объяснить эта несокрушимая вера в бессмертие, которую разделяли Гете и Бах,
какая "псевдо-проблема" вырастает из той потребности в бессмертии, которой
проникнуты последние квартеты и сонаты Бетховена? Жажда личного бессмертия
должна иметь более глубокий источник, чем рационализм.
Этот источник находится в непосредственной связи с отношением человека
к своему прошлому. В ощущении, в созерцании своего "я" в прошедшем лежит
желание продолжить это ощущение и созерцание на дальнейшее будущее. Кто
веско ценит свое прошлое, кто ставит свою внутреннюю духовную жизнь выше
физической, тот не легко отдает эти ценности в руки смерти. Поэтому у
гениальных людей, обладающих богатейшим прошлым, изначальная, самобытная
потребность в бессмертии выступает с особенной силой и настойчивостью. Что
подобная связь между жаждой бессмертия и памятью действительно существует,
ясно из того, что весьма единодушно говорят о себе люди, которым удалось
вырваться из когтей угрожавшей им смерти. С быстротой молнии проносится в их
голове все их прошлое, хотя бы они в другое время очень много думали о нем,
и в течение немногих секунд они вспоминают о таких вещах, о которых на
протяжение десятков лет совершенно не думали. Так как ощущение того, что им
предстоит, возрождает в сознании, опять-таки путем контраста, все то, что
теперь безвозвратно должно погибнуть.
Мы очень мало знаем о душевном состоянии умирающих. Нужно быть более
чем обыкновенным человеком для того, чтобы узнать, что творится в душе
умирающего. С другой стороны именно лучшие люди
избегают смотреть, как умирают. Но совершенно ошибочно будет сводить
внезапно пробуждающееся чувство религиозности у безнадежно
больных к настроению, которое отражается у них в словах: "а все-таки"
или "так-то оно так". Следует также признать поверхностным взгляд что
мысль об аде, никогда серьезно не занимавшая умы людей, приобретает в минуту
смерти такую силу, что человек не может умереть с ложью в душе. Именно это
является самым главным: почему люди, проведшие самую бесчестную, лживую
жизнь, внезапно ощущают в себе стремление к истине? Почему производит
потрясающее впечатление даже на человека, который не верит в потустороннюю
кару, тот факт, что другой человек умирает с ложью, с нераскаянным
поступком? Почему упорство до последнего вдоха и за полное обращение перед
смертью действовало на поэтов, как властный мотив к художественному
творчеству? Вопрос об "эвтаназии атеистов", который так часто подымался в
XVIII веке, не бессмыслица и не исторический курьез, как склонен думать
Фридрих Альберт Ланге.
Обо всем этом я говорю только как о некоторой возможности или, вернее,
догадке. Так как существует гораздо больше "гениальных" людей, чем истинных
"гениев", то для меня несомненно, что эта количественная разница в
дарованиях проявляется именно в тот момент, когда люди становятся "гениями".
Для большинства людей этот момент совпадает с моментом смерти. Мы еще раньше
указывали на то, что гениальные люди не представляют собою обособленной
группы, которая резко отличается от всего прочего человеческого мира. И
здесь мы видим, как прежние рассуждения наши совпадают с настоящими. Первое
воспоминание детства человека никогда не бывает связано с каким-нибудь
внешним явлением, прерывающим прежний ход вещей. В жизни каждого человека
должен наступить момент, когда вследствие внутреннего развития, внезапно и
незаметно сознание приобретает такую степень интенсивности, что в этот
момент глубоко врезается в память человека, а впоследствии, смотря по
дарованию каждого отдельного индивидуума, к этому воспоминанию
присоединяется целый ряд новых. Один этот факт в состоянии сокрушить всю
современную психологию. Точно также различным людям необходимо разное число
толчков для того, чтобы стать гениальными. По числу этих толчков, из которых
последний совпадает с моментом смерти, можно классифицировать людей с точки
зрения их дарования. Здесь я хочу отметить, как ошибочно мнение современной
психологии, что в детстве сохраняется наибольшее число впечатлений. Но ведь
для психологии человек не что иное, как простой регистрационный аппарат,
который не обладает никакой внутренней, онтогенетической духовной жизнью.
Нельзя смешивать пережитые впечатления с тем внешним чужим материалом, какой
только заучивается. Несомненно, ребенок лучше запоминает этот материал, но
объясняется это тем, что его не давит тяжесть душевных переживаний.
Психология, которая в таких кардинальных вопросах противоречит опыту,
должна предпринять значительные поправки или окончательно измениться, Точка
зрения нашего исследования представляет собой только слабый намек на
онтогенетическую психологию или теоретическую биографию - дисциплины,
которые рано или поздно вытеснят современную науку о человеческой душе.
Всякая программа implicitie содержит в себе убеждение, взгляд. Каждой цели,
к которой стремится воля, предшествуют известные представления реальных
отношений. Название "теоретическая биография" должно точнее ограничить эту
область от философии и физиологии. Вместе с тем оно призвано расширить
область применения метода биологического исследования, которым последнее по
времени направления психологической науки (Дарвин, Спенсер, Мах, Авенариус),
то пользовалось односторонне, то слишком злоупотребляло. Задача этой новой
науки дать ясное описание закономерного хода душевной жизни человека как
чего-то единого, цельного, начиная с момента рождения до самой смерти его,
совершенно такое же описание, какое мы привыкли читать о рождении и всех
фазах развития какого-нибудь растения. Она должна быть названа не биологией,
а биографией, так как основной целью ее является исследование непреложных
вечных законов духовного развития человека. До сих пор историческое описание
всякого рода имели дело только с идивидуальностями. Здесь же центр тяжести
лежит в отыскании общих точек, типов. Психология должна превратиться в
теоретическую биографию.
