введены в заблуждение плохими спонсорами.
Из леса и зарослей кустарника, что поднимался по обе стороны разбитой
дороги, все чаще высовывались дома, некоторые совсем разрушенные - просто
громадные груды кирпича или бетонных плит. Другие стояли, поднимаясь на
несколько этажей. Меня поразил мост, под которым не было реки, а протекали
какие-то полузаросшие дороги, затем справа показалась поднимающаяся над
лесом странная металлическая, проржавевшая, но тем не менее величавая
скульптура, которая изображала мужчину и женщину в странных нарядах,
которые одновременно сделали большой шаг вперед и вскинули над головами
некие предметы. Предмет в руке мужчины напоминал большой молоток, но что
держала женщина, я не догадался. Далее дорога провела нас мимо
обрушившейся арки, за которой в глубине виднелись какие-то крупные здания.
Я крутил головой, стараясь увидеть как можно больше. Удивительно, что
я прожил до двадцати лет в довольстве и неге, полагая, что весь мир
ограничивается нашим городком, универмагом, стоянкой, комнатой отдыха для
любимцев, несколькими залитыми бетоном улицами и серыми куполами
наблюдательной базы спонсоров на горизонте.
Уже несколько дней внутри меня все кипело, голова раскалывалась от
постоянного удивления. Но главное заключалось даже не в количестве и
многообразии вопросов, а в том, что почти каждый шаг ставил под сомнение
мою безграничную веру в спонсоров, преклонение перед ними - черту,
свойственную всем без исключения домашним любимцам.
Улицы Москвы были почти пусты, сквозь трещины асфальта росли трава и
кусты, порой глубокая колея огибала дерево, выросшее на мостовой, порой и
асфальта не было - впереди оказывалась яма, и ее приходилось преодолевать
по непрочному деревянному мосту. Но мосты существовали - значит, кто-то по
городу ездил.
Но как пешеходы, так и машины встречались очень редко. Сначала у арки
я увидел собранную из частей старых машин колымагу, в которой сидел
курчавый голый человек и громко пел. Колымага была нагружена досками и
бревнами. Потом, уже в той части города, где лес был реже, а дома выше, я
увидел патрульную машину спонсоров. Это зрелище мне было знакомо - точно
такие зеркальные машины обязательно ездили вечером и ночью и по нашему
городку. Помню в детстве они меня поражали тем, что снаружи были
отшлифованы до зеркального блеска. Когда такая машина едет по городу, в
своих округлых боках она отражает все: и небо, и окружающие деревья, и
дома. Но все в ней кажется искаженным, кривым; только поэтому и можно
рассмотреть машину и угадать ее форму. Когда-то на мой детский вопрос,
зачем они так делают, госпожа Яйблочко ответила, что, когда злые люди
хотят стрелить в такую машину, они обязательно промахнутся.
Навстречу нам, чуть приподнимаясь над ямами в асфальте и оттого не
шатаясь и не трясясь, медленно и даже торжественно пролетел патрульный
мобиль спонсоров. Боковые окна были опущены, как они всегда делают в
местах, где не ожидают опасности, и за ними были видны равнодушные, но не
страшные на расстоянии морды спонсоров. Спонсор увидел наш древний
автобус, но ничем не показал, что удивлен или заинтересован нашим
появлением, - как будто один кот встретил на улице другого - и разошлись.
И тут же в моем мозгу вспыхнуло очередное запрещение: людям, ради их
блага, запрещается пользоваться любыми скоростными средствами транспорта,
потому что они могут попасть в аварию и пострадать, а также представить
опасность для других транспортных средств...
- А они разрешают? - спросил я.
- А почему не разрешать? - удивился раб.
- Но мы едем!
- Пешком мы бы до стадиона долго не дошли.
Автобус наш свернул направо, и мы оказались на площади, очищенной от
кустов и деревьев, кое-где даже асфальт был подновлен - в ямы засыпана
земля.
