рискуем преждевременно выдвинуть конечные результаты нашего исследования с
другой - изолированное изучение каждого признака в отдельности может
заслонить от нас целое.
Все высказанные соображения о сущности гениальности носят или
биологически - клинический характер или характер метафизический. В первом
случае люди с забавной самоуверенностью утверждают, что незначительные
познания в этой области дают нам вполне надежный ключ для объяснения самых
сложных психологических проблем, во втором случае метафизика с высоты своего
величия взирает на гениальность с тем, чтобы включить ее в свою систему.
Если же эти пути не ведут к достижению всех целен этого исследования, то
объяснения этого прискорбного явления следует искать в природе этих путей.
Постараемся вникнуть в то, насколько великий поэт глубже и прочнее
вселяется в души людей, чем человек среднего уровня. Следует только подумать
о том необычайном количестве характеров, которые создал Шекспир или Эврипид,
о бесконечном разнообразии типов, нарисованных в романах Золя. Генрих фон
Клейст создал два совершенно противоположных типа: сначала Пентезилею, а
затем - Кетхен фон Гейльбронн. Фантазия Микельанджело воплотила образы Леды
и дельфийской Сибиллы. Иммануил Кант и Иосиф Шеллинг произнесли самое
вдумчивое и правдивое слово об искусстве, а вместе с тем только очень
немногие люди уступают им в области изобразительного творчества.
Необходимо прежде всего понять человека для того, чтобы познать и
изобразить его. Для того же, чтобы понять человека, нужно иметь какое-либо
сходство с ним.
Необходимо быть таким же, как и он. Только тогда можно изобразить и
оценить поступки людей, когда все психологические предпосылки, вызвавшие тот
или иной образ действий, известны нам из собственных переживаний. Понять
человека - значит носить его в себе. Надо уподобиться тому духовному миру,
который хочешь постигнуть. Поэтому плут великолепно понимает только плута,
простодушный - простодушного, но он никогда не в состоянии понять плута.
Позер видит объяснение поступков людей только в позе и вернее поймет другого
позера, чем наивный человек, существование которого кажется в свою очередь
позеру неправдоподобным. Словом, понять человека - значит быть этим
человеком.
Из всего сказанного нужно было бы вывести заключение, что каждый
человек лучше всего понимает самого себя. Но это ошибочно. Ни один человек
не в состоянии самого себя понять. Для этого субъект познания должен
одновременно фигурировать в качестве объекта, иными словами, человек должен
был бы выйти из рамок своего собственного духовного мира. Это так же
невозможно, как невозможно объяснить универсальность. Для объяснения
универсальности следует найти точку, лежащую вне пределов ее, а это
противоречит понятию универсальность. Если бы кому-нибудь выпало на долю
постичь себя, тот мог бы понять всю вселенную. Дальнейшее изложение покажет,
что в этих словах кроется глубокий смысл, что это - не одна только
параллель.
В этой стадии нашего изложения следует считать доказанным, что понять
свою глубочайшую, истинную природу человек не в состоянии. Это бесспорный
факт: мы можем быть поняты только другим, но никогда себя постичь не можем.
Этот другой несомненно должен обладать некоторыми чертами сходства с нами,
хотя во всех других отношениях может далеко отличаться от нас. Эти черты
сходства являются предметом его исследования, и в результате он в состоянии
будет познать, отразить, понять себя в нас или нас в себе. Понять человека
значит - быть этим человеком и вместе с тем быть самим собою.
Но, как видно было из приведенных примеров, гений объемлет в своем
понимании гораздо большее количество людей, чем средний человек. Гете будто
бы сказал о себе, что нет того порока и преступления, к которому он не питал
бы некоторой склонности и которого он не мог бы вполне понять в какой-нибудь
момент своей жизни. Гениальный человек сложнее, богаче. Он - личность
многогранная. Чем больше людей человек вмещает в своем понимании, тем он
гениальнее, и следует прибавить, что тем отчетливее, интенсивнее отражены в
нем эти люди. Слабое, лишенное яркости отражение духовного мира окружающих
людей не приведет его к созданию сильных, могучих образов, охваченных
пламенным порывом. Его образы будут бледны, без мозга и костей. Творчество
гения всегда направлено к тому, чтобы жить во всех людях, затеряться в них,
исчезнуть в многообразии жизни. В то время как философ стремиться найти
других людей в своем собственном духовном мире, свести их к единству,
которое неизменно будет его собственным единством.
Природа гения - природа Протея, но эту природу не следует, как и
бисексуальность, представлять себе беспрерывно действующей. Даже величайшему
на свете гению не дано одновременно, скажем, в один и тот же день, постичь
всех людей. Духовное богатство и широта постижения раскрываются у человека
не сразу они проявляются в процессе постоянном развития всей его сущности.
Получается представление, что они появляются по мере истечения определенных,
закономерных периодов, эти периоды по своему характеру являются различными.
