тут - даже не эти высказывания (наверняка основанные если не на точной
информации, то на стойких слухах, имевших хождение в гвардии), а приго-
вор болтуну. Его всего лишь сослали в Оренбург, в армейскую часть. По
меркам того времени - гуманизм невероятнейший. Чтобы в полной мере можно
было оценить до странности загадочную мягкость подобного приговора, при-
веду три примера - практически стандартные завершения пустяковых, в об-
щем, дел...
27 нюня 1721 г. В Петербурге празднуют двенадцатую годовщину победы
под Полтавой. Зело поддавший мужичок Максим Антонов в экстазе вернопод-
даннических чувств прорывается сквозь цепь солдат и начинает бить Петру
поясные поклоны, а когда охрана пытается его оттащить, заезжает одному
из гвардейцев в ухо. Бедолагу арестовали, пытали до ноября (на дыбе и с
раздроблением костей в тисках), после чего последовал утвержденный сена-
том приговор: "Крестьянина Максима Антонова за то, что к высокой особе
Его Царского Величества подходил необычно, послать в Сибирь и быть ему
там при работах государевых до его смерти неотлучно".
Второй пример. В городе Конотопе, в кабаке, некий солдат предложил
некоему украинцу выпить за здоровье "государя императора". Украинец по-
нятия не имел, что это за император такой (до окраин еще не дошло извес-
тие о принятии Петром императорского титула) и ответил чтото вроде:
"Черт его там знает, что за император такой, я, кроме государя и знать
никого не хочу".
Заковали, повезли в Тайную канцелярию, в Петербург, пытали, "били ба-
тогами нещадно", потом выпустили...
Третий пример. Деревенский поп из Козловского уезда приехал впервые в
жизни в Москву и видел там, как Петр, отъезжая со двора Меншикова, заб-
рал в карету свою собачку, посадил на колени и поцеловал. Вернувшись до-
мой, попик сдуру стал об этом подробно рассказывать землякам - и оказал-
ся в Москве вновь, уже под конвоем, на допросе у самого Ромодановского.
Его, правда, из уважения к сану, не пытали - но за "ущербные чести царе-
вой" разговоры нещадно выпороли плетьми и погнали домой по этапу...
Согласитесь, после таких примеров простая высылка в Оренбург разбол-
тавшегося о царской педерастии гвардейца выглядит предельно странно...
Я уже не говорю о том, что именно при Петре жутким цветком распусти-
лось пресловутое "слово и дело" - венец петровского политического сыска,
позволявший кому угодно принародно выкрикнуть обвинение против кого
угодно...
Самый последний заключенный мог, прокричавши эти страшные слова, ав-
томатически подвести под пытки практически любого человека. Чтобы чита-
тель составил некоторое представление о повседневной практике созданной
Петром Тайной канцелярии, приведу в переводе на современный литературный
язык официальный документ: "Обряд, как обвиняемый пытается".
"Для пытки обвиняемых в преступлениях отводится особое место, называ-
емое застенком. Оно огорожено палисадником и накрыто крышей, потому что
при пытках бывают судьи и секретарь для записи показаний пытаемых.
В застенке для пытки устроена дыба, состоящая из трех столбов, из ко-
торых два врыты в землю, а третий положен наверху поперек. Ко времени,
назначенному для пытки, кат, или палач должен явиться в застенок со все-
ми инструментами, а именно: шерстяным хомутом, к которому пришита длин-
ная веревка, кнутами и ремнем для связывания пытаемым ног.
Палач перекидывает длинную веревку через поперечный столб дыбы, потом
закручивает пытаемому руки на спину, заправляет их в хомут и вместе со
своими помощниками тянет веревку до тех пор, пока человек не повиснет в
воздухе. После этого палач связывает ноги пытаемого упомянутым выше рем-
нем, а другой конец последнего прикручивает к столбу.
Бели человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Меж-
ду полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук - на среднюю полосу,
а от ног - на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать
винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты
вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, по-
тому что после них редко кто выживает.
2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей,
продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов
(т.е. потеряет сознание - А.Б.).
3. На голове выстригают на темени волосы до голого тела, и на это
место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают,
когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатыва-
ются.
После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с
осторожностью.
4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ре-
мень, которыми они связаны, бревно. На бревно становится палач или его
помощник, и тогда боли бывают сильнее.
Таких упорных злодеев (кто запирается - А.Б.) надо через короткое
время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять под-
нимать на дыбу. Пытать по закону положено три раза, через десять и более
дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить
по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд
не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради
проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на
дыбе, до трех раз или более, глядя по надобности.
Когда пытки кончатся и злодей, повинившийся во всем, будет подлежать
ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у
него ноздри и, сверх того, на щеках и лбу ставит знаки. Для этого он бе-
рет клейма, в которых острыми железными спицами изображены слова, и
сильно бьет злодея в лоб и щеки, а потом натирает порохом, после чего
слова те бывают ясно видны навсегда".
Слов нет, пытали и до Петра. Однако прежде никому не приходило в го-
лову превращать пытку в индустрию, составлять писаные руководства...
Можно еще добавить: так как в петровские времена солдат в армию брали
навечно ("бессрочно"), а кое-кто, удрученный такой перспективой, бежал,
то всем поголовно "забритым" стали делать на правой руке татуировку в
виде креста, чтобы безошибочно опознавать беглых - за двести с лишним
лет до нацистских номеров-татуировок на руке узников концлагерей...
