спонсорского жилища.
Я вошел внутрь. Я знал, как расположены комнаты в спонсорском доме -
все спонсорские дома похожи.
Правда, кое в чем дом спонсора Сийнико отличался от дома спонсоров
Яйблочко. В нашем доме был лишь большой экран телека и ковры, которые
вязала госпожа. И всяческие мелочи - сувениры из поездок или прошлой
жизни, которые служащие спонсоры возят с собой из городка в городок. В
доме же Сийнико господствовали книги - и маленькие - человеческие, и
гигантские, иногда неподъемные - спонсорские. Впрочем, они не были книгами
в нашем понимании - это были книжки-гармошки. Я знал по своей прошлой
жизни, что такие книги теперь спонсоры не делают - обходятся кассетами.
Сийнико догадался, о чем я подумал.
- Я люблю старину, - сказал он. - Мне специально привозят старые
книги из дома.
Он задумчиво взял одну из книг, развернул ее в длинную полосу. Это
была видовая книга - изображение на ней двигалось: волны набегали на
берег, поросший похожими на кувшины деревьями. Все это мелькнуло и
исчезло. Сийнико собрал книгу и захлопнул.
- Я бы оставил тебя жить в моем доме, - сказал он. - Ты мне
интересен. Но могут возникнуть сплетни и подозрения. Никто не застрахован
от них. Тем более здесь.
Я ждал.
- Я отведу тебя в помещение, где ты будешь один. Как особо ценное
существо. Но если ты себя выдашь и этим представишь для меня опасность, я
буду вынужден тебя ликвидировать.
Спонсор подошел к коммуникатору. На экране возникло лицо женщины. Она
была в белой шапочке.
- Людмила, - сказал спонсор, - зайди ко мне, возьми молодого
человека.
- Молодого человека?
- Я потом объясню. - Спонсор отключил связь и сказал мне: -
Раздевайся, рыцарь Ланселот.
- Не понял.
- Снимай с себя одежду. Ты вернулся в первоначальное положение и
снова стал любимцем. А любимцам, как тебе известно, одежды не положено.
- Это невозможно!
- У тебя нет выбора. Сейчас придет сотрудница питомника, и я не хочу,
чтобы она увидела гладиатора Ланселота в питомнике для любимцев.
Сийнико снял черные очки. Черные глазки, как мне казалось, издевались
надо мной.
Я разделся. Но ощущение было дикое - оказывается, я так привык к
одежде, что без нее чувствовал себя беззащитным. К тому же мне было жалко
моего ножика.
Вошла молодая женщина в белом халате.
- Это несправедливо! - вырвалось у меня.
Спонсор на меня не смотрел:
- Поместите объект в восьмой бокс. Никого к нему не подселять. Я сам
буду им заниматься.
У девушки было скуластое мужское лицо, очень светлые глаза и тонкие
губы. Волосы причесаны на прямой пробор и стянуты назад. Я подумал, что
она не умеет улыбаться.
- Он не кусается? - спросила Людмила.
Серьезный вопрос развеселил спонсора.
- Ты не будешь кусаться, Тим? - спросил он, и его голос дрогнул от
смеха. Его маленькие медвежьи глазки сверкнули.
- Я насильник, - сообщил я девушке.
Я заметил, что спонсор, как бы спохватившись, прячет за спину мою
одежду.
- И не мечтайте, - сообщила мне девушка. - Я вооружена.
- У вас есть чувство юмора? - спросил я.
Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего. Чувство юмора,
которое бывает даже у спонсоров, здесь не котировалось.
Людмила повела меня через широкий асфальтовый двор, на котором в
порядке, столь любимом спонсорами, были расставлены качели, турники и
прочие приспособления, предназначенные для укрепления тела будущих
любимцев. Я шел рядом с ней, стараясь чуть отставать, потому что меня
смущала собственная нагота, которой Людмила вовсе не замечала. Людмила
время от времени быстро и как бы мельком оглядывалась, проверяя, не
намерен ли я совершить на нее нападение. Я скалился в ответ, и в глазах ее
вспыхивал страх.
С облегчением она провела меня в бетонный дом, открыла дверь в
комнату, не спуская с меня настороженного взгляда, зажгла под потолком
тусклую лампу. На полу лежал тонкий матрас.
- Тут будешь жить, - сказала она.
- А где постель? - спросил я, хотя отлично знал, что любимцам, к
каковым я теперь вновь принадлежал, постели не положено.
- Обойдешься, - сказала Людмила, отступая от меня.
- Я привык на ночь читать.
- Заходи внутрь! Мне некогда! - Ее рука потянулась к поясу. Я знал,
что ее пистолет не убьет, но парализует. Этого мне тоже не хотелось. И
подчинился. Дверь за мной со стуком закрылась, в ней повернулся ключ. Надо
было понимать это как пожелание спокойной ночи.
Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я чувствовал сквозь
него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру стало так
холодно, что я постарался завернуться в матрас, но из этого ничего не
вышло.
Остаток ночи я провел сидя на матрасе.
В восемь питомник стал просыпаться - я услышал снаружи детские
голоса, плач, кто-то пробежал по коридору. Я подошел к двери и попробовал
ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать.
Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола. За этим
занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь.
- Пошли, - сказала она, вместо того чтобы поздороваться, - я покажу,
где ты будешь есть.
- Надеюсь, у собачьей будки, - сказал я.
Людмила пожала плечами. Я понял, что она считает меня психически
неустойчивым животным и не понимает, почему я попал сюда, а не на
живодерню.
Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за
Людмилой.
Перейдя снова двор, мы оказались перед широкой лестницей, которая
вела к особняку с колоннами. Поднявшись по лестнице и войдя в широкие
двери, мы попали в холл, из которого две лестницы полукольцами вели на
второй этаж. Но мы туда не пошли, а повернули направо, к двери, из-за
которой доносились гул голосов и звон посуды.
Войдя туда, мы оказались в столовой - обширной комнате, облицованной
темными деревянными панелями и залитой утренним солнцем, вливающимся в
многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков, за
которыми и сидели обитатели питомника.
Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых в
белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и при необходимости
помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от окон, тем
выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей за столами сидели
любимцы восьми-десяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были
невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок,
их, вернее всего, отправят на какие-нибудь работы.
Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от трех до
пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям.
Я не успел как следует рассмотреть эту галдящую толпу, потому что
Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый стол, за которым
сидел мрачного вида усатый брюнет в белом халате, видно, из местных
работников. Она велела мне сидеть, а сама принесла из-за загородки две
миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на нарезанный хлеб в миске
посреди стола, как будто сомневался в моей способности догадаться о
назначении хлеба.
Я молча взял ложку и принялся за кашу. Каша была недосолена. Я
спросил Людмилу:
- А где у вас соль?
Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал:
- Соль в каше уже есть.
- Вот именно, - сказала Людмила. - Мне нравится.
- Я не спрашивал вашего мнения, - сказал я.
Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня. На раздаче стояла
толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате.
- Дайте соль, - сказал я.
- А ты кто будешь? - спросила она.
- Я контролер, - сказал я.
- Господи! - воскликнула женщина. - А мне не сказали!
- Дайте соль, наконец! - рассердился я.
Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне.
Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем вызвал недоуменные взгляды
моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать соль ложкой.
Оба прекратили есть и уставились на меня.
Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в мгновение
ока исчезла из миски.
- Что еще будет? - спросил я.
- Чай, - сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось.
Как бы услышав это слово, из-за загородки появилась засаленная
повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим
пришлось ходить за чаем самим.
- Вы с какой целью? - спросил мрачный усач, отпивая чай, который
вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка.
- Проездом, - сказал я нагло. - Должен все осмотреть, а потом поеду
дальше.
- Можете рассчитывать на мою помощь, - сообщил мрачный усач и
представился: - Автандил Церетели.
Желая, видно, произвести на меня благоприятное впечатление, он
продолжал:
- Я заведую лабораторией.
- А я генетик-воспитатель, - сообщила Людмила. - Готовлю детенышей к
будущей жизни.
- Понятно, - сказал я. Хоть еще несколько часов назад я ничего не
помнил о своем детстве в питомнике, в котором я провел первые два года
жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем.
Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак, и Людмила сообщит,
куда мне отправиться, я встал из-за стола и поднялся на второй этаж
особняка, потому что мне представилась длинная комната, в которой в два
ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду - моя.
Лестница, коридор и сама спальня были пусты - все еще завтракали.
Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка, я толкнул
высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната - я мгновенно узнал
ее и направился к моей кровати.
Я стоял над кроватью и не узнавал ее - вернее всего, моя кроватка уже
развалилась, и они поставили там новую, но зато я мог себе представить,
что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы могучего дерева,
растущего за высоким узким окном...
- Здравствуй, - произнес детский голос.
У моих ног стоял малыш лет трех-четырех, курчавое, рыжее существо с
веселыми озорными глазками.
Малыш протянул мне ручку.
Я пожал ее. Мои пальцы ощутили что-то странное, я пригляделся: пальцы
мальчика были соединены перепонками, на босых ногах - то же самое. И сами
пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня.
- Я здесь сплю, - сообщил мне малыш.
- А я здесь спал раньше, - сказал я. - Только это было очень давно.
- А я испугался, - сказал малыш. - Мне сказали, что приехал злой
дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо.
- Не бойся, - сказал я. - Твоя постелька отлично застелена.
Но малыш не слышал меня - он старательно разглаживал одеяльце.
Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине два глубоких
разреза, в которых пульсировала темная плоть.
Мне хотелось спросить у малыша, что это такое, но я испугался его
обидеть.
- А теперь? - спросил малыш.
- Теперь совсем замечательно.
- А вы и есть злой дяди?
- Я добрый дядя, - сказал я. - Если хочешь, я буду с тобой дружить.
- Хочу, - сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился: -
Арсений. А можно звать метя Сеней.
Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал меня на лестнице, на бегу
разрезы на спине разошлись.
Людмила ждала меня внизу лестницы.
- Я не знала, куда вы пошли, - сказала она.
- Я хотел познакомиться с домом, - ответил я.
- Это уникальное предприятие, - сказала Людмила, глядя на меня и упор
светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в сердца и выведать мот
