задали несколько вопросов, затем один сказал:
- Мы твое дело изучили. До суда не дойдет. Тебя заберут в призывной
центр. Если армия тебя примет, пойдешь в армию. Если отклонит, снова
выйдешь на гражданку.
- А мне в тюрьме уже почти понравилось, - сказал я.
- Да, выглядишь ты неплохо.
- Никакого напряга, - ответил я, - за квартиру платить не надо, за
коммунальные услуги тоже, с подружками не ссорюсь, налогов никаких, номера
получать не надо, нет талонов на еду, бодунов...
- Поумничай еще, мы тебя живо проучим.
- Ой блядь, - ответил я, - я же пошутил. Чем я не Боб Хоуп?
- Боб Хоуп - хороший американец.
- Я б тоже был хорошим, если б у меня столько же бабок было.
- Мели-мели. Мы тебе покажем, где раки зимуют.
Я промолчал. У одного парня при себе был портфель. Он и поднялся
первым. Второй вышел за ним следом.
Нам всем обед дали с собой и затолкали в грузовик. Человек
двадцать-двадцать пять. Парни позавтракали лишь полтора часа назад, но уже
развернули свои пакетики. Неплохо: бутерброд с колбасой, бутерброд с
арахисовым маслом и гнилой банан. Свой обед я отдал парням. Все они сидели
очень тихо. Никто не острил. Все смотрели прямо перед собой. Большинство -
черные или коричневые. И все как один - здоровенные.
Медосмотр я прошел, наступила очередь психиатра.
- Генри Чинаски?
- Да.
- Садитесь.
Я сел.
- Вы верите в войну?
- Нет.
- Вы хотите пойти на войну?
- Да.
Он посмотрел на меня. Я не сводил взгляда со своих ног. Казалось, он
погрузился в чтение вороха бумаг на столе. Прошло несколько минут. Четыре,
пять, шесть, семь минут. Затем он заговорил:
- Послушайте, у меня в следующую среду будет вечеринка. Приглашены
врачи, юристы, художники, писатели, актеры, вот такой народ. Я вижу, что
вы - человек интеллигентный. Я хочу, чтобы вы тоже пришли. Придете?
- Нет.
Он начал писать. Он все писал, писал и писал. Откуда он столько про
меня знает?
Я сам о себе столько не знаю.
Я не стал ему мешать. Мне было все равно. Теперь, когда на войну я
попасть не мог, я войны этой почти желал. Однако, в то же время я
радовался, что меня там нет. Врач закончил писать. Я почувствовал, как
обвел их вокруг пальца. Против войны я возражал не потому, что пришлось бы
кого-то убивать или подлезть под пулю самому без всякого смысла. Едва ли
это имело значение. Я возражал против того, что меня лишали права сидеть в
какой-нибудь комнатешке, недоедать, глотать дешевое пойло и сходить с ума
по-своему в собственное удовольствие.
Я не хотел, чтобы меня будил по утрам своим горном какой-нибудь чувак.
Я не хотел спать в казарме с кучей здоровых сексуально озабоченных любящих
футбол перекормленных остроумных дрочливых славнющих перепуганных розовых
пердящих залипающих на мамочках скромных играющих в баскетбол американских
мальчишек, с которыми придется водить дружбу, напиваться в увольнительных,
лежать вместе на спине и слушать десятки несмешных, тупых и грязных шуток.
Я не хотел их чесучих одеял, их чесучих обмундирований, их чесучей
гуманности. Я не хотел срать с ними в одном месте, ссать с ними в одном
месте или делиться с ними одной блядью. Я не хотел видеть их ногти на
ногах и читать их письма из дому. Я не хотел разглядывать их
подпрыгивающие задницы в одном строю, я не хотел с ними дружить, я не
хотел с ними враждовать, я не хотел ни их, ни этого, ничего. Убивать или
быть убитым едва ли имело значение.
После двух часов ожидания на жесткой лавочке в туннеле, буром, как
выгребная яма, где дуло холодным сквозняком, меня отпустили, и я вышел
наружу, на север.
Остановился купить сигарет. Задержался в первом же баре, сел, заказал
скотча с водой, содрал целлофан с пачки, вытащил покурку, зажег, взял
стакан в руку, отпил половину, затянулся, поглядел на свою симпатичную
физиономию в зеркале.
Странно на свободе. Странно идти, куда пожелаешь.
