больно.
Седой парень в углу нажал на кнопку.
- Сестренка, - сказал он, - сестренка, как насчет притабанить мне целый
кофейник?
В самом деле, подумал я, у меня основная проблема - как не сойти тут с
ума.
10.
На следующий день седой (который кинооператор) уселся со своим кофе на
стул рядом с моей кроватью.
- Не перевариваю этого сукина сына. - Он говорил о желтой мочептице.
Ладно, ничего не оставалось - только разговаривать с седым. Я рассказал
ему, что до моего нынешнего состояния жизни меня, в общем и целом, довело
пьянство. Прикола ради я поведал ему и о некоторых своих дичайших запоях и
кое-что о тех безумствах, что имели место. У него самого тоже крутые
бывали.
- В старину, - сказал он мне, - между Глендэйлом и Лонг-Бичем, кажется,
ходили большие красные поезда. Ходили они весь день и почти всю ночь,
только часа полтора их не было, наверное, между 3.30 и 5.50 утра. Так вот,
поехал я однажды и надрался, и встретил кореша в баре, а после того, как
бар закрылся, мы поехали к нему и допили то, что у него оставалось. Я от
него свалил и как бы потерялся.
Свернул в тупик, только я не знал, что это тупик. Ехал дальше, причем
ехал довольно быстро. Так я гнал, пока не наткнулся на рельсы. Стукнулся о
них я так, что баранка подскочила и шарахнула меня по подбородку - так,
что меня вырубило.
И вот сижу я в машине прямо на рельсах в отрубе. Только мне повезло,
поскольку это как раз были те полтора часа, когда поезда не ходят. Уж и не
знаю, сколько я там просидел. Меня разбудил паровозный гудок. Я пришел в
себя, вижу - на меня поезд мчится. Времени хватило ровно на то, чтоб
машину завести и сдать назад.
Поезд пронесся мимо. Я отогнал машину домой - передние колеса все
погнутые и ходят ходуном.
- Это круто.
- А в другой раз сижу я в баре. В аккурат через дорогу - столовка для
железнодорожников. Поезд останавливается, и работники выходят поесть. А я
сижу в этом баре рядом с каким-то парнем. Он поворачивается ко мне и
говорит: "Я раньше такую штуку водил, хоть сейчас повести смогу. Пошли,
посмотришь, как я ее заведу." Я с ним выхожу, залезаем мы на паровоз. Еще
бы, конечно он его раскочегарил. Хорошую мы скорость набрали. Тут я начал
прикидывать: а я-то какого беса здесь делаю? Говорю парню: "Не знаю, как
насчет тебя, а я выхожу!" Я достаточно о паровозах знал, чтоб сообразить,
где у него тормоз. Дергаю за ручку, и не успел поезд остановиться, я сигаю
с борта. Он сигает с другого, и больше я его никогда не видел. Довольно
скоро вокруг паровоза собирается здоровенная толпа: полиция, инспекторы с
железной дороги, мудаки из депо, репортеры, просто зеваки. Я стою сбоку,
наблюдаю. "Пошли поближе подойдем, позырим, че там такое!" - говорит
кто-то рядом. "Ну на хуй," - отвечаю я, - "паровоз как паровоз." Я
испугался: может, кто-то меня засек. На следующий день репортажи в
газетах. Заголовки: ПОЕЗД ИДЕТ В ПАКОИМУ САМ. Я заметочку вырезал и
сберег. Десять лет эту вырезку хранил. Жена, бывало, наткнется на нее:
"Какого хрена ты эту писульку держишь? ПОЕЗД ИДЕТ В ПАКОИМУ САМ?" Я ей так
и не сказал.
До сих пор боюсь. Ты - первый, кому рассказываю.
- Не волнуйся, - сказал я ему, - ни единая живая душа больше эту
историю не услышит.
Тут жопа моя стала брыкаться по-настоящему, и седой предложил, чтоб я
потребовал себе укол. Я потребовал. Сестра уколола меня в бедро. Уходя,
она оставила шторку задернутой, но седой по-прежнему сидел рядом. На самом
деле, к нему пришел посетитель. У посетителя был голос, отдававшийся у
меня во всем перекосодрюченном нутре. Ну и орал же он.
- Я соберу все суда вокруг входа в бухту. Снимать будем прямо там. Мы
платим капитану одного из этих судов 890 долларов в месяц, а у него под
началом еще два парня. Весь флот уже готов. Я думаю, надо его
использовать. Публика готова к хорошой морской истории. Ей со времен
Эррола Флинна морских историй не давали.
