раба из тех, что жили здесь раньше. Перед первым возвышалась куча
застиранных тряпок - каждому из нас досталось по тряпке, а второй
вытаскивал из кучи и протягивал серую мешковину.
Это обрадовало бродяг, и они начали вытирать себя тряпками как
полотенцами, а мешковина, оказывается, была сшита как штаны. Мы сразу
стали неуклюжими, но когда пар рассеялся, я с удивлением понял, что не
узнаю спутников по загону и подземельям - горячая вода и мыло совершили с
людьми волшебные превращения, и я с трудом угадывал тех, кто меня колотил
или хотел убить.
Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно
пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал - люди бросились к нему.
- Давайте, жрите! - сказал раб. - Лысый велел, сказал, а то помрете в
цехе.
Многие засмеялись. Люди были рады.
Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.
- А тебе, длинный, - сказал раб, - не положено. Ты людей без шамовки
оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!
И я отошел, хотя был на две головы выше раба и мог бы свалить его
одним ударом.
Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню.
Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах. Удивительно, до
чего легкомысленны эти особи! - думал я. Не зря спонсоры неоднократно
обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться
на войну - но только покажи им кусочек хлеба, они забудут о принципах!
Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.
Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала
меня. Мокрые волосы этой женщины завивались в кольца, и казалось, что
вместо головы у нее солнце с лучами - такого ослепительно рыжего цвета
были эти кудри.
Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.
У нее было треугольное лукавое лицо, большие зеленые глаза и
множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался
этой женщиной, а она вдруг сказала:
- Чего уставился, красавчик?
И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.
- Тебя не узнаешь, - сказал я.
- А тебя что, узнаешь, что ли? - Она рассмеялась, и я увидел, что у
нее нет передних зубов.
- А где зубы? - спросил я.
- А вышибли. Били и вышибли.
Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут же
вошел надсмотрщик Хенрик и велел выходить к двери. Отмытые, мы ему
понравились:
- На людей похожи, - сказал он. - Я уж не надеялся, что людей увижу!
- Он расхохотался тонким голосом, и мы все засмеялись. Глядя друг на
друга, мы понимали, что он имел в виду.
- Кто здесь уже был? - спросил Хенрик. - Не бойтесь, шаг вперед. Я
драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.
Ирка и еще человек пять шагнули вперед.
- Вы работу знаете, - сказал он. - Вам и быть бригадирами. А потом
разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму сделает,
получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте на себя.
Поголодаете... как сегодня! - он засмеялся вновь, видно, уже знал, что у
нас приключилось.
Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня по
ноге и спросил:
- Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?
Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:
- Я нечаянно.
- Ты у меня в бригаде будешь, - сказала рыжая Ирка. - Нас, я думаю,
на перегрузке будут держать. На забой не возьмут - слишком сложная работа,
понял?
- Нет.
- Я так и думала, что нет.
Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие лампы, но
от этого подвал был еще более неприглядным. Стены его были до половины
испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был покрыт бурой жижей. Через
весь сводчатый зал тянулся широкий транспортер, грязный, старый, даже
порванный и неаккуратно скрепленный в некоторых местах. В тот момент,
когда мы, числом с полдюжины, вошли в зал, навстречу нам поднимались люди
из предыдущей смены. Они были также измазаны, как и все в том зале, их
шатало от усталости, а одного из сменщиков, невысокого молодого человека,
одетого, как и все мы, в мешковину, вдруг вырвало чуть ли не нам под ноги.
Он корчился, отвернувшись к стене, но никто не обращал внимания, а когда
пришедший с нами жирный раскоряка с одутловатым лицом начал было
материться, Ирка прикрикнула на него:
- Заткнись, не знаешь - не лезь.
В подвале царил тяжкий запах страха и смерти - я не мог объяснить, из
чего он складывался...
Транспортер уходил в соседнее, не видное мне помещение, отделенное от
нашего подвала резиновой занавеской. Оттуда доносился глухой шум - редкие
удары, тонкий крик, ругань, возня, снова удары... будто там кипел бой.
По обе стороны транспортера стояли два могучих мужика, единственной
одеждой которых были кожаные, вымазанные чем-то бурым, передники, а в
руках они держали металлические дубинки.
Вся эта обстановка подействовала на меня удручающе. Лишь одно желание
руководило мной - удрать.
Я с трудом проглотил слюну и спросил Ирку:
- Что здесь?
- Увидишь, - коротко сказала она, подходя к груде резиновых фартуков,
лежавших на столе у транспортера, беря и завязывая его сзади.
- Мне тоже? Он же грязный.
- А ты думал, теперь всегда чистым будешь?
Мне показалось, что Ирка тоже боится, но не смеет признаться мне в
своей слабости. Она же бригадир и старожил к тому же.
- Что надо делать?
- Фартук надень, а то себя не узнаешь.
Я подчинился ей, как уже привыкал подчиняться. Она завязала мне
фартук на спине - запах смерти и мучений был теперь близок, я как бы
закутался в смерть.
По виду других моих спутников я понял, что они испытывали такие же,
как я, отвратительные чувства.
И вдруг транспортер дернулся и со скрипом двинулся в нашу сторону.
Мужики у резинового занавеса подняли дубинки - они были наготове...
И тут... неожиданно!..
Раздвинув своим весом занавес, на транспортере закрутился серый
метровый червяк - ничего подобного мне видеть еще не приходилось. Он был
страшен и, наверное, ядовит. Я не знал, как он попал в наш подвал, и
рванулся было бежать, но тут увидел, что мужики ждали его появления,
потому что один из них, примерившись, ловко ударил металлической дубинкой
червяка по голове, и он, дернувшись, замер.
