сознательнее всех гений.
ГЛАВА V
ДАРОВАНИЕ И ПАМЯТЬ
Я начну о теории генид. С этой целью приведу следующее наблюдение.
Как-то раз я полумеханически отсчитывал страницы какой-то книги по ботанике
и вместе с тем думал о чем-то в форме гениды. Но уже в следующий момент я
никак не мог вспомнить, о чем я думал, как я думал, что именно стучалось в
дверь моего сознания. Именно поэтому случай этот представляется мне особенно
поучительным, так как он типичен.
Чем пластичнее, чем более оформлен комплекс ощущений, тем его легче
воспроизвести. Ясность сознания есть первое условие воспоминания.
Способность сохранить в памяти испытанное ощущение прямо пропорциональна
интенсивности сознания в момент ощущения. "Этого я никогда в жизни не
забуду", "я буду помнить всю свою жизнь", "это никак не может исчезнуть из
моей памяти"- так говорит человек о таких явлениях, которые его особенно
сильно взволновали, о таких моментах, которые обогатили его разум новым
наблюдением. Но если сама возможность воспроизвести известные состояния
сознания стоит в прямом отношении к их расчлененности, то ясно, что не может
существовать никакого воспоминания об абсолютной гениде.
Так как одаренность человека растет вместе с расчлененностью всех его
переживаний, то отсюда непосредственно следует, что тот человек вспомнит с
особенной отчетливостью все свое прошлое, все, о чем он когда-либо думал,
что видел и слышал, что чувствовал и ощущал, кто духовно богаче и одареннее.
Вместе с тем его воспоминания о фактах минувшей жизни будут обладать большей
достоверностью и живостью. Универсальная память о всем пережитом поэтому
является наиболее верным и самым общим признаком гения. К тому же этот
признак очень легко обосновать. Большой популярностью, особенно среди
кафересторанных литераторов, пользуется взгляд, что люди творчества
совершенно лишены памяти, так как они создают все новое. Так думают,
вероятно, потому, что именно в памяти лежит единственное условие творчества,
условие, которому творцы вполне удовлетворяют.
Положение необъятности и живости памяти у гениальных людей является для
нас догматическим выводом теоретической системы, лишенным пока нового
подтверждения данными опыта. Это положение, конечно, нельзя опровергнуть тем
доводом, что гимназический курс истории или неправильные греческие глаголы
очень быстро забываются и генинальными людьми. Не воспоминание пройденного,
а память о пе-
режитом - вот предмет наших рассуждений. То, что изучается для
экзаменов, остается в памяти в самой незначительной своей части, именно в
той, которая вполне соответствует специальному таланту школьника. Благодаря
этому станет вполне понятным, что у маляра может быть лучшая память на
цвета, чем у величайшего философа. У самого ограниченного филолога лучшая
память о давно заученных аористах, чем у его коллеги, гениальнейшего из
поэтов. Тот факт, что экспериментальная психология испытывает память
человека, заставляя его заучивать всевозможные буквы, многозначные числа или
бессвязные слова, самым беспощадным образом обнаруживает всю свою
безнадежность и беспомощность. Эта беспомощность особенно ярко сказывается у
людей, которые. вооружившись целым арсеналом электрических батарей и
сфигмографических аппаратов, не переставая кричать о "точности" своих
бесконечно-скучных опытов, заявляют притязание на авторитетное слово in
rebus psychlogicis. Но все эти попытки имеют так мало общего с той памятью,
которая вмещает в себе сумму переживаний целой человеческой жизни, что
невольно задаешься вопросом, имеют ли эти кропотливые экспериментаторы
вообще какое-нибудь представление об этой особой форме памяти или даже о
психической жизни. Упомянутые исследования применяют к разнообразнейшим
модам одинаковую мерку, благодаря чему все индивидуальное совершенно
сглаживается. Они как бы умышленно отвлекаются от самого ядра индивидуума и
рассматривают его как хороший или плохой регистрационный аппарат.
Несомненно, глубокая мысль лежит в том, что в немецком языке слова
"bеmеrкеn" и "mеrкеn" одного и того же корня. То, что возбуждает внимание
вследствие естественной созданности своей, - запоминается. То, о чем мы
вспоминаем, первоначально должно было вызвать интерес к себе, если же мы
что-нибудь забыли, то ясно, что мы в этом обстоятельстве принимали самое
ничтожное участие. У религиозного человека прочнее всего врезываются в
память религиозные учения, у поэта - стихи, у мистика чисел - числа.
Здесь можно вернуться к содержанию предыдущей главы и обосновать особую
твердость памяти у гениальных людей еще другим путем. Чем гениальнее
человек, тем больше он вмещает в себе человеческих типов и человеческих
интересов, это в свою очередь предполагает и значительные размеры его
памяти. В общем, для всех людей одинаково открыта возможность
"перцепировать" явления окружающей среды, но большинство "апперцепирует" из
бесконечного множества явлении только бесконечно малую часть их. Для гения
идеалом является такое существо, у которого число "апперцепции" равно числу
"перцепции Такого существа в действительности нет. С другой стороны, не
существует также человека, который ограничился бы одними "перцепциями" и
никогда не "апперцепировал бы". Уже по одному этому должны существовать
всевозможные степени гениальности, в крайнем случае, нет ни одного мужчины,
который абсолютно был бы лишен гениальности. Все же совершенная гениальность
остается идеалом. Нет человека, совершенно лишенного апперцепции, как нет
человека с универсальной апперцепцией (которую мы впоследствии отождествим с
совершенной гениальностью). Апперцепция, как усвоение, пропорциональна
памяти, как обладанию, в смысле объема и твердости ее. Так тянется
непрерывный ряд ступеней от человека, живущего отдельными бессвязными
моментами, лишенными для нет всякого значения, такого человека в
действительности нет, к человеку, который живет непрерывной жизнью,
оставляющей в его памяти след на вечные времена (так интенсивно он все
воспринимает!). Такого человека в действительности тоже нет: даже величайший
гений гениален не во все периоды своей жизни.