- Ага, - отвечал седой, - такие штуки по кругу ходят. Сейчас публика
готова. Ей нужна хорошая морская история.
- Конечно, множество ребятишек не видело никогда морской истории.
Кстати, о ребятишках, я только их и буду использовать. На все суда их
запущу. Старики только в главных ролях будут. Подтянем эти суда к бухте и
будем снимать прямо там. Двум кораблям мачты нужны, а так с ними все в
порядке. Поставим мачты и начнем.
- Публика точно готова к хорошей морской истории. Это по кругу ходит,
сейчас круг замкнулся.
- Их бюджет волнует. Да черт возьми, это ни гроша стоить не будет. Чего
ради...
Я отодвинул шторку и обратился к седому:
- Слушай, можешь считать меня сволочью, но вы, парни, сидите прямо у
моей кровати. Ты бы не мог отвести своего друга к себе на кровать?
- Конечно, конечно!
Продюсер вскочил:
- Черт, простите. Я не знал...
Он был жирен и омерзителен; самодовольный, счастливый, тошнотворный.
- Ладно, - сказал я.
Они перешли на кровать к седому и продолжали трепаться насчет морской
истории.
Все умирающие восьмого этажа Госпиталя Царицы Ангелов могли слышать их
морскую историю. В конце концов, продюсер ушел.
Седой посмотрел на меня.
- Это величайший продюсер в мире. Великих картин он сделал больше, чем
кто бы то ни было из живущих. Это был Джон Ф.
- Джон Ф., - сказала мочептица, - да, он снял несколько великих картин,
просто великих картин!
Я попробовал заснуть. Ночью спать было трудно, поскольку все храпели.
Одновременно. Седой - громче всех. Утром он постоянно будил меня и
жаловался, что всю ночь глаз не сомкнул. В тот раз мочептица всю ночь
вопил. Сначала - потому что не мог просраться. Рассупонь меня, господи,
мне надо оправиться! Или что ему больно. Или где врач? Врачи у него
постоянно менялись. Один не выдерживал, и его место занимал другой. Никак
не могли обнаружить, что с ним не так. А с ним все было в порядке: он
просто хотел к мамочке, а мамочка уже умерла.
11.
Наконец, я смог их заставить перевести меня в полуприватную палату. Но
от переезда стало только хуже. Его звали Херб, и медбрат сообщил мне:
- Он не болен. С ним все в полном порядке. - Он носил шелковый халат,
брился дважды в день, у него был телевизор, который он никогда не
выключал, к нему весь день валом валили посетители. Он руководил
сравнительно крупным бизнесом и придерживался формулы, что если седые
волосы стричь коротко, это будет указывать на молодость, продуктивность,
разум и жестокость.
Телевизор оказался гораздо хуже, чем я мог себе представить. У меня
самого телевизора никогда не было, и я поэтому не привык к его порокам. С
автогонками все было ништяк, гонки я еще терпел, хоть они и были очень
скучными. Но там еще проводили какие-то Марафоны во имя Одного или Другого
и собирали деньги.
Начинали рано утром и гнали весь день. Высвечивались маленькие цифры,
указывавшие, сколько денег удалось выкачать. Присутствовал кто-то в
поварском колпаке. До сих пор не понимаю, какого рожна он имел в виду. Еще
была ужасная старуха с лицом, как у жабы. Жуткая уродина, я просто глазам
своим не верил. Я не мог поверить, что эти люди не понимают, насколько
уродливо, голо, мясисто и отталкивающе выглядят их физиономии - словно
насилие всего достойного. Тем не менее, они просто подходили и совали свои
рожи в экран, и разговаривали друг с другом, и смеялись о чем-то. Над их
шутками смеяться было очень трудно, но для них, кажется, это не составляло
труда. Ну и хари, ну и хари! Херб на это ничего не говорил. Он лишь
продолжал смотреть такие передачи, будто ему интересно. Имен этих людей я
не знал, но все они в каком-то смысле были звездами. Объявлялось имя, и
все приходили в восторг - кроме меня. Я ничего не мог понять. Мне даже
становилось худо. Я жалел, что выехал из той палаты. А тем временем изо
всех сил старался двинуть кишечником. Ничего не происходило. Сгусток
крови. Стоял субботний вечер. Пришел священник.
- Вы не хотели бы завтра приобщиться святых тайн? - спросил он.
- Нет, спасибо, Отец, я - не очень хороший католик. Я в церкви не был
уже 20 лет.
- А вас крестили католиком?