Они никогда не повторяются в той форме, и каждый последующий период
представляет собою, так сказать, высшую фазу в сравнении с прошедшим. Нет
двух моментов индивидуальной жизни, которые были бы совершенно похожи друг
на друга. Между позднейшими и прежними периодами существует только то же
соответствие, что и между гомологичными пунктами высшего и низшего оборота
спирали. Отсюда совершенно понятно, что многие выдающиеся люди еще в юности
намечают себе план своего произведения, затем готовая таким образом мысль
остается долгое время в течение зрелого возраста без разработки и только в
глубокой старости снова приступают к осуществлению раз задуманного плана:
это все различные периоды, по очереди выступающие в их жизни, исполненные
самого разнообразном содержания. Эти периоды существуют у всех людей с
различной степенью интенсивности, с различной "амплитудой?" Так как гений
вмещает в себе с ослепительной яркостью большинство людей, то "амплитуда"
каждого периода будет находиться в полнейшем соответствии с богатством
духовного содержания человека. Поэтому даровитые люди еще в детстве нередко
слышат от своих воспитателей упрек в том, что они "из одной крайности
впадают в другую". Словно они делают это из собственного удовольствия!
Именно у выдающихся людей подобные переходы носят характер ярко выраженного
критического переживания. Гете как-то говорил о "повторной зрелости" у
художников. Его мысль неразрывно связана с нашей темой.
Именно периодичность гения с его резкими переходами способна объяснить
нам, почему у него годы величайшей продуктивности сменяются годами
полнейшего бесплодия, годами, когда он ни во что себя не ставит. Больше
того, когда он склонен психологически (не логически) превознести любого
человека над собою: так как его мучает воспоминание о творческом периоде, а
в особенности, какими свободными в сравнении с ним кажутся ему люди,
лишенные этих мук! Насколько порыв восхищения сильнее у гения, чем у
среднего человека, настолько беспощаднее его подавленность. У каждого
выдающегося человека существуют подобные более или менее продолжительные
периоды, исполненные ужасающего отчаяния в самом себе, бесконечных мыслей о
самоубийстве. Он не относится безучастно к окружающей жизни: многие предметы
возбуждают его внимание и интерес. Они несомненно явятся предметом будущей
жатвы, но непосредственно не влекут к творчеству и не манят могучими,
ослепительными тонами, как в периоды продуктивной деятельности. Словом нет
бури. Это времена, когда гений, продолжающий все-таки свое творчество,
неизменно слышит: "Как он пал! - "Как он выдохся!" - "Как он повторяется!" и
т.д.
Не только само по себе творчество, но и другие качества гения, а также
материал, над которым он работает, дух - исходный пункт его творчества, -
все это подвержено смене и резкой периодичности. Временами он более
расположен к рефлексиям и научной деятельности, а временами к
художественному творчеству (Гете), то его внимание сосредоточено на культуре
и истории человечества, то оно снова возвращается к природе (сравните
"Несовременные размышления" и "Заратустру" Ницше) Он то мистичен, то наивен
(примеры этого дали нам в новейшее время Морис Метерлинк и Бьернсон). Да, до
такой степени велика в выдающихся людях "амплитуда" периодов, когда
раскрываются многообразные стороны их существа, когда в их духовном "я"
последовательно проходит с интенсивной яркостью целый ряд людей, что
периодичность эта находит свое выражение и внешним образом. Этим я объясняю
то весьма странное явление, что у людей одаренных выражение лица гораздо
чаще меняется, чем у посредственности, что в различные моменты их лицо не
распознаваемо. Для того стоит сравнить портреты Гете, Бетховена, Канта,
Шопенгауэра в различные периоды их жизни! Количество всевозможных выражений
лица какого-нибудь человека можно принять за критерий его дарования. Люди,
неизменно сохраняющие одно и то же выражение лица, стоят очень низко в
интеллектуальном отношении. Физиономиста поэтому не удивить, что особенность
людей, проявляющих в общении с себе подобными все новые черты и тем
затрудняющих возможность высказать какое-либо суждение о них, ярко и
отчетливо отражается на внешнем выражении их лица.
Весьма возможно, что развитое здесь, поразительное суждение о учении
будет отвергнуто с глубоким возмущением на том основании, что исходя из
него, мы с необходимостью должны признать за Шекспиром всю пошлость
Фальстафа, низость Яго, грубость Калибана. Тем самым мы как будто унижаем
моральное достоинство великих людей, приписывая им понимание всего
отвратительного и мелкого. И следует признать, что согласно этому взгляду
все великие люди, действительно, исполнены многочисленных, самых сильных
страстей и низменных влечений (подтверждением чего, впрочем, могут служить
их биографии).
Однако, этот упрек не основателен. Это ясно станет по мере дальнейшего
углубления в сущность разбираемого вопроса. Пока же я замечу, что только
поверхностное размышление могло сделать такое заключение из приведенных
предпосылок, мне представляется более, чем вероятным, что они приведут нас к
диаметрально-противоположному выводу. Золя, столь хорошо понимающий мотивы
убийства из страсти, тем не менее ни одного подобного убийства не совершил
бы сам, а именно потому, что в нем таится еще так много другого.
Действительный убийца этого рода является жертвой своей страсти, в художнике
же, изображающем его, искушению противится все богатство его духовного мира.
Это духовное богатство и есть причина того, что Золя знает этого убийцу из
страсти лучше, чем этот убийца знает самого себя, но познать он в состоянии
будет только тогда, когда он лично испытает на себе всю силу влечения убийцы
отсюда - художник стоит лицом к лицу с искушением, с полной готовностью
подавить и защититься от него. Таким образом одухотворяется преступное
влечение в великом человеке, возносится в степень мотива к художественному
творчеству, как у Золя, или к философской концепции "радикального зла", как
у Канта, а потому не толкает его на путь преступного деяния.
Из огромного числа возможностей, присущих высоко- одаренным личностям,
вытекают весьма важные последствия, возвращающие нас к развитой нами в