Первым подтверждением этого взгляда о непреложном соотношении между
памятью и гениальностью, как и изложенной здесь дедукции из этого взгляда,
может служить неимоверная память, которую проявляют гениальные люди по
отношению к мелочам, к самым второстепенным сторонам какого-либо явления.
При универсальности их природы все обладает для них одинаковым, часто для
них самих не ясным значением. А потому всевозможные детали само собою
неизгладимо запечатлеваются в их памяти, врезываются в нее без особых
усилий, без особенной внимательности со стороны. Мы уже здесь обратим наше
внимание на ту мысль, которая впоследствии будет глубже разработана, что
гениальный человек в разговоре о давно минувших событиях никогда не скажет,
например, "это неправда", не скажет ни себе, ни кому-либо другому.
Правильнее было бы думать, что для него нет ничего такого, в чем он не
ощущал бы известной степени достоверности именно потому, что он
восприимчивее всех прочих людей к различным изменениям предметов,
происшедшим в процессе их жизни.
В качестве верного средства испытать дарование какого-либо человека
можно порекомендовать следующее: в течение более или менее продолжительного
времени избегать всяких встреч с ним, и при первой после этого перерыва
встрече завязать разговор, близко касающийся содержания встречи, происшедшей
до перерыва. Уже с самого начала можно будет заметить, как живо сохранил он
в своей памяти все подробности ее, как сильно и отчетливо он воспринял ее.
Сколько фактов собственной жизни теряет из памяти своей бездарность, в этом
каждый может убедиться на себе. Вы можете иметь с бездарными людьми самое
продолжительное и тесное общение, но уже через несколько недель они о всем
этом забывают. Можно найти людей, которые в течение одной и двух недель
имели с вами какое-нибудь одно общее дело - через несколько лет они уже
ничего не в состоянии вспомнить. Правда, путем самого подробного изложения
всего того, о чем идет речь, путем самого старательного описания прежнего
положения во всех его деталях можно, наконец, вызвать самые туманные
проблески памяти о совершенно забытом. Этот опыт навел меня на мысль, что
теоретическое положение о недопустимости полного забвения можно доказать не
только состоянием гипноза, но и эмпирически тем, что мы воскрешаем в памяти
человека представления, которые он в свое время действительно воспринял.
Центр тяжести, таким образом, лежит в том, много ли мы должны
рассказать человеку из его жизни, из того, что он говорил, слышал видел,
чувствовал, сделал, и чего теперь он не вспомнит. Здесь мы впервые подошли к
критерию дарования, который легче подвергнуть испытанию со стороны других,
так как он не требует наличности творческой деятельности человека. Каким
широким применением он пользуется в сфере воспитания, об этом мы здесь особо
говорить не будем. Он одинаково важен как для родителей, так и воспитателей.
От памяти, естественно, зависит и мера того, насколько люди в состоянии
подметить сходства и различия. Особенно развита эта способность у тех людей,
которые все свое прошлое содержат в своем настоящем, которые сводят все
моменты своей жизни к известному единству и сравнивают их друг с другом.
Именно эти люди особенно удачно схватывают всевозможные сходства, пользуясь
принципом tertium comp-arationis, о котором преимущественно и идет речь. Из
своего прошлого они извлекают то, что имеет наибольшее сходство с настоящим,
каждое из этих переживаний обладает у них до того ярко выраженной
индивидуальностью, что от их взора не ускользнут ни сходства, ни различия
между ними, а потому события далекого прошлого успешно борются с действием
времени и отчетливо сохраняются в памяти. Недаром видели в прежнее время в
богатстве красивых сравнений и образов исключительную принадлежность поэтов.
Люди читали и перечитывали любимые сочинения Гомера, Шекспира и Клопштока
или с нетерпением ждали их в самом чтении. Но, кажется эти времена давно
прошли после того, как Германия, впервые в течение 150 лет, осталась без
великого поэта и мыслителя, когда скоро уже не найдется человека, который бы
не "написал" чего-нибудь. Теперь такие сравнения уже не ищут, да если бы
даже и стали искать, то едва ли бы нашли. То время, которое видит лучше свое
выражение в неясных, туманных настроениях, философия которого всецело
свелась к "бессознательному" - не есть время великих людей. Ибо великий
человек - это сознание, перед которым рассеивается туман бессознательного,
как под лучами солнца. Проявись в наше время хотя одно яркое сознание, о,
как быстро расстались бы мы с нашим искусством настроений, которым мы так
гордимся! В полном сознании, которое в переживаниях настоящего вмещает
переживания прошлого, кроется фантазия - условие философского и
художественном творчества.
Сообразно этому совершенно неверно, будто у женщин фантазия богаче, чем
у мужчин. Опыты, которые говорят в пользу более живого воображения женщин,
всецело взяты из сферы их фантастической половой жизни. Следствия же,
которые действительно можно было бы вывести из этих опытов, еще не
соответствуют настоящей стадии нашего изложения, а потому мы их пока
