в ней подозрений.
- А на господина Яйблочко ты не сердись, - говорила спонсорша,
перебирая мои кудри, - он бывает груб, но он всегда справедлив. Ты же
знаешь, у него в части много организационных проблем, и он не может
позволить себе расслабиться. С вами, людьми, все время жди подвоха. Вы как
испорченные дети.
- Почему испорченные?
- Потому что норовите сделать гадость исподтишка, потому что не
помните добра, потому что лживы... потому что... миллион причин! А ты чего
на меня уставился? Наелся - иди погуляй. Но за забор - ни шагу.
Я послушно поклонился Яйблочке и подождал, пока ее зеленая чешуйчатая
туша уплывет из кухни. И тут же кинулся в сад. Сердце подсказывало мне,
что Инна ждет меня там или выглядывает из своего окошка, чтобы выйти, как
только я появлюсь.
Я прошел через газон, присел у бассейна, пощупал ступней воду. Вода
была холодной. Я прошел к кустам, что разрослись у изгороди и надежно
скрыли бы тех, кто пожелал уединиться от любопытных глаз.
Там было пусто. И пустота эта была насыщена звоном насекомых, щебетом
птах и подобными мирными, совсем не городскими звуками. Старшие говорят,
что раньше на Земле было не так тихо и красиво, но спонсоры запретили
вонючие двигатели и разрушили вредные заводы. Сами они не нуждаются во
многих вещах, производимых людьми, и люди тоже быстро отвыкли от таких
предметов, как ботинки или печки, даже от одежды, отчего теперь, как мне
рассказывали, люди живут только в теплых местах нашей планеты.
- Тим, - сказала Инна, заглядывая в кусты. - Я так и знала, что найду
тебя здесь.
- А я специально сюда пришел, - сказал я. Я был счастлив. Но не мог
объяснить мое чувство. Оно не было тем чувством, в котором меня так
подозревали хозяева. Мне хотелось смотреть на Инну и если дотронуться до
нее - то только кончиками пальцев.
- Тебя били? - спросила Инна.
- Вчера, - сказал я. - Из-за тебя.
- Из-за меня? - Глаза у нее были синие, ласковые.
- Они решили, что я слишком... слишком несдержанно себя веду. Что
пришло время меня... - и тут язык у меня не повернулся сказать, в чем
дело, хотя в этом не было тайны или чего-нибудь необычного - больше трех
четвертей мужчин после двадцати лет подвергались ампутации этих органов
для их собственного блага и в интересах демографии.
- Не может быть! - догадалась Инна. - Только не это!
- Почему? - вырвалось у меня. Мне хотелось услышать приятный для меня
ответ.
Инна отвернулась. Вопрос ей не понравился. Видно, показался циничным.
- Прости, - сказал я. Я почувствовал себя виноватым перед этой
девушкой. Я любовался ее профилем - у Инны был короткий нос, который чуть
подтягивал к себе верхнюю губу и приоткрывал белые зубки. - Прости,
зайчонок.
- Ты дурак, - сказала Инна. - У тебя, наверное, никогда девушки не
было.
- Откуда? - согласился я. - Меня ведь щенком взяли, из питомника. Так
и живу домашним любимцем. Я другой жизни и не знаю.
- А я помню мою маму! - сказала Инна.
- Не может быть!
Это было так удивительно. Никто не должен знать родителей. Это
преступление. Это аморально. Любимец принадлежит тому спонсору, который
первым сделал на него заявление.
- Она сама созналась, - прошептала Инна. - Рассказать?
- Конечно, расскажи.
Инна подсела ко мне поближе, так что наши плечи касались. Я положил
ладонь ей на коленку, и она не сердилась. Почему, подумал я, она упрекнула
меня тем, что у меня не было девушки? Значит, у нее кто-то уже был?
Эта мысль несла в себе горечь, какой мне никогда еще не приходилось
испытывать.
- У нас в доме была еще одна любимица, старше меня, - сказала Инна. -
Она меня многому научила. И она мне рассказывала о людях, которые живут на
воле.
- Ты об этом не знала?
- Я только знала, что плохо жить не в доме.