За этой площадкой располагалось здание, которое было более всего
похоже на Римский Колизей - так назывался древний театр в Италии, где
когда-то были представления и бои гладиаторов. Он был построен так крепко,
что не разрушился за две тысячи лет, прошедшие между Римской империей и
счастливым прилетом спонсоров.
Огромное здание, к которому подъехал наш автобус, было в плачевном
состоянии: крыша его давно обрушилась, так же, как и верхняя часть стен,
но и в таком виде оно являло собой внушительное зрелище.
Перед ним площадь неожиданно для глаз была оживлена. По ней
передвигались как тележки со спонсорами, пешие спонсоры, так и люди,
которые жались к краям площади, но тем не менее вели себя спокойно, словно
имели право здесь находиться.
Спонсоры были в мирной одежде - они отдыхали. Может быть, неопытному
взгляду все спонсоры кажутся одинаковыми, и одежды их представляются
схожими - ничего подобного! Спонсоры придают громадное значение тому, как
одеваться, как подкрашивать морду и как двигать конечностями - это сложный
и понятный лишь для своих язык, куда более выразительный и откровенный,
чем слова, которые спонсоры произносят вслух. Как я уже понял, практически
никто из людей в этом внутреннем потайном языке не разбирался - даже
далеко не все любимцы его понимали. Но те из любимцев, кто хотел извлечь
пользу из знаний хозяев, отлично чувствовали все мелкие детали поведения и
настроения своего спонсора.
Глядя на спонсоров на площади, я видел, что они были несколько
взбудоражены, но без озлобления, потому что готовились к лицезрению
интересного зрелища.
Люди, которых я увидел, были в большинстве своем одеты в различные,
порой даже вызывающе яркие одежды, и, что удивительно, спонсоры на это не
реагировали. Встречались среди людей и обнаженные, но это были рабы
низкого уровня - носильщики паланкинов, водители повозок, уборщики,
подметальщики и продавцы воды. Зато я увидел нескольких персонажей, схожих
вызывающей клоунской одеждой с моим господином Ахметом.
Как много я еще не знал и не понимал! "Сколь много мне предстоит
узнать! - думал я, - и как осторожно я должен двигаться по этому пути,
чтобы меня не наказали".
При виде спонсоров мне захотелось спрятаться в автобусе, но
проницательный Прупис, заметив мои колебания, сказал:
- Если ты боишься, что тебя узнают, забудь об этом! Жабы вообще людей
если и различают, то только по цвету одежды. Потому наши власти так
разряжаются. А ты - любимец, раб, животное. Как только ты оделся, сразу
перестал для них существовать. Понял?
- Понял, - неуверенно сказал я.
Прупис улыбнулся и хлопнул меня по спине - от этого хлопка я вылетел
на мостовую. Отдышавшись, я стал принимать у раба оружие и доспехи, мы
носили их в комнату под стадионом, которая была выделена для нашей школы.
Затем туда прошли наши ветераны, за ними - тесной толпой -
первогодки. Батый подмигнул мне, Гурген только скользнул черным взглядом.
- Время есть, - сказал Прупис. - Одевайтесь не спеша. Сейчас придет
господин Ахмет и изложит диспозицию.
От волнения я пожелал отлить и спросил раба, знает ли он, где здесь
сортир. Тот объяснил, что надо пройти по коридору до поворота налево, а
там спуститься в полуподвал.
В сортире было нечисто и плохо пахло.
Когда я выходил из сортира, то, подходя к углу, услышал голоса и
остановился. Не потому, что хотел подслушать, а наоборот - не желал
попадаться на глаза неизвестно кому.
- Почему я должен отдавать тебе десять процентов? - спросил голос
пониже, басовитее. - И не мечтай! Кто победит?
- Слушай, Жан, - ответил высокий, знакомый мне голос, - мои люди,
если бы захотели, сделали из твоих котлету. Но уговор есть уговор: тебе
надо набирать очки, а у меня и без того репутация высокая. Так что забудь
о раскладе - пополам! А то я прикажу заняться тобой всерьез.
- Испугал! Видели мы одного такого пугальщика, - обиделся обладатель
баса. - Я иду тебе навстречу только из уважения к нашей старой дружбе.
