- Скоро, скоро, - сказал курчавый лживым голосом, как говорят с
маленькими, чтобы от них отвязаться.
Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно.
Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку.
- Залезай, - сказал курчавый, - и спи.
- Простите, - возразил я. - Мы друг другу не представлены.
Я протянул ему руку и представился:
- Тимофей. Кислых щей!
- А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, - сказал
курчавый. - Или господином Ахметом.
Он что-то делал с моими руками - щелкнул замок, мои руки оказались в
железных браслетах, скрепленных короткой цепью.
- Вы что? - спросил я. - С ума здесь все посходили?
- Чтобы быть спокойным, что не сбежишь - а ну иди, ложись!
Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали.
Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду
спать.
4. ЛЮБИМЕЦ СРЕДИ ГЛАДИАТОРОВ
Очнулся я в темной комнате с небольшим окошком, забранным решеткой.
Словно снова попал на кондитерскую фабрику. Только лежал я не на нарах, а
на каменном полу - пол был холодным, бок у меня окоченел, руки затекли.
Память сразу вернула мне последнюю сцену в комнате с камином. Я понял, что
меня напоили дурманящим напитком, чтобы перевезти в другое место.
Я сел. Судя по цвету воздуха за окном, уже вечерело. Я попытался
подняться, но это получилось далеко не сразу. Я растирал руку и бок и тут
увидел на запястье ссадины - я не сразу догадался, что это следы
браслетов, в которых меня везли. Уж лучше бы я остался на кондитерской
фабрике, уж лучше бы таскал трупы гусениц... удивительно, как все на свете
относительно! Сейчас мне, полузамерзшему и голодному, жизнь на фабрике
казалась раем. И я еще как назло представил себе, что горячая,
переливающаяся как ртуть Ирка забирается ко мне на нары и греет меня...
От злости я все же поднялся и, чтобы не упасть, добежал до стены и
оперся о нее. Я сделал некоторые движения руками - гимнастику, по
выражению госпожи Яйблочко. Каждое утро мы с ней занимались гимнастикой.
Мы вытягивали вперед руки и поднимали ноги - разные по форме и размеру -
но действия были схожи. Потом мы с ней бегали кругами по газону - конечно,
она бежала куда тяжелее и медленнее меня, но я и не спешил. Хотя каждый ее
шаг - метра два, не меньше...
Минуты через две-три кровь начала двигаться по моим несчастным жилам,
и я хотел пойти к двери, чтобы выломать решетку, но тут мое внимание
привлекло движение за окном.
Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную
площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными
кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся
странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на
длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой,
вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и
криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в
преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или
смелость нарушать все законы спонсоров.
Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных
бойцов заглушили бы мой зов.
Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где
снимаются фильмы для телевизора, а бойцы - это актеры, которые разучивают
старинную войну.
Я толкнул дверь. Она не открылась.
Я даже удивился - зачем меня запирать? Я же ничего плохого не
замышляю.
Дверь была замкнута.
Тогда я в нее постучал. Но это тоже не помогло.
Я начал колотить в дверь кулаками, и тогда снаружи откликнулись.
Издавая грязные ругательства, в дверях показался похожий на злую
обезьяну человек с пистолетом в руке.
- Чего тебе?
- Я хочу наружу, - сказал я. - Я уже проснулся!
- Он проснулся? - искренне удивилась обезьяна. - Проснулся?
Стражник никак не мог осознать значения моих слов.
По-моему, он решил тут же меня пристрелить, потому что, когда в его
глазах появилось осмысленное выражение, оно сопровождалось движением дула
пистолета. Дуло поднималось, пока не уткнулось мне в грудь.
К моему счастью, в коридоре раздались быстрые шаги.
- Что тут происходит? - спросил господин Ахмет.
- А он шумит, - поморщился стражник.
- Потерпишь, - сказал Ахмет. - А вам, сэр, что понадобилось?
- Я выйти хочу, - сказал я.