Все задачи современной психологии нашли бы свое разрешение в этой
науке, и тогда осуществилась бы заветная мечта Вильгельма Вундта отыскать
широкую, плодотворную основу для науки о человеческой душе. Смешно
отчаиваться в возможности создания такой науки только потому, что
современная психология ничего не в состоянии сделать для разрешения самых
загадочных сторон нашей душевной жизни. Ведь она совершенно иначе понимает
задачи и цели этой науки или, вернее, совсем их не понимает. Вот почему,
несмотря на прекрасные исследования Виндельбанда и Риккерта, мы можем при
новом разделении наук на "монотетические" и "идиографические" дисциплины,
сохранить и миллевское подразделение наук на науки о природе и науки о духе.
Из развитой нами дедукции потребности в бессмертии, благодаря которой
она оказалось в связи с непрерывностью памяти и благочестием, с
непреложностью следует, что женщина совершенно лишена этой-потребности. Из
этого так же видно, насколько ошибочно мнение, наиболее распространенное
среди людей, что положение о человеческом бессмертии является результатом
страха смерти и физического эгоизма. Страх смерти одинаково присущ мужчинам
и женщинам. Жажда бессмертия свойственна только мужчинам.
Попытка моя объяснить психологическую жажду бессмертия является скорее
указанием на связь, существующую между ней и памятью, чем сводом из
какого-нибудь высшего положения. Очень легко убедиться, что подобная связь
существует: чем больше человек живет своим прошлым, но не будущим, как
привыкли думать, тем интенсивнее в нем жажда бессмертия. У женщин отсутствие
этой жажды вполне соответствует отсутствию у нее благочестия к себе самой.
Как у женщины отсутствие этих двух начал требует обоснования в каком-нибудь
одном более общем принципе, точно так же у мужчины существование памяти и
жажда бессмертия требует отыскания какого-нибудь общего корня. Все что было
изложено до сих пор, являлось только указанием на то, каким образом жизнь в
прошлом и ее высокая ценность соединяется в человеке с надеждой на
потустороннее существование. Найти более глубокое ос-нование этого
взаимоотношения еще не входило в наши задачи. Пораприняться и за нее.
x x x
В качестве исходной точки выберем то определение, которое мы дали
универсальной памяти гениального человека. Для него одинаково реально все: и
то, что еще недавно имело место, и то, что давно уже успело исчезнуть. Из
этого следует, что отдельное переживание не исчезает вместе с тем моментом,
в течение котором оно длилось, что оно не связано с этим моментом времени,
оно путем памяти как бы отрывается от него. Память превращает переживание в
нечто временное. Память по самому понятию своему есть победа над временем.
Человек в состоянии вспомнить прошлое только потому, что память освобождает
его от разрушительного действия времени. Все явления природы суть функции
времени, явления духа, наоборот, господствуют над временем.
Здесь мы останавливаемся перед затруднением, но затруднением мнимым.
Как может память являться отрицанием времени? Ведь не будь у нас памяти, мы
не имели бы никакого представления о времени. Ведь только воспоминанием о
прошедших событиях мы приходим к мысли о том, что существует некоторое
течение времени. Как можно утверждать, что одна вещь является
противоположностью и отрицанием другой, если обе эти вещи неразрывно связаны
между собою.
Затруднение это разрешается очень просто. Коль скоро новое существо,
оно не должно быть непременно человеком, наделено памятью, оно уже не может
быть втиснуто со своими переживаниями в поток времени. А если это так, то
оно может сделать время предметом своего исследования, охватить его общим
понятием, противопоставить себя ему. Если бы отдельное переживание было
оставлено на произвол неудержимому течению времени, изменялось бы вместе со
временем, как зависимая переменная со своей независимой, и никакая память не
в состоянии была бы вырвать переживание из этот бурного потока, то тогда
ясно, что понятие времени никогда не проникло ни в его сознание - сознание
предполагает двойственность, не могло бы быть ни объектом, ни мыслью, ни
представлением человека. Необходимо каким-нибудь образом преодолеть время
для того, чтобы узнать о нем, необходимо стоять вне времени, чтобы его
понять. Это применимо не только к отдельному промежутку времени, но к общему
понятию о времени. Точно также человек, охваченный какой-нибудь сильной
страстью, не в состоянии изучить и разобрать основные черты ее, необходимо
прежде всего оторваться от ее главной основы - времени. Не будь ничего
вневременного, не было бы и представления времени. Чтобы определить, что
вневременное, вспомним только, что собственно память похищает, вырывает из
когтей времени. Мы видели, что память сохраняет все, имеющее для индивидуума
интерес или значение, короче говоря, все, что обладает для человека
известною ценностью. Обыкновенно человек вспоминает о таких вещах, которые
имели для него когда-либо известную, часто совершенно неосознанную,
ценность: эти ценность наделяется их вневременностью. Человек забывает о
том, что так или иначе не ценилось им.
Ценность и есть это вневременное. И наоборот: ценность вещи тем более
значительна, чем эта вещь менее подвержена влиянию времени. Она, по крайней
мере, не должна являться функцией времени. В каждой вещи воплощается
ценность постольку, поскольку она существует вне времени: только
вневременные вещи положительно оцениваются. Это положение, конечно, еще не
