- Чувак, да ты же трахаешься только со старыми перечницами.
- Сквозь донышко бутылки они выглядят на семнадцать.
Он стал мне объяснять характер своей работы: что-то связанное с чисткой
внутренностей конфетных автоматов. Липкая, грязная работа. Босс нанимал
только бывших зэков и урабатывал их задницы до полусмерти. Материл их
яростно днями напролет, а они с этим ничего поделать не могли. Он им
недоплачивал, и с этим тоже ничего сделать было нельзя. Если они начинали
скулить, их вышвыривали на улицу. Многие отрабатывали химию. Бозз держал
их за яйца.
- Он у вас похож на парня, которого следует замочить, - сказал я Лу.
- Ну, я ему нравлюсь, он говорит, что я - лучший работник, который у
него был, но мне надо завязать, ему нужен человек, на которого можно
положиться. Он даже меня как-то раз к себе приглашал, нужно было что-то
покрасить, и я ему ванную покрасил, неплохо получилось. У него дом в
горах, большой такой, а видел бы ты его жену. Я никогда не думал, что их
такими делают, такая красивая - и глаза, и ноги, и тело, и как она ходит,
говорит, господи.
6.
Что ж, Лу слово держал. Некоторое время я его действительно не видел,
даже по выходным, а сам тем временем переживал нечто вроде личного ада. Я
стал очень дерганый, нервов никаких - чуть где что крякнет, я уже из шкуры
выпрыгиваю.
Боялся ложиться спать: один кошмар за другим, каждый ужаснее
предыдущего. Если засыпаешь в полной отключке, тогда нормально, а если
ложишься полупьяным или, что еще хуже, на трезвяк, тогда начинаются сны,
только до конца не уверен, то ли ты спишь, то ли действие происходит у
тебя в комнате, поскольку снится тебе сама комната, грязная посуда, мыши,
смыкающиеся стены, засранные трусики какая-то блядь кинула на пол, кран
капает, снаружи луна как пуля, машины, полные трезвых и откормленных, фары
светят прямо в окно, все, все, а ты в каком-то темном углу, темном темном,
и помощи не дождешься, и причины нет, нет нет никакой причины вообще,
темный потный угол, тьма и грязь, вонь реальности, вонь всего абсолютно:
пауков, глаз, хозяек, тротуаров, баров, зданий, травы, нет травы,
света, нет света, ничего тебе не принадлежит. Розовые слоны мне никогда не
являлись, зато было много маленьких человечков со злобными проказами, или
за спиной высился один громадный человек, чтобы придушить тебя или вонзить
зубы в затылок, полежать у тебя на спине, а ты потеешь, не в силах
пошевельнуться, а эта черная, вонючая, волосатая тварь давит на тебя на
тебя на тебя.
А если не кошмары, то когда сидишь днем, часы невыразимого ужаса, страх
распускается в самом центре тебя, словно гигантский цветок, его невозможно
проанализировать, понять, почему он и отчего становится хуже. Часы сидения
в кресле посреди комнаты, выебанный и высушенный. Посрать или поссать -
невероятное усилие, чепуха, а причесаться или почистить зубы - смешные и
безумные поступки. Вброд по морю огня. Или налить воды в стакан - кажется,
у тебя нет права наливать воду в стакан. Я решил, что сошел с ума,
негоден, а от этого чувствовал себя грязным. Сходил в библиотеку и
попробовал найти книги о том, что заставляет людей чувствовать себя так
же, как и я, но таких книг не было, а если и были, я их не понимал. Поход
в библиотеку едва ли оказался легче - все выглядели такими уютными,
библиотекари, читатели, все, кроме меня. Мне сложно было даже сходить в
библиотечную уборную - там бродяги, гомики смотрят, как я ссу, они все
казались сильнее меня, ничем не обеспокоенные, уверенные в себе. Я все
время сваливал оттуда, переходил через дорогу, вверх по винтовой лестнице
бетонного здания. Где хранились тысячи ящиков с апельсинами. Надпись на
крыше другого здания гласила ИИСУС СПАСАЕТ, но ни Иисус, ни апельсины не
значили для меня ни хера, когда я поднимался по той винтовой лестнице и
заходил в бетонное здание. Я всегда думал: вот где мне место, внутри этой
бетонной гробницы.