Прикола ради я встал и зашел в сортир. Поссал. Еще один ужасный сортир
в баре:
от вони я чуть не сблевнул. Вышел, засунул монетку в музыкальный
автомат, сел и послушал самое новье. Ничем не лучше. Бит есть, а души нет.
Перед Моцартом, Бахом и Б они по-прежнему бледнели. Мне будет не хватать
костей и хорошей пищи.
Я заказал себе еще выпить. Оглядел бар повнимательней. У стойки сидели
пятеро мужиков и ни одной бабы. Я вернулся на американские улицы.
ПИТТСБУРГСКИЙ ФИЛ И КОМПАНИЯ
Этот парень Саммерфильд сидел на пособии и сильно закладывал. Довольно
тупой, я старался его избегать, но он вечно висел полупьяный в окне.
Увидит, как я из дому выхожу, и говорит всегда одно и то же:
- Эй, Хэнк, как насчет взять меня на скачки? - а я всегда отвечаю:
- Как-нибудь в другой раз, Джо, не сегодня.
Так он и продолжал, свесившись из окна полупьяный, пока однажды я не
ответил:
- Ну ладно, Христа ради, пошли... - И мы отправились.
Стоял январь, а в Санта-Аните, если вы знаете этот ипподром, может
вдруг стать очень холодно, особенно если проигрываешь. И ветер дует со
снежных гор, и в кармане голяк, и дрожишь весь, и думаешь о смерти, о
черных днях, о том, что нечем платить за квартиру, и обо всем таком. В
общем, едва ли приятное местечко для проигрыша. Из Голливуд-Парка, по
крайней мере, с загаром вернешься.
И вот мы поехали. По дороге рот у него не закрывался. Он никогда раньше
не был на ипподроме. Мне пришлось растолковать ему, что значит ставить на
победителя, на место или на одно из трех первых мест. Он не знал даже, что
такое стартовые ворота и Беговая Форма. Когда мы туда добрались, он
пользовался моей. Пришлось показывать ему, как ее читать. На входе я
заплатил за него и купил ему программку. У него было всего два доллара. На
одну ставку хватит.
Перед первым забегом мы с ним постояли, разглядывая теток. Джо сообщил
мне, что у него бабы не было пять лет. Выглядел он потрепанно, вылитый
неудачник. Мы передавали Форму друг другу, рассматривали теток, и тут Джо
спросил:
- А почему 6-я лошадь идет 14 к одному? По мне, так она выглядит лучше
всех.
Я попытался ему объяснить, почему лошадь идет 14 к одному относительно
других, но он меня не слушал:
- Точно тебе говорю, лучше всех выглядит. Не понимаю. Поставлю на нее.
- Твои два доллара не казенные, Джо, - сказал я, - а когда проиграешь,
я тебе занимать не буду.
Лошадь звали Рыжий Чарли; тварь в самом деле выглядела прискорбно. На
променад она вышла в четырех повязках. Когда ее увидали, цена подскочила
до 18 к одному.
Я поставил десять на победителя на логичную лошадь, Смелую Латрину -
поджарую классную кобылку с хорошими результатами, заводным жокеем и
вторым ведущим тренером. Я подумал, что 7 к 2 для нее - неплохая цена.
Бежали на милю и одну шестнадцатую. Рыжий Чарли шел 20 к одному, когда
лошади вышли из ворот, - а он вышел первым, сразу бросался в глаза со
своими повязками, и мальчишка гнал его на четыре корпуса впереди на первом
же повороте - должно быть, думал, что бегут на четверть мили. У жокея было
всего две победы из сорока посадок, и ясно, почему. На обратном отрезке он
опережал уже на шесть корпусов.
По шее Рыжего Чарли бежала пена: чертовски похоже на крем для бритья.
В зените поворота шесть корпусов свелись к трем, и вся стая нагоняла
его. На вершине отрезка у Рыжего Чарли форы осталось всего полтора
корпуса, и моя лошадь Смелая Латрина равнялась с ним на внешней дорожке.
Похоже, что я - в игре. На середине отрезка я уже отставал лишь на шею.
Еще рывок - и я прорвусь. Но они так и пришли к финишу. У Рыжего Чарли на
финише оставалась его шея. Он оплачивался по 42.80.
- Я так и думал, что он лучше всех выглядит, - сказал Джо и пошел
забирать свои деньги.
Вернувшись, он попросил у меня Форму снова. Проглядел всех участников.
- А почему Большой Х 6 к одному? - спросил он. - Он выглядит лучше всех.
- Он может выглядеть лучше всех для тебя, - ответил я, - но по опыту
бывалых игроков и лошадников, настоящих профессионалов, он оценивается
примерно как 6 к одному.