- Да.
- Тогда вы до сих пор католик. Вы просто католик-бродяга.
Прямо как в кино - он вокруг да около не ходит, режет правду-матку, как
Кэгни, или это Пэт О'Брайен белый воротничок носил? Все мои фильмы были
устаревшими:
последний раз я был в кино на Пропавшем Выходном. Поп дал мне брошюрку.
- Прочтите ее, - сказал он.
МОЛИТВЕННИК, гласила брошюрка. Составлен для пользования в больницах и
лечебницах.
Я стал читать.
О Вечная и вовеки благословенная Троица, Отец, Сын и Дух Святой, со
всеми ангелами и святыми, поклоняюсь вам.
Царица и Мать моя, вверяю себя тебе всецело; и чтоб доказать тебе мою
преданность, посвящаю тебе сего дня очи мои, уши мои, уста мои, сердце
мое, все существо мое без раздумий.
Сердце Христа трепещущее, смилуйся над умирающими.
Господи, распростертый ниц, поклоняюсь тебе...
Приидите, благословенные Духи, и восславьте со мною Господа
Милостивого, кто так щедр к такой недостойной твари.
Грехи мои, Иисусе, прогневили тебя... грехи мои покарали тебя, и
увенчали голову твою терном, и гвоздями прибили тебя к кресту. Признаюсь:
достоин я лишь наказания.
Я встал и попробовал посрать. Прошло уже три дня. Ничего. Опять лишь
сгусток крови, да швы в проходе трещат. У Херба было включено какое-то
комедийное шоу.
- Сегодня вечером в программе будет участвовать Бэтмен. Хочу на Бэтмена
поглядеть!
- Вот как? - И я снова взобрался на кровать.
Особенно я сожалею о грехах своих - о нетерпении и гневливости, о
грехах уныния и гордыни.
Появился Бэтмен. Все участники программы, кажется, ужасно обрадовались.
- Это Бэтмен! - сказал Херб.
- Хорошо, - ответил я. - Бэтмен. Сладкое Сердце Марии, будь мне
спасителем.
- Он умеет петь! Смотри, он петь может!
Бэтмен снял свой костюм летучей мыши и переоделся в цивильное. Очень
обыкновенный молодой человек с каким-то пустым лицом. Он запел. Песня все
не кончалась и не кончалась, а Бэтмен, казалось, очень гордился своим
пением почему-то.
- Он может петь! - сказал Херб.
Господь мой милостивый, что я и кто ты, чтоб посмел я приблизиться к
тебе?
Я лишь бедная, жалкая, грешная тварь, абсолютно недостойная предстать
перед тобой.
Я повернулся спиной к телевизору и попытался уснуть. Херб включал его
очень громко. У меня было немного ваты, и я засунул ее в уши, но помогло
это мало. Я никогда не просрусь, думал я, никогда больше не смогу срать,
тем более, если будет работать эта дрянь. От нее у меня кишки сжимались,
сжимались... В это раз я точно чокнусь!
Господи, Боже мой, с этого дня я принимаю твою руку с радостью и
покорностью, какую бы смерть ты не пожелал бы ниспослать мне, со всеми ее
скорбями, болями и страданием. (Пленарное отпущение грехов один раз в день
при обычных условиях.)
Наконец, в полвторого ночи я не вытерпел. Я слушал его с семи утра.
Говно мое застопорилось Навечно. Я почувствовал, что за эти восемнадцать с
половиной часов я заплатил за Распятие. Мне удалось повернуться.
- Херб! Ради Бога, мужик! Я сейчас рехнусь! У меня сейчас резьбу
сорвет! Херб!
ПОЩАДИ! Я НЕ ПЕРЕВАРИВАЮ ТЕЛЕВИЗОР! Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ
РАСУ! Херб!
Херб!
Тот спал, сидя.
- Ты, пиздосос вонючий, - сказал я.
- Че такое? че??
- А НЕ ВЫКЛЮЧИШЬ ЛИ ТЫ ЭТУ ДРЯНЬ?
- Вы... ключить? а-а, конечно-конечно... че ж ты раньше не сказал,
парнишка?
12.
Херб тоже храпел. И разговаривал во сне. Я заснул примерно в
полчетвертого. В 4.15 меня разбудил звук - как будто по коридору тащили
стол. Вдруг верхний свет зажегся: надо мной стояла здоровенная негритянка
с планшетом. Господи, как же уродлива и глупа на вид была эта дева, к
чертям Мартина Лютера Кинга и расовое равенство! Она легко могла бы