Мысль о самоубийстве жила во мне постоянно, сильная, как мурашки,
бегавшие у меня по запястьям. Самоубийство было единственной положительной
вещью. Все остальное отрицательно. А еще был Лу, довольный, что может
чистить внутренности конфетных автоматов, чтоб не сдохнуть с голоду. Он
был мудрее меня.
7.
В то время в баре я встретился с дамочкой, постарше меня, очень
разумной. Ноги у нее по-прежнему были хороши, присутствовало странное
чувство юмора, а одевалась она очень дорого. Она скатилась по лестнице от
какого-то богача. Мы отправились ко мне и зажили вместе. Она была очень
хорошим кусочком жопки, но вынуждена была все время пить. Звали ее Вики.
Мы трахались и пили вино, пили вино и трахались.
У меня была библиотечная карточка, и я ходил в библиотеку каждый день.
Про самоубийство я ей не рассказывал. Мои возвращения домой из библиотеки
всегда были одной большой шуткой. Я открывал дверь, она на меня смотрела:
- Как - не принес книг?
- Вики, у них нет книг в библиотеке.
Я заходил, вытаскивал бутылку (или бутылки) вина из пакета, и мы
приступали.
Однажды после недельного запоя я решил себя убить. Ей говорить не стал.
Прикинул, что сделаю это, когда она отвалит в бар искать себе
"живчика". Мне эти жирные клоуны, трахавшие ее, не нравились, но она
приносила деньги, виски и сигары. Про то, что я - единственный, кого она
любит, она мне тоже тележила.
Называла меня "Мистер Вэн Жопострой" - почему, я так и не понял. Она
напивалась и все время твердила:
- Ты думаешь, что крутой, думаешь, что ты - мистер Вэн Жопострой!
А я в то время разрабатывал план, как убить себя. Однажды настал день,
когда я уверился, что могу это сделать. После недельного запоя, голимый
портвейн, мы покупали огромные кувшины и выстраивали их на полу, а за
огромными кувшинами мы выстраивали винные бутылки обычного размера, 8 или
9, а за обычными бутылками - 4 или 5 маленьких. И ночь, и день потерялись.
Один трах, базары и кир, базары, кир и трах. Неистовые ссоры,
заканчивавшиеся любовью. Сладенькой свинкой она была в смысле потрахаться,
тугой и егозливой. Одна такая баба на 200. С большинством остальных это
типа комеди, шуточки. Как бы то ни было, может из-за всего этого, из-за
кира и тех жирных тупых быков, что трахались с Вики, мне стало очень
погано, накатила депрессия, однако, что, к чертовой матери я мог тут
сделать? за токарный станок встать?
Когда вино кончилось, депрессия, страх, бессмысленность продолжать
взяли верх, и я понял, что могу это сделать. Только она вышла из комнаты,
для меня все кончилось. Как именно, я не очень уверен, но существовали
сотни способов. У нас была маленькая газовая плитка. Газ чарует. Газ -
вроде поцелуя. Оставляет тело нетронутым. Вина нет. Я едва ноги
передвигал. Армии страха и пота носились по всему телу вверх и вниз. Все
достаточно просто. Самое большое облегчение:
никогда больше не придется обгонять другое человеческое существо на
тротуаре, видеть, как они идут в своем жире, видеть их крысячьи глазки, их
жестокие грошовые хари, их животное цветение. Что за сладкий сон - никогда
больше не смотреть в другое человеческое лицо.
- Схожу посмотрю в газету, какой сегодня день, ладно?
- Конечно, - ответила она, - конечно.
Я вышел из квартиры. В вестибюле - ни души. Никаких человекообразных.
Времени около 10 вечера. Я спустился на провонявшемся мочой лифте. Много
сил потребовалось, чтобы решиться и шагнуть в пасть этому лифту. Я
спустился с горки. Когда вернусь, ее уже не будет. Стоило пойлу
закончиться, как она начинала шевелить поршнями очень быстро. Тогда и
сделаю. Но сначала мне нужно было узнать, какой сегодня день. Я спустился
с горки - возле аптеки стоял газетный киоск. Я посмотрел на дату в газете.
Пятница. Очень хорошо - пятница.
День как день. Это что-то да значило. И тут я прочел заголовок:
ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ
УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ
Я не очень понял. Склонился поближе и перечитал. То же самое:
ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ
УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ
Черным по белому, крупным шрифтом, заголовок первой полосы. Изо всех
важных вещей, происшедших в мире, для заголовка они выбрали эту.
ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ МИЛТОНА БЕРЛЯ УБИТ
УПАВШИМ НА ГОЛОВУ КАМНЕМ
Я перешел улицу, чувствуя себя гораздо лучше, и зашел в винную лавку.
Купил две бутылки портвейна и пачку сигарет в кредит. Когда я вернулся,
Вики все еще была дома.
- Какой сегодня день? - спросила она.
- Пятница.
- Ладно, - ответила она.
Я налил два полных стакана вина. В маленьком стенном холодильнике
оставалось еще немного льда. Кубики плавали в стакане гладко.
- Я не хочу делать тебя несчастным, - сказала Вики.
- Я знаю, что не хочешь.
- Отпей первым.
- Конечно.
- Пока тебя не было, под дверь подсунули записку.
- Ага.
Я отхлебнул, поперхнулся, зажег сигарету, отхлебнул еще раз, потом она
протянула мне клочок бумаги. Теплая лос-анжелесская ночь. Пятница. Я
прочел записку:
Дорогой мистер Чинаски: У вас есть время до среды, чтобы уплатить за
квартиру.
Если не оплатите, вылетите вон. Я знаю про всех тех женщин у вас в
комнате. К тому же, вы слишком шумите. И разбили окно. Вы платите за свои
привилегии. Или должны платить. Я к вам была слишком добра. А теперь
говорю: следующая среда или выметайтесь. Жильцы устали от вашего шума,
мата и пения днем и ночью, днем и ночью, я - тоже. Жить здесь, не платя за
квартиру, вы не сможете. Не говорите, что я вас не предупреждала.
Я высосал остаток вина, чуть не сблевнул. В Лос-Анжелесе стояла теплая
ночь.
- Я устала ебаться с этими придурками, - сказала она.
- Я достану денег, - ответил я.
- Как? Ты ведь ничего не умеешь.
- Я знаю.
- Так как ты собираешься это делать?
- Как-нибудь.
- Последний парень выебал меня три раза. У меня пизда болела.
- Не волнуйся, крошка, я гений. Беда только в том, что этого никто не
знает.
- Гений чего?
- Не знаю.
- Мистер Вэн Жопострой!
- Он самый. Кстати, ты знаешь, что двоюродному брату Милтона Берля на
голову камень свалился?
- Когда?
- Вчера или сегодня.
- А какой камень?
- Понятия не имею. Наверное, какой-нибудь здоровый камень сливочного
цвета.
- Кого это волнует?
- Меня нет. Меня точно не волнует. Вот только...
- Только что?
- Только, мне кажется, из-за этого камня я остался в живых.
- Ты говоришь, как жопа с ручкой.
- Я и есть жопа с ручкой.
Я ухмыльнулся и разлил по стаканам вино.
ВСЕ ЖОПЫ МИРА И МОЯ
"ничьи страдания не больше того, что суждено природой."
- из разговора, подслушанного за игрой в кости
1.
Шел девятый заезд, и лошадь звали Зеленый Сыр. Он опередил на 6, и я
вернул 52 за 5, а поскольку все равно ушел далеко вперед, за это надо было
выпить.
- Плесни-ка мне зеленого сыру, - сказал я бармену. Его это не смутило.
Он знал, что я пью. Я облокачивался на его стойку весь день. Я был под
сильной мухой всю ночь до этого, а когда вернулся домой, то, разумеется,
надо было усугубить. Я был полон решимости. Во мне плескались скотч,
водка, вино и пиво. Около 8 вечера позвонил какой-то гробовщик и сказал,
что хотел бы меня видеть.
- Прекрасно, - ответил я, - притащи выпить.
- Ты не возражаешь, если я прихвачу друзей?
- У меня нет друзей.
- Я имею в виду, моих друзей.
- Мне плевать, - ответил ему я.
Я зашел на кухню и налил в стакан на 3/4 скотча. Выпил залпом, как в
старые добрые дни. Я, бывало, выхлестывал квинту за полтора-два часа.
- Зеленый сыр, - сказал я кухонным стенам. И открыл высокую банку
ледяного пива.
2.
Гробовщик приехал, сел на телефон, и довольно скоро в квартиру входило
множество странных людей, и все с собой несли выпивку. Женщин среди них
было много, и мне хотелось изнасиловать всех. Я сидел на ковре, ощущал
электрический свет, чувствовал, как напитки маршируют сквозь меня, будто
на параде, будто идут в атаку на тоску, будто идут в атаку на безумие.