- Вот и уважай, - ответил голос Ахмета.
Продолжая говорить, они пошли прочь, и я осторожно выглянул из-за
угла, а потом добежал до нашей комнаты.
Значит, они сговаривались о цене? О цене чего?
Ответ на этот вопрос я получил довольно быстро.
Когда я вошел в комнату, господин Ахмет в своем клоунском наряде
стоял посреди комнаты, окруженный ветеранами в доспехах и несколькими
юниорами в звериных шкурах с обтянутыми толстой кожей овальными щитами в
руках.
Среди юниоров я увидел и Батыя с Гургеном. Батый поднял руку,
приветствуя, господин Ахмет заметил этот жест и крикнул:
- Тим, не отвлекай людей, голову оторву!
Я отступил назад.
- Значит так, - продолжал ахмет речь, прерванную моим появлением, -
среди ветеранов будет двое раненых и один убитый. Муромец, ты встретишь
сегодня почетную смерть.
Вперед после некоторой паузы шагнул Илья Муромец. Я его знал только в
лицо.
- Слушаюсь, господин, - мрачно произнес он.
У меня кровь застыла в жилах.
- Тебе, Добрыня... - Ахмет был деловит и краток, - придется пролить
кровь.
- Меня в прошлый раз уже ранили, - сказал Добрыня, на котором
остановился взгляд Ахмета, - еще не зажило толком.
Все почему-то засмеялись.
- Ничего, потерпишь, - сказал Ахмет. - И еще ранят Соловья.
Рыцарь по прозвищу Соловей молча склонил голову. Все трое выглядели
удрученными, и мне понятна была их грусть. С особенным вниманием я
наблюдал за Муромцем. Мне хотелось увидеть на его лице отблеск
приближающейся смерти, но увидеть это было трудно, потому что рыцарь
неожиданно резко, со звоном опустил забрало.
Но откуда мог знать об этом господин Ахмет? Это умение заглянуть в
будущее или сговор с противником?
В низком помещении, стены которого, видно, уж сто лет никто не
удосужился покрасить, стояла гнетущая тишина. Было лишь слышно тяжелое
дыхание двух десятков человек, которые, как я теперь понимал, готовились
выйти на смертный бой. Я знал, мне еще Батый говорил, что в гладиаторском
деле есть немало хитростей и сговоров. Но где граница между театром и
трагедией жизни? Мир, в котором я оказался, был жесток, и те, кто в нем
прожили много лет, этого не замечали. Мне же, в сущности гостю, жестокость
и несуразность мира были очевидны.
Над нашей головой где-то в утробе громадного здания ударил гонг.
- Ну, ребята, собирайтесь, - сказал Ахмет. - Желаю счастья.
Мы с рабом, имени которого я так и не узнал, взяли по ведру с водой,
а Фельдшер - стопку тряпок и длинный рулон ситца, чтобы бойцам можно было
умыться, напиться и, если надо, перевязать раны.
Затем раб, уже знавший дорогу, провел меня длинным коридором к выходу
на арену.
Арена была велика, не менее ста шагов в ширину и вдвое больше в
длину, засеяна травой. Но трава во многих местах была вытоптана.
Разумеется, мое внимание привлекло не столько поле, сколько трибуны
стадиона. Они поднимались амфитеатром, окружая его. Правда, одна из трибун
обвалилась, и на ней никто не сидел, зато та, под которой мы вышли к полю,
и противоположная были заполнены народом.
Зрелище, представшее моим глазам, было настолько непривычным и
необыкновенным, что я запомнил его в деталях.
Первый ряд трибун был заполнен людьми в одинаковых темно-синих
одеждах. На головах у них были странного рода шапки с медным позолоченным
украшением спереди, в руках - резиновые дубинки. Это были милиционеры
особого назначения в парадной форме - так мне объяснил Фельдшер. За ними
ряда два или три занимали люди, одетые ярко и вызывающе, подобно господину
Ахмету. Затем, за широким проходом, по которому прогуливались милиционеры