В этот момент совсем близко затрещали сучья, затопали тяжелые шаги. Я
даже не успел отскочить - отвратительный жабеныш, сынок спонсора Инны,
навалился на меня и стал заламывать мне руки.
- Вот чем ты занимаешься! - рычал он.
Я успел увидеть, как он наподдал ножищей в бок Инне, и она отлетела в
сторону. Но я был бессилен помочь ей - жабеныш уже тащил меня из кустов,
выворачивая руку, и я вопил от боли.
На мой вопль выскочила госпожа Яйблочко.
Она возмущенно заверещала:
- Как ты смеешь! Это не твой любимец! Сейчас же перестань мучить
Тимошку!
А жабеныш, не отпуская меня, верещал в ответ:
- А вы посмотрите, вы посмотрите, чем он в кустах занимался! Она у
нас еще девочка, она еще невинная, насильник проклятый! Ты от меня живым
не уйдешь.
Он наступил мне на живот, и я понял, что еще мгновение, и я погибну -
видно, это почувствовала и моя Яйблочко. И несмотря на пресловутую
сдержанность и рассудочность спонсоров, мысль о возможной потере любимца
настолько ее разгневала, что она кинулась на жабеныша и принялась
безжалостно молотить его зелеными чешуйчатыми лапами. Тот сопротивлялся,
но был всего детенышем, да еще детенышем, посмевшим на чужой территории
драться с хозяйкой дома, - так что я был спасен, и через несколько минут,
подвывающий от боли и унижения, наш сосед удалился в свой садик и принялся
оттуда ворчать:
- Где эта мерзавка, где эта тварь развратная? Я ей покажу... Мамаааа,
меня госпожа Яйблочко избила...
- Вот видишь, - сказала моя спонсорша, помогая мне подняться и дойти
до дома, чего без ее помощи я бы совершить никак не смог. - Мы были
совершенно правы: если тебе не сделать операцию, то ты и дальше будешь
попадать в неприятные истории. И не надо отворачиваться и плакать, не надо
слезок, мой дорогой. Это так быстро и под наркозом. Ты проснешься
счастливым, а я тебе испеку пирожок. Ты давно просил у меня пирожок с
капустой.
Я молчал, борясь со слезами. Она ведь была в сущности доброй
спонсоршей. У других людей хозяева бывают куда более жестокие и грубые.
Иной бы даже и говорить ничего не стал - отвезли куда надо, сделали что
надо - и ходи счастливый!
Я лежал на подстилке в своем углу, и странные, несвязные мысли
медленно кружились в голове. Вдруг я подумал, что у меня, наверное,
никогда не будет разноцветного электронного ошейника, как у Вика. Ведь
спонсоры мной недовольны. И тут же мысль перескочила на мое собственное
преступление, и я понял, что преступления не было. Я даже хотел было
вскочить и пойти к хозяйке и сказать ей, что я и не пытался обидеть Инну,
то есть напасть на нее... и в конце концов это наше дело, дело людей, как
нам обращаться друг с другом! Я не собираюсь целовать спонсоршу Яйблочко!
Тут я неожиданно для себя хихикнул, но, к счастью, она меня не услышала.
Она уже уселась за вышивание флага для полка спонсора Яйблочко, потому что
старый истрепался на бесконечных маневрах и парадах.
Я повернулся на спину, но спина болела - что-то мне этот зеленый
жабеныш повредил. Пришлось лежать на боку... Я понимал, что обречен, и
хотя мой опыт в любви был умозрительным, и за те девятнадцать лет, что я
прожил на свете, мне не приходилось быть близким с женщиной, другие
любимцы показывали мне картинки и рассказывали - чего только не
наслушаешься в комнате отдыха для домашних любимцев! Раньше я не знал, что
теряю в случае операции, которой должен покориться, да и не задумывался об
этом... Но теперь я встретил Инну и все изменилось - мысль об операции для
меня ужасна... но почему? Ведь не стал мне отвратительней дантист после
того, как заболел зуб? Глупо и наивно... Какое мне дело до продолжения
какого-то рода? Нас, домашних любимцев, это не касается. Хотя как-то в
комнате отдыха рассказывали, что у одних спонсоров жили вместе и спали на
одной подстилке домашний любимец и домашняя любимица, хоть это и строго
запрещено. И когда они подросли, то стали... в результате у любимицы
родился маленький ребеночек. Его хотели утопить, чтобы скрыть
преступление, его кинули в речку, а он не утонул, его подобрали, а потом
один умный следователь разгадал эту тайну... впрочем, не помню, врать не
буду.