При Алексее Михайловиче количество деяний, за которые по закону пола-
галась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре - возросло
до девяноста. Любопытно высказывание Петра о полиции: "Полиция есть душа
гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой
безопасности и удобности". Разумеется, в первую очередь подразумеваются
"безопасность и удобность" самого Петра... Вряд ли под этой сентенцией
подписались бы те, из кого "душа государства" выбивала душу, частенько
без всякой вины.
Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда
"Петр I", к его чести, вовсе не пытается объявить петровские зверства
"исконно русской привычкой". Наоборот. Американец, со всем обожанием от-
носящийся к Петру, долго перечисляет сходные по времени западноевропейс-
кие примеры - виды пыток и казней, сверхсуровые законы. С од-
ной-единственной целью: доказать, что подобная практика во всей Европе
была обыденной. И дальше пишет еще более определенно: "И все-таки Петр
не был садистом. Он вовсе не наслаждался зрелищем человеческих страданий
- не травил же он, к примеру, людей медведями просто для потехи, как де-
лал Иван Грозный. Он пытал РАДИ ПРАКТИЧЕСКИХ НУЖД ГОСУДАРСТВА (выделено
мною - А.Б.), с целью получения необходимой информации и казнил в нака-
зание за предательство. И немногие из его русских и европейских совре-
менников в XVII веке взялись бы оспаривать подобные выводы".
Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американ-
цев... С одной стороны, Мэсси в чем-то прав - по всей Европе свистал
кнут и шипело раскаленное железо. С другой...
Тирания Петра для России в чем-то была качественно новым явлением.
Иван Грозный был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину голов - но
многие тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не
попадались сатрапу на глаза. Петр же создал систему, по которой всякий
без исключения был признан винтик м. Жуткий механизм, обрекавший при оп-
ределенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страш-
ную участь. Есть разница меж спущенным на людей ради развлечения медве-
дем и писаным руководством для пыток.
Система Петра в чем-то - предвосхищение нацистской. Простая аналогия:
теоретически любой антисемит в свое время, возникни у него желание, имел
возможность ударить, оскорбить еврея, устроить погром - однако всегда и
везде рисковал получить по загривку дубинкой шуцмана или ножнами шашки
городового. Но нацистские законы как раз официально поставили евреев вне
закона. Нечто подобное случилось и при Петре - если раньше для того,
чтобы угодить на дыбу, требовались веские основания, отныне под пытошную
практику была подведена теория. А теория, общеизвестно, в тысячу раз
превосходит жестокость любых сатрапов - поскольку для теории всякий ста-
новится не личностью, а "подлежащим биологическим объектом".
И еще. Если пытки, как пытается нас уверить Мэсси, были общеевропейс-
кой практикой, трудно с этой точки зрения понять поведение Петра во вре-
мя кровавой расправы со взбунтовавшимися стрельцами. Противореча себе,
тот же Мэсси пишет, что Петр "пытался спрятать свои пыточные камеры от
глаз и ушей европейцев". Отчего же, если это была "общая практика"? Вы-
ходит, чуял, что поступает неправильно?
Пытали от Урала до Бискайского залива. И все же... Я не могу предста-
вить себе английского короля, который шпагой рубит посуду перед своим
маршалом и кричит ему: "Ты, бляжий сын!" Не могу представить французско-
го короля, палкой в кровь колошматящего своего министра. Австрийского
императора, который заставляет придворных собственноручно отрубать голо-
вы схваченным бунтовщикам. Да и русские цари, включая Ивана Грозного,
избегали эксцессой, характерных для Петра...
"Он пытал ради практических нужд государства..." Когда в пытошные
явился патриарх, чтобы просить пощады для стрельцов, Петр его буквально
вышвырнул. Были казнены несколько священников, только за то, что они мо-
лились за несчастных. Жена какого-то мелкого подьячего, проходя мимо по-
вешенных, бросила сдуру: "Кто знает, виноваты вы или нет?" Пытали и выс-
лали из Москвы и ее, и мужа.
Чтобы проверить подозрения (кто-то донес, что мятежные стрельцы пере-
писывались с Софьей), сенных девушек царевны били кнутом. Одну из них
Петр, случайно вошедший в застенок, освободил от дальнейших истязаний,
заметив, что девушка беременна, - но это ему не помешало приказать пове-
сить обоих. Для полковых священников мятежных войск соорудили особую ви-
селицу в виде креста, их вешал придворный шут, наряженный православным
иерархом. Троих стрельцов повесили у самых окон Софьиной кельи. Какие во
всем этом были "практические нужды"?
Иногда бывали случаи прямо-таки сюрреалистического юмора. В одной из
тюрем обнаружилось "пыточное общество", куда принимали лишь заключенных,
перенесших хотя бы одну пытку. Продвижение на более высокие ступени в
обществе зависело от способности мужественно переносить все более жуткие
пытки. Выше всех стояли те, кто вытерпел пытки падающей по капле водой
или засунутым в ухо раскаленным угольком.
Когда майор Глебов стал любовником заточенной в монастырь Евдокии Ло-
пухиной, Петр приказал посадить его на кол - и надеть тулуп с шапкой,
чтобы не замерз (дело происходило зимой). Майор мучился на колу восем-
надцать часов. Ни тени чувств Петр, конечно, к бывшей супруге не испыты-
вал - надо полагать, попросту не потерпел посягательств на свою, пусть и
