ку, а венценосный ее сын по доброте душевной подмахнул жалованную грамо-
ту...
Поступок Богдашки полностью соответствовал тамошним нравам. Уклонение
от "тягла" - налогов и податей - в ту пору стало прямо-таки национальным
видом спорта. Летописцы оставили массу свидетельств об изобретательности
и хитроумии "податного народа": одни пытались "приписаться" к монастырс-
ким и боярским владениям, что значительно снимало размеры налогов, дру-
гие подкупали писцов, чтобы попасть в списки "льготников", третьи поп-
росту не платили, четвертые ударялись в побег, а пятые... как раз и до-
бивались льгот от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие
только можно было вспомнить или придумать. Власть, понятно, препятство-
вала этому "разгулу неплатежей", как могла, периодически устраивались
проверки и аннулирования "льготных грамот", но их оставляли на руках у
тех, кто пользовался "особыми" заслугами. Хитроумный Богдан Собиннн на-
верняка думал лишь о сиюминутной выгоде, вряд ли он предвидел, что в
последний раз привилегии его потомков (опять-таки "на вечные времена")
будет подтверждать Николай I в 1837 году. К тому времени версия о "под-
виге Сусанина" уже прочно утвердилась в школьных учебниках и трудах ис-
ториков.
Впрочем, далеко не во всех. Соловьев, например, считал, что Сусанина
замучили "не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские раз-
бойники". Он же после кропотливого изучения архивов и доказал, что ника-
ких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не
было. Н.И. Костомаров писал не менее решительно: "В истории Сусанина
достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных
жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время;
действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится но-
воизбранный царь Михаил Федорович, - остается под сомнением..."
С 1862 г., когда была написана обширная работа Костомарова, посвящен-
ная мнимости "подвига Сусанина", эти сомнения перешли в уверенность -
никаких новых документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что,
понятно, не зачеркивает ни красивых легенд, ни достоинств оперы "Жизнь
за царя". Еще одно Тоунипанди, только и всего...
Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал - на Украи-
не. И его подвиг, в отличие от Сусанина, подтвержден документальными
свидетельствами того времени. Когда в мае 1648 г. Богдан Хмельницкий
преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский
крестьянин Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводни-
ком, но завел их в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и
поплатился жизнью.
Вовсе уж откровенной трагикомедией выглядит другой факт. С приходом
Советской власти район, в который входило село Коробово, переименовали в
Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый сек-
ретарь Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул в болоте. Впро-
чем, времена были суровые, шла коллективизация, и мужички могли попросту
подмогнуть товарищу секретарю нырнуть поглубже...
А если серьезно, укоренившаяся легенда о "спасителе царя Сусанине"
явственно отдает некой извращенностью. Очень многие слыхом не слыхивали
о реальных борцах с интервентами, немало сделавших для России, - о Про-
копии II Захаре Ляпуновых, Михаиле Скопине-Шуйском. Зато о мифическом
"спасителе царя" наслышан каждый второй, не считая каждого первого.
Воля ваша, в таком положении дел есть нечто извращенное.
"ТАКОВ ПЕЧАЛЬНЫЙ ИТОГ..."
Самозванцев в конце концов повывели всех до единого. Атамана Заруцко-
го посадили на кол. Четырехлетнего сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II
при большом стечении народа повесили в Москве. Сама Марина подозрительно
быстро скончалась то ли в тюрьме, то ли в монастыре. Впрочем, нет подт-
верждений, что ее смерть была насильственной. Вполне возможно, направ-
ленный послом в Краков Желябужский совершенно искренне горевал о ее кон-
чине, заявляя, что уж она-то была бы бесценным свидетельством "польских
неправд". Свой резон в этом присутствует: в те времена уже прекрасно
умели вышибать нужные показания, живая Марина и в самом деле могла стать
ценнейшим козырем в руках русской-стороны...
Пожалуй, причудливее всех судьба швыряла "лисовчиков". После гибели в
бою своего предводителя, под напором войск Михаила они ушли в Жечь, где
им отнюдь не обрадовались - король Сигизмунд не так давно с превеликим
трудом подавил очередной шляхетский мятеж, и многотысячная организован-
ная вольница со столь скверной репутацией, готовая примкнуть в любой
смуте, была решительно не ко двору... Кое-как, с превеликими трудами
"лисовчиков" удалось выпихнуть за пределы Жечи, на службу германскому
императору. Лет двадцать, постепенно уменьшаясь в количестве, они воева-
ли в Италии и Германии, остатки некогда грозной ватаги вернулись на ро-
дину только после 1636 г. - и большая часть тут же угодила в цепкие лапы
закона за всякие художества...
А что же Минин и Пожарский? Как их наградила Родина за верную службу?
Увы, их дальнейшая судьба способна дать лишь повод для грустно-фило-
софических размышлений о человеческой неблагодарности и превратностях
судьбы.
Тем, кто, безусловно, более всех прочих приобрел в результате Великой
смуты, стал (если, понятно, не считать царя Михаила) князь Дмитрий Тимо-
феевич Трубецкой... сподвижник сначала Тушинского вора, а потом атамана
Заруцкого! Он остался при боярском титуле, пожалованном ему Лжедмитрием
II, и сохранил за собой богатейшую вотчину, целую область Вагу, некогда
составлявшую главное личное достояние Годунова, а потом и Шуйского. Вагу
князю щедро определила "шестибоярщина". Юный царь, сидевший на престоле
еще довольно непрочно, попросту не стал ссориться со столь влиятельным и
богатым магнатом - благо Трубецкой вовремя успел переметнуться в нижего-
родский лагерь (в точности как бывшие члены ЦК КПСС, в одночасье ставшие
виднейшими демократами). Кроме Трубецкого, превеликое множество народа
получило от Михаила подтверждение их титулов и поместий, неведомыми и
скользкими путями обретенных в Смутное время.
