профессиональной борьбы, сериала Я Люблю Люси и Джорджа Путнэма. Мы играем
по-крупному и не верим ни в злобу, ни в насилие. Правильно, Клифф?
- Правильно, - отозвался Андервуд.
- Давай покажем ему рекламу, - сказал Мэйсон.
- Давай, - ответил Андервуд.
Мэйсон встал из-за стола и двинулся на Андервуда.
- Ты, сукин сын, - сказал он. - Я тебя прикончу. Твоя мать глотает
собственную вонь из жопы, и у нее мочеиспускательный тракт весь в сифилисе.
- А твоя мать жрет маринованное кошачье дерьмо, - сказал Андервуд.
Он отлип от окна и пошел на Мэйсона. Мэйсон замахнулся первым. Андервуд
отшатнулся и ударился о стол.
Левой Мэйсон захватил шею Андервуда, а кулаком правой лупил его по
башке.
- У твоей сестры сиськи с жопы болтаются и в унитазе полощутся, когда
она срет, - сообщил Мэйсон Андервуду. Андервуд отогнул одну руку назад и
перекинул Мэйсона через голову. Мэйсон с грохотом шарахнулся о стену.
Потом поднялся, подошел к столу, сел на вращающийся стул, взял из
пепельницы сигару и затянулся. Дождь не переставал. Андервуд вернулся к
окну и оперся на стекло.
- Когда человек работает пять вечеров в неделю, он не может себе
позволить никаких травм, понимаешь, Чоняцки?
- Да, сэр.
- Теперь смотри, сынок, у нас тут есть общее правило - вот такое... Ты
слушаешь?
- Да.
- ...Вот такое правило: стоит кому-нибудь в лиге покалечить другого
игрока, он вылетает с работы, вылетает из лиги, фактически, молва о нем
расходится - и он в черном списке на каждом роликовом дерби в Америке. А
может даже и в России, Китае и Польше. Ты зарубил это себе на носу?
- Да.
- Сейчас мы это тебе спускаем с рук, потому что потратили много времени
и денег на твою накачку. Ты - Марк Спитц нашей лиги, но мы можем тебя
вышибить точно так же, как вышибли его, если не будешь делать только то,
что мы тебе говорим.
- Да, сэр.
- Но это не значит, чтоб ты притих. Ты должен действовать жестоко, но
не быть жестоким, врубаешься? Фокус с зеркалом, кролик из шляпы, целая
тонна лапши на ушах. Они обожают, когда их дурачат. Правды они не знают,
правды они даже не хотят, они от правды несчастны. А мы делаем их
счастливыми. Мы ездим на новых машинах и отправляем своих детишек в
колледжи, правильно?
- Правильно.
- Ладно, теперь пошел отсюда на хуй.
Чоняцки поднялся было уходить.
- И вот еще что, мальчонка...
- Ну?
- Мойся в ванне хотя бы время от времени.
- Че?
- Ладно, дело, может, не в этом. Ты достаточно туалетной бумаги берешь,
когда жопу вытираешь?
- Не знаю. А достаточно - это сколько?
- А мама тебе разве не говорила?
- Че?
- Что нужно подтираться, пока на бумаге видно ничего не будет.
Чоняцки просто стоял и таращился на него.
- Ладно, теперь можешь идти. И помни, пожалуйста, обо всем, что я тебе
тут сказал.
Чоняцки вышел. Андервуд подошел и плюхнулся на освободившийся стул.
Вытащил свою послеобеденную 15-центовую сигару и тоже зажег ее. Мужчины
сидели так минут пять, ничего не говоря. Потом зазвонил телефон. Мэйсон
поднял трубку. Послушал, затем сказал:
- О, отряд бойскаутов номер 763? Сколько? Конечно-конечно, мы пропустим
их за полцены. В воскресенье вечером. Отгородим секцию веревками.
Конечно-конечно. О, все в порядке... - Он повесил трубку.
- Остолопы, - произнес он.
Андервуд не ответил. Они сидели и слушали дождь. Дым от их сигар
рисовал интересные орнаменты в воздухе. Они сидели, курили, слушали дождь
и рассматривали орнаменты в воздухе. Телефон зазвонил снова, и Мэйсон
скривился.
Андервуд поднялся со стула, подошел и снял трубку. Была его очередь.
ЭКСПЕДИТОР С КРАСНЫМ НОСОМ
Когда я впервые повстречался с Рэндаллом Харрисом, ему было 42, и он
жил с седой теткой, некоей Марджи Томпсон. Марджи было 45, не красавица. Я
в то время редактировал журнальчик Безумная Муха и пришел к Рэндаллу,
пытаясь выцыганить у него кое-какой материал.
