память уже по одному тому моральна,
что только благодаря ей является возможным раскаяние. Напротив, всякое же
забвение - аморально, безнравственно. Потому благочестие является
требованием нравственности: человек обязан ничего не забывать. Только
поэтому и нужно помнить об умерших. Вот почему мужчина из логических и
этических соображений стремиться внести свет логики в свое прошлое, все
моменты этого прошлою свести к единству.
Одним ударом мы коснулись здесь глубокой связи между логикой и этикой,
связи, которую смутно предполагали еще Сократ и Платон с тем, чтобы Канту и
Фихте пришлось ее снова открывать. Впоследствии она была совершенно
оставлена без внимания и в настоящее время окончательно предана забвению.
Существо, которое не в состоянии понять, что А и не-А взаимно исключают друг
друга, не встречает никаких преград в своей склонности ко лжи. Больше того,
для него даже не существует понятия лжи, так как отсутствует ее
противоположность-истина. Такое существо может лгать, не понимая совершенно
этого, не имея даже возможности понять, что он лжет, так как он лишен
критерия истины. "Veritas norma sui et faisi est". Нет ничего более
потрясающего той картины, когда мужчина, по поводу слов женщины, обращается
к ней с вопросом: "Зачем ты лжешь?" Она смотрит на него удивленными глазами,
старается его успокоить или разражается слезами.
Ложь - весьма распространенное явление и среди мужчин, так как не одной
только памятью исчерпывается сущность разбираемого предмета. Можно лгать,
отлично помня фактическое положение дела. Для этого достаточно, чтобы
какие-либо практические соображения руководили нами - и мы охотно подменяем
факты. И только о таком именно человеке, который, великолепно зная все
обстоятельства дела благодаря сильной памяти и ясному сознанию, тем не менее
искажает их, можно с основанием говорить, что он лжет. Речь об оскорблении
во имя практических целей идеи истины, как высшей ценности этики и логики,
может идти только тогда, когда человек действительно находится в известных
отношениях к этой идее. Там же, где подобного отношения нет, вообще нельзя
говорить о заблуждении и лжи там одна только склонность к заблуждениям и
лживости, не антиморальное, но аморальное бытие. Отсюда - женщина аморальна.
Следовательно, это абсолютное непонимание ценности истины должно иметь
более глубокую причину. Из непрерывности памяти нельзя еще вывести
требования истины, потребности в истине, этого основного этико-логического
феномена. Будь это не так, мужчина никогда не лгал бы, но он также лжет, или
вернее - только он лжет. Из непрерывности памяти можно только вывести тесную
связь с потребностью истины.
То, что внушает человеку (мужчине) искреннее отношение к идее правды и
что удерживает его от всякой лжи, представляется чем-то неизменным,
независимым от времени. Оно заключается в том, что в данный момент прошлый
факт оживает в сознании с такой яркостью, силой и отчетливостью, что не
допускает никаких изменений в изложении этом факта- Оно является тем
средоточием, в котором сходятся все наши разрозненные переживания, в
результате чего является наше беспрерывное бытие. Действие этого момента
сказывается в наличии чувства ответственности у людей. Оно ведет к
раскаянию, сознанию виновности. Иными словами, это "нечто" заставляет нас
относить все прошедшее к чему-то вечно единому, а потому существующему и в
настоящем. Это чувство способно достигнуть таких крупных успехов, на которые
общественное мнение и судебные приговоры и рассчитывать не могут. Оно влечет
за собою человека совершенно независимого от всяких социальных условий. Вот
почему всякая моральная психология, которая считает мораль порождением
общественной жизни людей, в корне своем ложна. Общество знает только понятие
преступления, но не понятие греха. Оно налагает штраф, не для того, чтобы
вызвать раскаяние. Ложь карается уголовными законами, когда она проявляется
в форме нарушения присяги, т.е. когда влечет за собою общественный вред. Что
касается заблуждения, то его до сих пор не считают посягательством на
существующий писаный закон. Социальная этика находится в вечном страхе, что
этический индивидуализм вредно отразится на интересах ближних, а отсюда -
нескончаемые бредни об обязанностях человека к обществу и к 1500 млн. живых
людей. Но подобное воззрение не расширяет, как ей хотелось бы думать,
область морали, наоборот, ограничивает ее самым недопустимым образом.