Пока червяк медленно плыл на транспортере, я успел разглядеть его.
Убитое существо более всего напоминало громадную метровую гусеницу,
покрытую серой шерстью и снабженную сотнями маленьких ножек. Некоторые из
ножек еще дергались. Голова гусеницы была относительно велика, глаза -
выпученные, как у стрекозы... Я бы и далее с отвращением рассматривал это
животное, но тут резиновый занавес раздался снова, и появилось сразу
несколько таких существ, на этот раз мертвых.
Как только гусеница доехала до конца транспортера, Ирка приказала:
- Хватай! Тимка - за голову, Жирный - за хвост, а ну!
Сама она толкнула широкую плоскую тележку на низких колесах таким
образом, чтобы она оказалась у конца транспортера. И тогда, частично от
собственного веса, а частично от наших с Жирным усилий, тело гусеницы
кулем свалилось на тележку.
Так как к концу транспортера уже подъезжали сразу несколько
наваленных друг на дружку гусениц, то в дело пришлось вступить и другим
членам Иркиной бригады. Гусеницы оказались страшно тяжелыми - по пуду, не
меньше, и уже через полчаса я вымотался.
В наши обязанности входило грузить битых гусениц на тележки и
выкатывать тележки в боковой зал, где за длинными оцинкованными столами со
сливами, ведущими в эмалированные ванны под ними, стояли подобные нам
бродяги, которые взваливали гусениц на столы и свежевали их.
Если какая-нибудь из гусениц оказывалась недобитой, мужики у начала
транспортера должны были ее уничтожить. Почти всегда это им удавалось, но
одна из гусениц, которую я подхватил было, чтобы перевалить на тележку,
приоткрыла стрекозиные глаза, как будто зевнула, показав острые, длинные,
как у хищной рыбы, зубы. Я испугался и отпрыгнул в сторону - а вдруг она
ядовитая? На мой крик подскочил мужик с дубинкой и добил гусеницу.
Так мы бегали, сваливали, грузили, отвозили гусениц часа два-три -
точно не скажу. Я только знаю, что сначала я смертельно устал, руки
отваливались, и все время мутило от запаха крови гусениц - из них вытекало
много крови. Но потом я постепенно вошел в тупой ритм работы и даже
научился отдыхать - ведь транспортер нередко ломался, да и гусеницы шли
неровным потоком.
Один раз транспортер сломался, и после всяких криков и ругани пришел
человек с чемоданчиком - он достал инструменты и принялся чинить
транспортер. Мы смогли отдохнуть.
- Лучше помереть, чем такая работа, - сказал я, прислоняясь спиной к
транспортеру.
Ирка достала из волос сигарету, Жирный чиркнул спичкой и сказал:
- Оставишь затянуться?
- Вы курите? - удивился я.
- Нет, выпиваем, - сказала Ирка. - Еще вопросы будут?
- Зачем мы это делаем? - спросил я.
- Так это же ползуны!
- Конечно, ползуны, - вторил ей Жирный, глядя на сигарету. - А ты,
Ирка, почаще затягивайся, чтобы зазря не горело.
- Откуда они?
- Спонсоры их с собой привезли, из икры разводят, откармливают, а
потом, когда они в тело войдут, их убивают.
- Спонсоры не едят мяса!
- Ах ты, любимчик! - Ирка усмехнулась.
- Спонсоры - вегетарианцы.
- Спонсоры едят пруст. Едят?
- Но это печенье.
- Что в лоб, что по лбу, - сообщила мне Ирка. - Но делается это самое
печенье из ползунов. Неужели они тебя ни разу не угостили?
И тут меня вырвало, и я постарался убежать в угол, а надо мной многие
засмеялись. Конечно же, я ел пруст - круглые такие лепешки. Бывают
сладкие, бывают соленые.
Я еще не пришел в себя, как заявилась мадамка в сером ворсистом
платье. Она была встревожена поломкой транспортера.
- Дурачье! - кричала она на механика. - У меня разделочные сейчас
встанут! Ты хочешь, чтобы меня вместо этих тварей в расход пустили! А ну,
поторапливайся. А вы что расселись?
Мы уже не расселись, мы стояли смущенные от того, что не работаем,
хотя делать нам было нечего.
- А ну, в тот зал, помогайте свежевать!
Мысль о том, что я должен буду резать этих отвратительных гусениц,
была столь ужасна, что я предпочел бы сам умереть, но тут, к счастью,
транспортер двинулся вновь, и я был рад, что занимаюсь хоть и трудным, но
относительно чистым трудом. А потом, от усталости, радость испарилась...
Дальнейшее я помню урывками - я даже о голоде забыл, и тут Ирка
хрипло закричала:
- А ну, шабаш работе, пошли в казарму.
Я не сразу сообразил, что это относится и ко мне. У меня даже не было
времени осмыслить удивительный факт, с которым я столкнулся: Яйблочки и их
телевизор учили меня, что спонсоры вегетарианцы, к чему они всегда
призывали и нас, людей.
Мы с трудом сбросили намокшие фартуки и потянулись к лестнице.
Каждый шаг давался мне со страшным трудом. Я помню, как мылся в душе,
чтобы отделаться от зловония. Но как мне удалось взобраться на верхние
нары - загадка. И я сразу заснул. Ирка, как она потом сказала, даже не
смогла меня растолкать, когда привезли ужин и раздавали хлеб.
Я просыпался, представляя себе, что нежусь на мягкой подстилке у
кухонных дверей, и госпожа Яйблочко мирно возится у плиты, готовя завтрак
из концентратов для себя и мужа - спонсорам наша пища, как правило,
непригодна, и они питаются консервами... Вот с этим чувством жалости к