- Ты как себя чувствуешь? - спросил Ахмет.
- Ничего.
Я не стал жаловаться. У него были такие колючие черные глаза, что
жаловаться было бессмысленно. Даже при моем скудном жизненном опыте мне
было ясно, что этот человек не умел жалеть. У нас в подсобке для любимцев
был один с такими глазами. Он искусал хозяина, задушил их жабеныша, и его
потом затравили с вертолетов...
- Я доволен.
- Я боялся, что ты окажешься хлипким, - сказал хозяин.
- Я не хлипкий. А зачем вы меня сюда привезли?. Где госпожа Маркиза?
- Я не знаю никаких маркиз, баронесс и графинь!
- Но Лысый обещал...
- Какой Лысый?
- Он меня привез!
- И продал тебя мне за сто двадцать марок.
- Меня? Продал? Зачем?
- Видно, ему деньги понадобились.
- Но разве можно человека продать?
- Если найдется покупатель.
Он не смеялся, он был серьезен, он стоял в дверях камеры и спокойно,
терпеливо объяснял. Ахмет вообще никогда не суетился - в его опасном деле
суетиться нельзя. Но это я узнал позже.
Лицо у него было как бы сдавлено с боков, так что нос выдавался
слишком далеко вперед, и его лицо загорело настолько, что кожа была темнее
зубов и белков глаз. И еще у него были усы - я никогда раньше не видел у
людей таких усов. Это были черные, свисавшие на концах усы. Он был похож
на черного сома. Но очень скользкого, верткого и подвижного.
- А зачем вы меня купили? - спросил я.
- Чтобы ты стал таким, как они. - Ахмет показал на окно, не
сомневаясь, что я в него уже выглядывал. - Храбрым и сильным. Иди за ним,
- он показал на стражника. - Он тебе покажет, где умыться и так далее.
Потом придешь во двор. Ясно?
- Ясно, - сказал я. - Но ведь Лысый не должен был меня вам продавать?
- Не знаю, чего он должен, а чего нет. Я его второй раз в жизни вижу.
- Он нечестный человек! Ему велели отвезти меня к Маркизе!
- А что такое честность? - удивился Ахмет, а стражник засмеялся,
заухал грудным смехом. И мне показалось, что он сейчас начнет бить себя в
грудь волосатыми кулаками.
Ахмет обнял меня за плечи и повел к выходу из камеры.
- Не обращай внимания на мелочи жизни, - говорил он, и его золотые
зубы отражали свет ламп в коридоре. - Тебе повезло, что ты оказался у
меня. Или тебе нравилось вкалывать на кондитерской фабрике?
- Нет, не нравилось, - сказал я.
- Видишь, как хорошо. Я, например, не выношу, как воняют зарезанные
ползуны.
- Я с вами совершенно согласен, - сказал я. - Там дышать невозможно.
Я раньше и не думал, что спонсоры едят плоть.
- Проще, мой милый, проще. Жабы жрут себе подобных, а нам вешают
лапшу на уши, будто они чистенькие вегетарианцы.
Я невольно оглянулся - не слышит ли кто-нибудь. Ахмет заметил мое
движение, усмехнулся, пропустил меня первым в дверь.
Вечерело. Синева залила двор, схожий со двором крепости, правда,
стены ее были невысоки, а ворота были решетчатыми, и потому сквозь них был
виден луг, потом лес, над которым виднелся клочок зеленого закатного неба.
Люди, которых я условно называл артистами, прекратили бой и стояли,
глядя на нас.
- Мальчики, - сказал Ахмет, - я вам новенького привел. Хотите
ласкайте, хотите бейте, только чтобы костей не ломать, поняли, гады? Он -
мои деньги. А то я вас знаю: утром проснулись - нет Петра Петровича. А где
он?
Воины заржали, они пополам сгибались от хохота, а Ахмет продолжал
выкрикивать - в нем тоже было что-то актерское:
- А Петра Петровича, отвечают мои мальчики, скушали мышки!