Так я и заснул... потому что был избит и морально подавлен.
Я несколько раз просыпался за тот день. Сначала от шума, потому что
пришли соседи - спонсорша и ее жабеныш, который нажаловался на мою
хозяйку. Был большой скандал, причем обе зеленые дамы угрожали друг дружке
своими мужьями, и это было курьезно. Потом соседка начала кричать, что
меня надо обследовать на случай, если у меня заразная болезнь, на что моя
хозяйка сказала, что это у Инны заразная болезнь... В общем, жабы
развлекались, а я прятался на всякий случай за плитой, потому что не
исключал, что меня побьют.
Обошлось. Соседи ушли, а хозяйка пришла на кухню, встала у плиты и,
заглядывая сверху в щель, прочла мне нотацию о том, что бывают
неблагодарные твари, в которых вкладываешь силы, нервы, время, а они не
отвечают взаимностью. Я догадался, кто эта тварь, и огорчился. Значит, они
все же повезут меня на операцию.
Вечером я получил подтверждение своим страхам - хозяева, как всегда
убежденные в том, что ни один домашний любимец не выучит их паршивый язык,
спокойно обсуждали мою судьбу.
- Я убеждена, что наш Тимошка и пальцем ее не тронул, - говорила
госпожа. - Она сама его заманила в кусты с известными намерениями. Ты же
знаешь, как быстро развиваются их самочки.
- Но соседский детеныш тоже хорош!
- Я виню себя в несдержанности.
- Он напал на тебя на нашей территории.
- Но он еще слабый и глупый...
Я дремал, вполуха слушая этот неспешный разговор. И вдруг проснулся.
- Ты завтра позвонишь ветеринару? - спросила хозяйка.
Еще ничего не было сказано, а в мое сердце вонзилась игла.
- А почему ты сама не сможешь?
- У него наверняка очередь, месяца на два - сколько приходится
проводить операций!
- Это точно, я все-таки сторонник гуманной точки зрения, - бурчал мой
спонсор, - лишних надо топить. Топить и топить. И тогда не будет проблем с
ветеринарами.
- Ты хотел бы, чтобы Тимошу утопили?
Хозяин понял, что хватил через край, и отступил:
- Тимоша исключение, - сказал он. - Он как бы часть дома, он мне
близок, как этот стул...
Сравнение было сомнительное. По крайней мере для меня оно прозвучало
угрожающе. Старые стулья бросают в огонь.
- Ладно, - сказал спонсор, - я сам позвоню и договорюсь. А ты напиши
официальное примирительное письмо соседям. Я его отнесу. Нам с ними жить,
а он - второй адъютант гарнизона.
Мне было грустно, что мои хозяева - не самые сильные на свете. Мне
хотелось бы, чтобы они были всесильны и не боялись каких-то паршивых
жабенышей... Потом я стал уговаривать себя, что ветеринар так занят, что
не сможет сделать операцию еще целый год... а к тому времени мы что-нибудь
придумаем и, может, даже убежим вместе с Инной, или мои спонсоры сжалятся
над моими чувствами и купят Инну у наших соседей. Мы с ней будем жить
здесь и спать на моей подстилке, а нам купят с ней одинаковые трехцветные
ошейники... С такими счастливыми мыслями я заснул.
Но проснувшись, я понял, что радоваться нечему.
Каждый телефонный звонок я воспринимал как звон погребального
колокола, каждый пролетающий флаер мне казался вестником злой судьбы. Но
судьба молчала до шести вечера. Именно тогда позвонил хозяин. Его зеленая
морда занимала весь экран телефона, и я, стоя за спиной хозяйки, слышал
каждое слово.
- Все в порядке, - сказал спонсор, словно разговор шел о том, чтобы
купить мне на зиму новую попонку, - я нажал на него, сказал, что Тимофей
представляет опасность для окружающих ввиду его чрезвычайной