- Не злись, Хэнк. Я знаю, что ни шиша не знаю об этой игре. Я просто
хочу сказать, что на мой взгляд он должен быть фаворитом. Я все равно на
него поставлю. Можно даже десять на победителя.
- Это твои деньги, Джо. Тебе просто повезло в первом заезде, игра - не
такая уж простая.
Ну что, Большой Х выиграл и оплачивался по 14.40. Джо забегал
взад-вперед. Мы почитали Форму в баре, он купил каждому выпить и дал
бармену доллар на чай.
Выходя, он подмигнул бармену и сказал:
- Крот Барни - единственный в этом заезде. - Крот Барни был фаворитом 6
к 5, поэтому ничего странного в его заявлении я не нашел. К тому времени,
как начался заезд, шансы Крота Барни сравнялись. Он оплачивался по 4.20, и
Джо выиграл свои 20 баксов.
- Вот в этот раз, - сказал он, - они сделали фаворитом правильную
лошадь.
Из девяти заездов у Джо было восемь победителей. На обратом пути он
сокрушался, как же он проморгал 7-й заезд.
- Синий Грузовик выглядел намного лучше остальных. Не понимаю, как он
пришел всего лишь третьим.
- Джо, у тебя вышло 8 из 9. Это удача новичка. Ты и представления не
имеешь, какая эта игра сложная.
- По мне, так простая. Выбираешь победителя и забираешь денежки.
Остаток пути я с ним не разговаривал. В тот вечер он постучался ко мне,
с собой у него была квинта Дедушки и Беговая Форма. Я помог ему с
бутылкой, пока он читал Форму и рассказывал мне, кто победит завтра - все
девять - и почему. У нас тут сидел настоящий эксперт. Я-то знаю, как моча
людям в голову стукает. Однажды у меня было 17 победителей подряд, и я уже
собирался скупать дома на побережье и начинать работорговлю белыми, чтоб
оградить свои выигрыши от налогового инспектора. Так вот и сходишь с ума.
Мне не терпелось отвезти Джо на бега на следующий день. Я хотел увидеть
его рожу, когда все предсказания обломятся. Лошади - просто животные, они
сделаны из плоти. Они могут облажаться. Как сказал один старый игрок:
"Есть десятки способов проиграть заезд и только один - выиграть."
Ладно, в тот день не вышло. У Джо было 7 из 9 - фавориты, те, у кого
было мало шансов, средненькие. А он всю дорогу ныл про двух своих
неудачников. Он этого не понимал. Я с ним не разговаривал. Сукин сын не
ошибался. Но проценты его подставят. Он начал мне тележить, почему я
ставлю неправильно, и как надо. Всего два дня на бегах - и он уже эксперт.
Я играл уже 20 лет, а он мне говорит, что я свою задницу в упор не вижу.
Мы ездили туда всю неделю, и Джо продолжал выигрывать. Он стал таким
невыносимым, что достал меня окончательно. Он купил себе новый костюм и
шляпу, новую рубашку и стал курить сигары по 50 центов. Людям из собеса он
сказал, что стал частным предпринимателем, и что их деньги ему больше не
нужны. Джо спятил.
Отрастил усы, купил наручные часы и дорогое кольцо. В следующий вторник
я увидел, как он поехал на скачки в собственной машине - черный кадиллак
69-го года. Он помахал мне изнутри и стряхнул пепел с сигары. В тот день
на бегах я с ним не разговаривал. Он сидел в клубе. Когда он постучался ко
мне в тот вечер, с ним была обычная квинта Дедушки и высокая блондинка.
Молодая, хорошо одетая, ухоженная - у нее были и форма, и лицо. Вошли они
вместе.
- Что это за бичара? - спросила она у Джо.
- Это мой старый кореш Хэнк, - представил он ей меня. - Я знал его
раньше. Когда был беден. Однажды он взял меня на бега.
- А у него что, своей старухи нет?
- У старины Хэнка бабы не было с 1965 года. Слушай, давай сведем его с
Большой Герти?
- Ох, черт возьми, Джо, Большая Герти на него не клюнет! Смотри, он же
одет, как тряпичник.
- Помилосердуй, крошка, он же мой кореш. Я знаю, что на много мы не
выглядим, но мы начинали вместе. Я сентиментален.
- Ну а Большая Герти не сентиментальна, она любит класс.
- Слушай, Джо, - сказал я, - на фиг баб. Садись, бери Форму и давай