Рэндалла знали как изоляциониста, пьянь, хама и озлобленного человека,
но стихи у него были грубы, грубы и честны, прости и свирепы. Они писал
как никто другой в то время. Работал он экспедитором на складе
автомобильных запчастей.
Я сидел напротив Рэндалла и Марджи. 7.15 вечера, а Харрис уже весь
пропитался пивом. Он поставил бутылку передо мной. О Марджи Томпсон я
слыхал. Во время оно была коммунисткой, спасала мир, делала добро. Все
недоумевали, что она делала рядом с Рэндаллом, которому на все было
плевать, и он этого не скрывал.
- Мне нравится фотографировать всякое говно, - сказал он мне, - вот мое
искуство.
Рэндалл начал писать в 38 лет. В 42, после трех маленьких брошюрок
(Смерть - Собака Грязнее, Чем Моя Отчизна; Моя Мать Еблась С Ангелом и
Охуевшие Кони Безумья) он начал зарабатывать себе то, что можно назвать
признанием критики. Но на своем творчестве он ничего не зарабатывал и
говорил:
- Я всего-навсего экспедитор с темно-синей тоской. - Он жил вместе с
Марджи в одном из передних дворов Голливуда и блажил, по-настоящему блажил.
- Мне просто не нравятся люди, - говорил он. - Знаешь, Уилл Роджерс
как-то сказал: "Я ни разу не встречал человека, который бы мне не
понравился". Так вот, я ни разу не встречал человека, который бы мне
понравился.
Но у Рэндалла было чувство юмора, была способность смеяться над болью и
над самим собой. Он нравился. Урод со здоровенной башкой и раскуроченной
физиономией - только нос, кажется, избежал общей участи.
- У меня в носу не хватает кости, он как резиновый, - объяснял он. Нос
у него был очень длинный и красный.
Я слышал много историй про Рэндалла. Он был подвержен приступам битья
стекол и разбивания бутылок о стены. Мерзкий алкаш, каких мало. К тому же,
у него бывали периоды, когда он не подходил к двери и не отвечал на
телефон. У него не было телевизора - только радио, и слушал он одну
симфоническую музыку: странно для такого неотесанного парня.
У Рэндалла также бывали периоды, когда он откручивал донышко телефона и
набивал аппарат туалетной бумагой, чтобы тот не звонил. Так продолжалось
месяцами.
Непонятно было, зачем ему вообще телефон. Образование у него было
скудным, но очевидно, что он прочел большинство лучших писателей.
- Ладно, ебучка, - сказал он мне, - я догадываюсь, что тебе интересно,
что я с ней тут делаю? - Он показал на Марджи.
Я ничего не ответил.
- С ней хорошо трахаться, - сказал он, - и секс с ней лучше, чем с
большинством баб к западу от Сент-Луиса.
И это говорил тот же самый человек, что написал четыре или пять великих
любовных стихов женщине по имени Энни. Поневоле задумаешься, как у него
это получается.
Маржди просто сидела и ухмылялась. Она тоже писала стихи, но не очень
хорошие.
Она посещала две литературные студии в неделю, но это едва ли помогало.
- Так ты стихов хочешь? - спросил он у меня.
- Да, мне бы хотелось посмотреть кое-что.
Харрис подошел к чулану, открыл дверь и подобрал с полу несколько
рваных и мятых бумажек. Протянул их мне.
- Эти я написал вчера ночью. - Потом вышел на кухню и вернулся еще с
двумя бутылками пива. Марджи не пила.
Я начал читать стихи. Все они были мощны. Он печатал очень тяжелой
рукой, и слова казались высеченными в бумаге. Сила его письма всегда меня
изумляла.
Казалось, он говорил все то, что следовало говорить нам, но мы никогда
не задумывались над тем, чтобы это сказать.
- Я беру эти стихи, - сказал я.
- Ладно, - ответил он. - Пей.
Когда приходишь в гости к Харрису, пить обязательно. Курил он одну
сигарету за другой. Одевался в просторные коричневые штаны размера на два
больше и в старые рубахи, вечно рваные. В нем было около шести футов росту
и 220 фунтов весу, большая часть - пивное сало. У него были покатые плечи,
и разглядывал он вас из-за прищуренных век. Мы с ним пили добрых два с
половиной часа, комната аж потяжелела от дыма. Неожиданно Харрис встал и
сказал:
- Пошел отсюда к черту, ебучка, меня от тебя тошнит!