В чем заключается то, что возвышается над временем и изменчиостью? Что
представляет собою этот "центр апперцепции"?
Это не может быть менее значительно, чем то, что возвышает человека над
самим собою (как известной частью чувственном мира), приковывает его к
порядку вещей, тому порядку, который в состоянии постигнуть один только
разум, для которого весь чувственный мир -предмет подчиненный. Это - не что
иное, как личность".
Самая величественная книга в мире "Критика практического разума",
откуда и взяты вышеприведенные слова, указала морали на "умопостигаемое"
"Я", отличное от всякого эмпирического сознания, как на своего единственного
законодателя.
Этим мы привели исследование к проблеме субьекта. Она и составит
предмет ближайшего рассмотрения.
ГЛАВА УП
ЛОГИКА, ЭТИКА, Я
Известно, что Давид Юм подверг критике понятие "я". Результаты ее
сводятся к тому, что понятие "я" является "пучком" различных "перцепций",
находящихся в вечном движении, в беспрерывном течении. Правда, понятие "я"
благодаря Юму, сильно скомпроментировано, но ведь он излагает свое воззрение
с такой скромностью, в таких безупречных выражениях. Не следует, по его
мнению, обращать внимание на некоторых метафизиков, которые склонны думать,
что у них имеется какое-то другое "я". Он вполне уверен, что сам он лишен
какого бы то ни было я, а потому необходимо предположить, что и все прочие
люди не более, как пучки (о той паре чудаков он не решается что-либо
высказывать). Так заявляет мировой человек. В ближайшей главе будет
показано, как его ирония обращается против него же. То, что она получила
такую известность, является результатом всеобщей переоценки Юма, виною чему
- Кант. Юм - выдающийся эмпирический психолог, но его никак нельзя назвать
гениальным, как это в большинстве случаев делают. Правда, немного нужно для
того, чтобы стать величайшим английским философом, но и на это звание Юм не
имеет ни малейшего права. И если Кант (несмотря на "параллогизмы") a limine
отверг спинозизм только на том основании, что люди согласно этой теории
являются акциденциями, а не субстанциями, и поставил крест над ним только в
силу подобной "нелепой" основной идеи, то я, по крайней мере, не решаюсь
утверждать, чтобы он совершенно не умалил похвал, выпавших на долю этого
англичанина, если бы знал также и "Ireatise", а не ограничился бы только
"Inquiry"- трудом, в котором критика понятия "я" совершенно отсутствует.
Лихтенберг, который отправился в поход против "я" после Юма, был уже
смелее последнего. Он, философ безличности, ставит на место словесного
выражения "я думаю" "думается", как более соответствующее действительности.
Для него "я" является открытием, честь которого по справедливости
принадлежит грамматике. И в этом отношении Юм предвосхитил его мысли тем,
что в конце своих рассуждений объявил весь спор о тождестве личности чисто
словесным спором.
В новейшее время Э. Мах выдвинул теорию, согласно которой вселенная
представляется компактной массой, отдельные же "я" являются пунктами
сосредоточения наибольшей плотности этой массы. Единственно реальными
являются ощущения, которые теснее связаны между собою в одном индивидууме,
чем в отдельных двух индивидуумах.
Центр тяжести лежит в содержании, которое заключается во всех, даже
лишенных всякой ценности (!) личных воспоминаниях. "Я"- единство не
реальное, а практическое. Ему нет спасения, а потому можно (охотно)
отказаться от идеи индивидуального бессмертия. Тем не менее, нет ничего
преступного в том, если мы всем нашим поведением обнаружим наличность у нас
некоторого "я"; это даже в интересах дарвинской борьбы за существование.
Нам странно видеть, когда исследователь, вроде Маха, который принес
огромную пользу не только в своей области в качестве историка и критика
основных понятий, но и в биологической сфере оказал несомненные услуги,
толкая ее на дальнейший путь исследования, совершенно оставляет без внимания
тот факт, что все органические существа прежде всего неделимы, значит в
каком-то отношении являются атомами, монадами (см. часть I, гл. 3), Ведь
основное различие между живым и мертвым заключается в том, что первое всегда
дифференцировано на неоднородные, тяготеющие друг к другу части в то время,
как даже оформленный кристалл является везде однородным. Можно ведь было бы