Минин получил не особенно и великий чин думного дворянина, небольшое
поместьице и умер через три года после избрания на царство Михаила. О
дальнейшей судьбе Пожарского лучше всего расскажет историк Костомаров:
"Со взятием Москвы оканчивается первостепенная роль Пожарского... Во все
царствование Михаила Федоровича мы не видим Пожарского ни особенно близ-
ким к царю советником, ни главным военачальником: он исправляет более
второстепенные поручения. В 1614-м году он воюет с Лисовским и скоро ос-
тавляет службу по болезни. В 1618-м мы встречаем его в Боровске против
Владислава, он здесь не главное лицо, он пропускает врагов, не делает
ничего выходящего из ряда, хотя и не совершает ничего такого, что бы ему
следовало поставить особенно в вину. В 1621-м мы видим его управляющим
Разбойным приказом. В 1628-м он назначен был воеводою в Новгород, но в
1631-м его сменил там князь Сулешев*, в 1635-м заведовал Судным прика-
зом, в 1638-м был воеводою в ПереяславлеРязанском "и. в следующем году
был сменен князем Репниным. В остальное время мы встречаем его большею
частью в Москве. Он был приглашаем к царскому столу в числе других бояр,
но нельзя сказать, чтобы очень часто, проходили месяцы, когда имя его не
упоминается в числе приглашенных, хотя он находился в Москве... Мы видим
в нем знатного человека, но не из первых, не из влиятельных между знат-
ными. Уже в 1614-м году, по поводу местничества с Борисом Салтыковым,
царь, "говоря с бояры, велел боярина князя Дмитрия Пожарского вывесть в
город и велел его князь Дмитрия за бесчестье боярина Бориса Салтыкова
выдать Борису головою".
* В этот период Пожарский побывал под следствием по обвинениям в
присвоении казенных денег, подделке документов и притеснении находивших-
ся под его управлением посадских и волостных людей. Два первых обвинения
признаны не соответствующими действительности, но третье подтвердилось
полностью...
Нужно сказать, что эта "выдача головою" была не столь уж и страшным
предприятием. Впрочем, с какой стороны посмотреть... Заключалась эта
"выдача" в том, что выданный являлся на двор к тому, кому был "выдан го-
ловой" и смиренно стоял там без шапки, а тот, кому беднягу выдавали,
всячески поносил его во всю глотку, пока не уставал и не исчерпывал на-
бор бранных эпитетов...
Вернемся к Костомарову. "Как ни сильны были обычаи местничества, но
все-таки из этого видно, что царь не считал за Пожарским особых великих
заслуг отечеству, которые бы выводили его из ряда других. В свое время
не считали его, подобно тому, как считают в наше время, главным героем,
освободителем и спасителем Руси. В глазах современников это был человек
"честный" в том смысле, какой это прилагательное имело в то время, но
один из многих честных. Никто не заметил и не передал года его кончины;
только потому, что с осени 1641-го имя Пожарского перестало являться в
дворцовых разрядах, можно заключить, что около этого времени его не ста-
ло на свете. Таким образом, держась строго источников, мы должны предс-
тавить себе Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли предс-
тавлять его себе; мы и не замечали, что образ его создан нашим воображе-
нием по скудости источников. Это не более, как неясная тень, подобная
множеству других теней, в виде которых наши источники передали потомству
исторических деятелей того времени".
Возможно, кого-то эти строчки Способны и шокировать, однако Костома-
рова вряд ли смогут заподозрить в русофобии даже самые "национально-оза-
боченные" профессиональные патриоты...
И напоследок вновь обратимся к одной из самых загадочных фигур русс-
кой истории - человеку, известному под именем Лжедмитрия 1. Эта "Желез-
ная Маска", вернее, ее загадка, стала увлекать пытливые умы сразу же
после убийства Лжедмитрия - первые попытки отыскать разгадку датированы
началом XVII века...
"НАЗВАННЫЙ ДИМИТРИЙ"
Дискуссии и споры о личности первого самозванца самым широким образом
развернулись в России только во второй половине XIX века. Причины понят-
ны: во-первых, до того времени русская историография занималась главным
образом созданием общей картины отечественной истории, образно говоря,
строительством здания, обставлять и меблировать которое можно только
после окончания стройки (правда, еще во второй половине XVIII в. Милелер
занимался Лжедмитрием I и склонялся к убеждению, что царевич был настоя-
щий). Во-вторых, суровое и не допускавшее "умственных шатаний" царство-
вание Николая не особенно и располагало к подобным упражнениям фанта-
зии...
Многие русские историки сто лет назад считали, что самозванец и в са-
мом деле был чудесным образом избежавшим смерти сыном Ивана Грозного.
Эта точка зрения берет начало в XVII в., когда немало иностранных авто-
ров придерживались именно ее (Паэрле, Бареццо-Барецци, Томас Смит и
др.). Однако первым, кто выдвинул версию о подлинности Дмитрия и горячо
ее отстаивал, был француз Жак Маржерет.
Маржерет, очевидец и участник Смуты, фигура прелюбопытнейшая. Родился
он в 50-х гг. XVI в. во Франш-Конте, участвовал в религиозных войнах на
стороне протестантов, потом уехал на Балканы, где воевал против турок,
служил в армиях сначала императора Священной Римской империи, потом
трансильванского князя, короля Жечи Посполитой, в 1600 г. завербовался
на службу в Россию, где командовал пехотной ротой "иноземного строя".
Воевал против Лжедмитрия I, после вступления последнего в Москву перешел
к нему на службу, стал начальником одного из отрядов дворцовой гвардии.
После убийства Лжедмитрия вернулся на родину, где выпустил книгу "Сос-