- Полегче, Харрис...
- Я сказал СЕЙЧАС ЖЕ! ебучка!
Я встал и ушел со стихами.
Я вернулся в тот двор два месяца спустя занести Харрису пару
экземпляров Безумной Мухи. Я опубликовал все десять его стихотворений.
Марджи впустила меня внутрь. Рэндалла дома не было.
- Он в Новом Орлеане, - сказала Марджи, - мне кажется, он решил
оторваться. Джек Теллер хочет напечатать его следующую книгу, но сначала
ему хочется с Рэндаллом встретиться. Теллер говорит, что не может печатать
тех, кого не знает. Оплатил дорогу в оба конца.
- Рэндалл - не совсем очаровашка, - сказал я.
- Посмотрим, - ответила Марджи. - Теллер - и сам пьяница, к тому же
сидел. У них может срастись миленькая парочка.
Теллер издавал журнал Шваль - у него был собственный печатный станок.
Прекрасно он работал. У последнего номера Швали на обложке была уродливая
рожа Харриса, сосущего бутылку пива: там напечатали много его стихов.
По общему признанию, Шваль в то время был литературным журналом номер
один.
Харриса начинали все больше и больше замечать. Для него это было бы
хорошим шансом, если он только не облажается со своим поганым языком и
манерами алкаша.
Перед моим уходом Марджи сообщила, что беременна - от Харриса. Как я
уже говорил, ей было 45.
- Что он сказал на это?
- Кажется, ему было все равно.
Я ушел.
Книга действительно вышла тиражом 2000, прекрасно отпечатанная. Обложку
сделали из пробки, привезенной из Ирландии. Страницы были разноцветными,
из крайне хорошей бумаги, набраны очень редким шрифтом, перемежались
несколькими набросками самого Харриса индийской тушью. Книгу хвалили - как
за саму себя, так и за содержание. Но Теллер не мог заплатить гонорар. Они
с женой ходили по узенькой кромке. Через десять лет книга будет
продаваться за 75 долларов на рынке редких изданий. А Харрис тем временем
вернулся к своей работе экспедитора на складе автомобильных запчастей.
Когда я зашел к нему снова через четыре-пять месяцев, Марджи уже не
было.
- Она уже давно отвалила, - сказал Харрис. - Выпей пива.
- Что произошло?
- Ну, когда я вернулся из Нового Орлеана, то написал несколько
рассказов. Пока я был на работе, ей понравилось шарить у меня в столе. Она
прочитала пару рассказов и обиделась.
- А о чем они были?
- О, она прочла что-то по поводу того, как я скакал по постелям
некоторых женщин в Новом Орлеане.
- Рассказы были правдивы?
- Как у тебя с Безумной Мухой? - спросил он.
Ребенок родился - девочка, Наоми Луиза Харрис. Они с матерью жили в
Санта-Монике, и Харрис раз в неделю ездил с ними повидаться. Он платил
алименты и продолжал попивать свое пиво. Потом я узнал, что он ведет
еженедельную колонку в подпольной газетке Лос-Анжелесская Линия Жизни.
Свои колонки он называл Наброски Первоклассного Маньяка. Проза у него была
такой же, как и поэзия - недисциплинированная, антиобщественная и ленивая.
Харрис отрастил себе козлиную бороденку и отпустил волосы. Когда я
увидел его в следующий раз, он жил с 35-летней девахой по имени Сьюзан,
хорошенькой и рыжей.
Сьюзан работала в магазине художественных принадлежностей, писала сама
и сносно играла на гитаре. А также время от времени пила пиво с Рэндаллом
- а это уже кое-что по сравнению с Марджи. Двор казался чище. Когда Харрис
прикончил бутылку, то швырнул ее не на пол, а бумажный кулек. Хотя он
по-прежнему оставался мерзким пьянчугой.
- Пишу роман, - сообщил он мне, - и периодически мне устраивают
литературные вечера в ближайших университетах. Еще одно чтение на подходе
в Мичигане, и еще одно - в Нью-Мексико. Довольно хорошие предложения. Мне
не нравится читать, но читаю я хорошо. Я им шоу устраиваю и даю кое-что из
хорошей поэзии.
К тому же, Харрис начал рисовать. Маслом писал он не шибко. Он писал,
как наклюкавшийся водки пятилетний ребенок, но умудрился-таки продать
одно-два произведения за 40 или 50 долларов. Рассказал, что подумывает