От грубого хохота воинов мне стало не по себе. Я понимал, что все
это, к сожалению, имеет отношение ко мне.
Мои худшие опасения начали сбываться через несколько минут.
Клоун Ахмет молча наблюдал за тем, как воины сдавали оружие
квадратному горбуну, в громадных пальцах которого мечи и копья казались
булавками. Горбун осматривал оружие и передавал двум обнаженным рабам,
которые стояли за его спиной. Воины уже забыли о моем присутствии, они
переговаривались, смеялись, некоторые побрели в душ, другие сначала
очищали себя от пота и пыли специальными скребками.
- Прупис, - сказал Ахмет, - ты распорядишься по части новенького?
- А куда его? - спросил приземистый горбун.
- Положи на койку Армянина, - сказал клоун Ахмет. На улице было
видно, что лицо его раскрашено - подведены глаза, подрисованы брови,
нарумянены щеки. Неужели ему все можно?
- Не стоит, - сказал квадратный Прупис, - ребята будут недовольны.
Недели не прошло, как армянин погиб.
- Объясни, что другой свободной койки у нас нет.
- А они его прибьют.
- Побьют - мне такой не нужен.
Я понимал, что речь идет обо мне, и в то же время понять это было
немыслимо. Что плохого я сделал этим людям?
Я стоял, опустив руки и ожидая развития событий.
- Мыться пойдешь? - спросил Прупис.
- А можно?
- Если ты не заразный.
- Что вы, меня доктор смотрел!
- Доктор? - Тут уж Прупис удивился. - Где он тебя нашел?
- Дома, - сказал я.
- Чудеса, да и только, - сказал Прупис. - Что за дом такой?
- Я убежал, - сказал я. - А потом меня сюда привезли.
- Ага, слышал, - согласился Прупис.
Вперевалку, чуть не касаясь земли пальцами могучих рук, он направился
к душу. Я зашел туда следом.
Мне хотелось верить в доброту и справедливость Пруписа. Человек
должен надеяться. Я так часто за последние дни лишался надежды, что
смертельно устал и готов был пойти на край света за любым человеком,
который хотя бы сказал: "Я не буду тебя бить!"
Душевая была разделена на кабинки без дверей - Прупис показал мне на
крайнюю. Вода была горячая, на деревянной полочке, прибитой к стене, лежал
кусок мыла - я давно уже не видел мыла. Я хорошо вымылся. Прупис дожидался
меня. Когда я вышел, он сказал:
- Ты долго.
Он протянул мне чистую тряпку, чтобы вытереться.
- Я грязный был. После кондитерской фабрики.
Но Прупис не знал, что такое кондитерская фабрика.
- Потом расскажешь, - отмахнулся он.
Он повел меня к одноэтажному зданию - чем-то жилье воинов было похоже
на подвал, в котором мы с Иркой провели два дня, но здесь стояли не нары,
а койки. И они были застелены серыми одеялами. У каждой койки была
тумбочка, а стены в изголовье кое-где были разрисованы. Там были
изображены воины или голые женщины - что выдавало вкусы моих сожителей.
Я знал, что убегу отсюда - и как можно скорее. Мне хотелось увидеть
Ирку, меня тревожил новый подвал - в нем пахло жестокостью. Я точно
ощущал: дом и двор - все вокруг было пронизано злобой и насилием.
Прупис провел меня по длинному залу, мимо коек. Кое-кто из воинов уже
вернулся в свою комнату - один что-то зашивал, сидя на кровати, несколько
человек уселись вдоль длинного стола, стоявшего между рядами кроватей...
Прупис подвел меня к кровати у стены и сказал:
- Здесь будешь спать.
Потом поглядел на меня, пощупал мои штаны, сшитые из куска мешковины,
и спросил:
- Ты настоящую одежду раньше носил?
Жилистый, худой смуглый человек, сидевший на соседней койке, сказал:
